Ришелье - Роберт Кнехт

Марксистский подход Поршнева был встречен в штыки большинством французских историков. Ролан Мунье не согласился с тезисом о спонтанности бунтов. По его утверждению, все крупнейшие из них были организованы дворянами или чиновниками, а иногда и возглавлялись ими. Некоторые сеньоры, возможно, и вызывали ненависть своих крестьян, будучи жестокими и жадными, но большинство стремилось защитить крестьян от налогового пресса короны. Поступая таким образом, сеньоры защищали свои собственные интересы, поскольку увеличение королевских налогов неизбежно затрудняло выплату крестьянами феодальных сборов. Франция XVII века, согласно Мунье, уже не феодальное государство: ее экономика была в значительной мере пронизана капитализмом, а абсолютизм не только не был инструментом аристократии, но и развился в ущерб ей. Целью дворянства было не укрепление абсолютизма, а разрушение его за счет возврата в феодальное прошлое. Более того, классовая война была невозможна во Франции XVII века, потому что ее население было расслоено не по горизонтали в «классы», а вертикально — в «сословия» на основании общественного престижа, положения и почета, не связанных с производством материальных благ.

За последние годы появилось много новых исследований по народным бунтам во Франции XVII века. И. М. Берсе, изучавший восстания на юго-западе Франции, исключил любую связь между ними и неурожайными годами, голодом и чумой. Гораздо значительнее оказалась роль внезапного роста королевских налогов, которые попрали многие из местных институтов и привилегий. Берсе удачно назвал «налоговым терроризмом» те методы, которые правительство применяло со времен Ришелье. Они затронули все слои общества, включая нобилитет, так что бунт обычно принимал форму восстания всего города или деревни против королевского сборщика налогов. Примерно той же позиции придерживается и Пиллорже в своей работе о восстаниях в Провансе. Здесь они были значительно слабее и гораздо менее разрушительнее, чем в Аквитании. Большинство из них ограничивались отдельной общиной, и нет никакие свидетельств объединения пролетариата нескольких городов или деревень против богачей. Мадлен Фуазиль, специализирующаяся на восстании «босоногих», также не нашла свидетельств классовой борьбы. Восстание было строго локализованным: оно состояло из нескольких независимых восстаний, которые никогда не стремились к объединению сил. У восставших не было никакой программы социальной реформы: их единственной заботой была защита своих традиционных прав и привилегий против покушений на них центрального правительства.

Разжигание и поощрение аристократами крестьянских волнений наводит на мысль, что нобилитет был более подвержен в то время налоговому давлению, чем принято считать. Действительно, на протяжении первой половины века правительство систематически стремилось к ограничению налоговых привилегий. В районах с налогом taille personalle оно проводило проверки документов у лиц, заявлявших о праве на освобождение от налогов, и в случаях, когда такое право подтверждалось, правительство стремилось ограничить его действие только одним имением на человека. В районах с налогом taille reelle правительство стремилось заставить аристократов платить налоги за земли в их владениях, используемых недворянами. Еще одним способом выжать средства из аристократов были манипуляции с феодальным ополчением (ban и arreere-ban): оно созывалось только для того, чтобы его распустить за отступные в размере 15–20 % предполагаемого годового дохода феодала. Это был замаскированный налог.

Правительство не могло выбрать худшего бремени для выжимания денег из дворянства, доходы которого сократились в результате войны и экономического спада. Доклад, направленный королю после Собрания нотаблей 1626–1627 годов, отражает плохое финансовое положение всего сословия. В списках окружного суда в Амьене за годы после 1639 года значатся аристократы, освобожденные от представления рекрутов на основании бедности. В 1651 году аристократы жаловались: налоги стали настолько высоки, что их арендаторы неспособны платить аренду. Они жаловались также на вооруженные обыски налоговыми чиновниками и на ущерб, наносимый расквартированными у них солдатами. С учетом этих фактов неудивительно, что дворяне были недовольны и время от времени испытывали искушение присоединиться к другим социальным группам, противостоящим правительству.

Реакцию Ришелье на бунт в Нормандии вряд ли можно назвать конструктивной. Он созвал финансовых чиновников, которые старались собрать деньги для войны. «Я должен оказать, — писал он Бутийе, — что не понимаю, почему вы принимаете настолько непродуманные решения в вашем финансовом совете. Болезней, даже самых неизлечимых, можно легко избежать; однако, заразившись ими, уже не спасешься». Кардинал считал, что введение gabelle в Нормандии было серьезной ошибкой, так как отменяло одну из наиболее ценимых местных привилегий и наносило вред экономике провинции. Полученный такой ценой доход не оправдывал потерь. Однако если Ришелье и был здесь силен задним умом, он тем не менее не желал отказываться от принципов, изложенных в своем политическом завещании. Бунт против государственной власти, каким бы обоснованным он ни был, должен быть подавлен с показательной жестокостью. «Жестокость к тем, кто презирает закон и устои государства, — писал он, — есть общественное благо: нет худшего преступления против общественных интересов, чем проявление мягкости к преступникам». «В том, что касается государственных преступлений, — писал Ришелье далее, — следует закрыть дверь перед состраданием и не обращать внимания на жалобы заинтересованных сторон и речи неграмотного народа, который иногда осуждает самые полезные и необходимые меры». 26 декабря 1629 года кардинал выразил свое одобрение мерам, принятым по подавлению восстания в Нормандии. «Вы начали столь хорошо, — писал он канцлеру, — что я не сомневаюсь в том, что Вы доведете свой поход до счастливого завершения, которое установит такой порядок в Нормандии, что нам нечего будет более опасаться этой провинции, да и прочих, которые, несомненно, будут следовать своему долгу из страха». Депутат из Нормандии, посетивший кардинала, сообщал, что «хорошо понял, цель Королевского совета заключалась в том, чтобы представить события в Руане как государственное дело первостепенной важности, которое должно послужить всем уроком».

Людовик XIII был глубоко обеспокоен волнениями среди своих подданных, в то время как он защищал границы королевства против иностранного противника. «Эти народные восстания… — писал он, — такого размаха и настолько беспокоят меня, что нельзя услужить мне лучше, чем подавив их».