Белый круг - Давид Маркиш

В углу картинного зала темнела на белой стене дверь со стеклянной дощечкой, сохранившейся от старых времен: "Процедурная". Мирослав потянул за ручку, дверь отворилась. В комнате помещался стол с парой стульев, а на топчане, покрытом красным, винного цвета ковром, спал старик с пушистой бородой, в пестрых шерстяных носках, подбитых кожей.

Мирослав Г. поставил на стол свой спортивный баул, сел на стул и сказал, оборотясь к спящему:

- Я билет хотел купить, а тут не продают.

Старик открыл раскосые глаза и поглядел с интересом.

- У нас бесплатно, - спуская ноги с топчана, сказал старик. - Кто хочет, тот приходит и глядит.

- Так никого ж нет, - сказал Мирослав. - Один я.

- Кому надо, все уже поглядели, - дал объяснение старик. - А ты кто? Больной?

- Турист, - сказал Мирослав. - А ты, значит, будешь сторож?

- Я культурный начальник, - строго поправил старик. - Чего нам тут сторожить?

- Ну картины, - сказал Мирослав. - В зале, в запаснике.

- В каком еще запаснике? - спросил старик. - Мы самые красивые отобрали и на стенку повесили, а остальные распределили по людям: пусть культуру понимают на дому.

- Как на дому?.. - растерянно повторил Мирослав Г. - Раздали, что ли? Ну, подарили?

- Культура всем поровну полагается, - сказал культурный начальник. Кому не хватило, тот, конечно, обижается.

- Вот это здорово! - удивился Мирослав. - А если я, например, или там школьник какой-нибудь захочет посмотреть - он что будет делать? Ты сам ведь говоришь - всем поровну? Так?

- Ну и пусть смотрит, - сказал старик. - В чайхану зайдешь - висит, в парикмахерскую зайдешь - висит. В бане тоже есть.

- Кто? - встрепенулся Мирослав. - Кто висит-то?

- Ну разные... - не дал прямого ответа культурный начальник. - Ты сам сходи, погляди. Заодно чаю выпьешь или помоешься.

- А у вас список, может, есть? - с надеждой спросил Мирослав. - Кому чего дали?

- Нам не надо, - сказал старик. - Куда мы список этот - в рамку, что ли, и вот на стол? Это уже будет не культура, а просто так...

Мирослав Г. решил начать свой обход с чайханы. Ближайшее чайное заведение располагалось в квартале от музея - рукой подать. Туда Мирослав и заглянул.

Помещение было притемнено от солнца. На деревянной приступке, тянувшейся вдоль стены и похожей на завалинку, стояли низкие столики, за ними сидели, скрестив ноги, или лежали посетители. Все они были в носках, их обувь - полуботинки, сапоги или глубокие галоши - стояла на земляном полу, вдоль приступки. Сняв кроссовки, Мирослав поднялся к свободному столику и опустился на подушку, набитую, судя по крепкому запаху, бараньей шерстью. Чайханщик принес ему чайник зеленого чая и лепешку. Прихлебывая, Мирослав вглядывался. Одну из стен заведения украшала картина, изображавшая мальчика с дутаром в руках, на другой висела небольшая абстрактная композиция, составленная из квадратов и прямоугольников, в минорных тонах. Мирослав Г. подобрался. Допив горький чай, он спустился с завалинки и, не обуваясь, пошлепал по земляному проходу, помеченному влажными пятнами чайных опивок, поближе к абстрактной картинке. Холст был грязен и закопчен. В правом нижнем углу с трудом прочитывалась подпись: "Д. Бурлюк". Некоторое время Мирослав Г. стоял совершенно неподвижно. Его душа пела бы, если б у нее прорезался голос.

Сколько-то постояв, он с сожалением повернулся и направился в дальний конец зала - там круглощекий чайханщик перетирал пиалушки серой тряпкой, заправленной за кушак. За спиной чайханщика шестиведерный медный самовар пускал пары.

- Я сам турист, - вкрадчиво завязал разговор Мирослав Г. - Чай у вас мне очень понравился.

- Чай "Девяносто пятый", - клюнул на лесть чайханщик. - Сейчас такой без талона не достать, только по талону.

- Ну как вообще-то дела? - со значением поинтересовался Мирослав. Клиент идет?

- Человек без чая не может, - уклончиво ответил чайханщик. - Человек чай пьет, лепешку ест.

- Картинки тоже красивые, - сказал Мирослав. - Особенно вот эта. - Он, не оборачиваясь, указал на мальчика с дутаром. - Сам рисовал?

- Времени нет рисовать, - вздохнул чайханщик. - Работы вон сколько, а я один.

- Так найми мальчонку какого-нибудь! - дал деловой совет Мирослав.

- А деньги? - горько спросил чайханщик. - Где их взять?

- Так продай картины! - перешел к делу Мирослав. - На хорошую у меня тоже денег не хватит, а которую похуже я бы взял - там все равно ничего непонятно. А ты хоть талоны купишь на чай, польза будет. - Он запустил руку в карман, шарил там.

- Долеры есть? - спросил чайханщик, задумчиво глядя.

- Вот, тридцатничек наберу, - сказал Мирослав. - Бери, пока не передумал... Газетка есть - завернуть?

Нашлась и газетка.

Распрощавшись с чайханщиком, Мирослав Г. обнаружил, что кроссовки его бесследно исчезли оттуда, где он их оставил, - под приступкой. Перспектива разгуливать по городу Курбан-Али в носках его не обрадовала.

- Слышь, братан! - вернулся он к чайханщику. - У меня тут кроссовки сперли!

- Ну что ж... - насупился чайханщик. - Куда ж ты глядел?

Поиски вдвоем, как и следовало ожидать, не увенчались успехом.

- Ты улицу перебеги, - нашел выход чайханщик, - там дукан, подберешь себе. Или сбегай на базар.

Бежать на базар совсем не улыбалось Мирославу Г. Он снял носки, сунул их в карман блейзера и вышел на улицу. Асфальт тротуара жег ступни.

В дукане ему предложили глубокие азиатские галоши, выстланные изнутри малиновой байкой. Вид в них у Мирослава был нелепый - в воздухе не пахло грозой, в Курбан-Али дожди вообще никогда не шли, но не босиком же ходить.

- Беру, - решил Мирослав, - и вот эту штуку в придачу, за пять долеров. - Он указал на акварель, приколотую кнопками к двери: треугольники, круги и квадраты, без подписи. - Еще что-нибудь есть в этом роде?

- Не, - сказал продавец. - Халат бери, радиоприемник бери.

В галошах, с Бурлюком под мышкой и свернутой в трубку безымянной акварелью в бауле Мирослав Г. замечательно себя чувствовал.

На Каца он набрел в городской бане. Париться он не собирался, но пробиться внутрь, не отстояв очередь, не получилось: аборигены пришли в возбуждение, кричали что-то с укором на родном языке и отталкивали Мирослава от дверей. Объяснять сердитым людям с узелками в руках истинную цель своего прихода в баню было рискованно: не поймут, по морде съездят. Поэтому Мирослав Г. оставил свои попытки и встал в хвост очереди. Впускали почему-то партиями, - по советским еще правилам.

Покупая билет, Мирослав ухмыльнулся: поглядел бы сейчас на него Ронсак! Искусство требует жертв, вот уж чистая правда... Они тут и в предбаннике могли картинки развесить, и даже в парной - кто поймет, что у них на уме. И если не пустят внутрь в штанах, то уж баул-то наверняка надо брать с собой, а то украдут.

В раздевалке Мирославу выдали осклизлую цинковую шайку. Ящики для одежды не запирались, и, сложив одежду горкой, с баулом в одной руке, с шайкой в другой и с завернутым в газету Бурлюком под мышкой Мирослав Г. толкнул дверь в предбанник. Галоши он не стал снимать - не потому, что могут украсть, а из-за опаски подхватить какую-нибудь заразу с пола.

Отдыхая после пропарки, голые люди лежали на каменных лавках, другие ели хлеб с колбасой и пили водку и пиво. На стене против входа, за тюлевой завесой пара, выбивающегося из душевого зала, висел Кац.

Мирослав независимо подошел, помахивая баулом. Подпись была крупная, красивая: "М.Кац". И дата: "1938".

Кац дорожил этой картиной. В подвал, к Ледневу, она попала не сразу, Николай Васильевич долго, почти год уговаривал и убеждал Каца: "Черная обнаженная на высоком мосту" не должна пострадать ни при каких обстоятельствах, лучшее и спокойнейшее для нее место хранения - секретный музейный запасник. Отдайте!

Кац склонялся отдать, но расставаться было жаль до помрачения рассудка. Леднев наседал:

- Не будьте таким, Кац! Ну сами подумайте: все мы смертны, все под Богом ходим. А если автобус сшибет или посадят - тогда как? Ведь все, все пропадет! Вы великий художник, на вас ответственность двойная. Отдайте!

- Я вам треугольник уже отдал, - вяло сопротивлялся Кац. - И, как вам известно, я собрался жить до ста лет. Как минимум.

- Хотите, я вам бумажку дам? - не отступал Леднев. - Документ? "Музеем принимается на временное, до востребования автором, хранение..." Ну и так далее. И печать.

- Вот это уж нет! - возмущенно взмахивал руками Кац. - Бумажку! Я себя документами не обременяю! Как вам такое в голову могло придти?

- Тогда без бумажки, - немедля соглашался Леднев. - И через сто лет "Обнаженная" будет висеть в Третьяковке, поверьте мне. Вот вам моя рука!

- Оставьте свою руку при себе, - парировал Кац. - Почему через сто, почему не раньше?

Будущее представлялось Кацу хрустальным шариком, покачивающимся на ниточке перед его лицом - только руку протяни... Не было ни близкого будущего, ни далекого - просто Будущее: то, что еще не случилось и не произошло. Будущее не убегало вдаль, как степная дорога между холмами, как река меж берегов. Перспектива была к нему совершенно неприменима, как и время. Оно скорее напоминало плоскостное изображение на холсте - насыщенный густой рисунок с подмесом старого золота и изумрудной зелени. Вот как "Черная обнаженная на высоком мосту".