Избранное - Мария Петровых
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Останьтесь верны Родине, где бы Вы ни находились.
Вы такой же русский, как Левитан, как Пастернак и Ахматова. Нет родины у Вас, кроме России. Но и на чужбине можно жить достойно и плодотворно и служить родине своей. Живите в полную силу[16].
* * *Сиротеем, сиротеем.А друзья мои куда-тоОтбывают, уезжаютБез оглядки, без возврата.
Разве существуют какие-то национальные свойства и недостатки? Очень уж все общечеловеческое.
* * *Есть наслажденье быть одной.Есть наслажденье тишиной,Глубокой тишиной ночной,Когда угомонятся люди.Все в мире спит. Такая тишь.И только ты одна не спишь.
* * *Апрель 73
«Пожалей… (моего) плеча».
Какой одесский оборот, не правда ли, XX? А ведь это — Некрасов!
Неужели К<орней> Ч<уковский> не обратил внимания?
* * *Читатель нынче ко всему привык.Не изумив нисколько нашу прессу,Один писатель («друг степей, калмык»)Пятнадцать суток посулил Дантесу.
* * *16 апр. 73
Сейчас ночь, спать ложусь.
Как это в детстве, когда дождик шел? —
Дождик-дождик, перестаньЯ поеду на ЁрданьБогу помолиться,Христу поклониться…
А одна игровая приговорка заканчивалась так:
Птички летят,Колокольчики звенят —Задние-передниеПожалуйте к обедне!
А начало?
* * *Апрель 74
Книга N. прекрасная. Но одно сучье стихотворение, одна чайная ложка дегтя в бочке меда, и вся книга изгажена. Так — для меня. Нельзя стремиться к тому, чтобы нравиться всем.
* * *Июнь 74
Читать — соблазнительнее и легче, нежели писать. Я в гораздо большей мере читатель и «размышлятель», нежели писатель. Хотя писать хочется больше, чем читать. Но это «хочется» — далеко от действия. Брать бумагу, возить пером по бумаге — тягостно. Я писать не умею. М<ожет> б<ыть> у меня как у Далчева: «Мысль моя — робкая птица…» (это из его прозы). <…> Но если силы будут, все же хочу «вспоминать», записать. Боже, сколько всего было в жизни! Страданья людей, и от людей чаще радости, чем огорченья. <…>
* * *Июль, ночь. 74
…Господи, хоть бы Толя выздоровел! Занялся бы Пушкиным. И вообще первой половиной XIX в. Историк ведь. И так понимает поэзию. Поэт ведь в сущности. Страшная вещь ностальгия, как я боялась ее для Толи. Но то, что происходит, превзошло все мои ожидания.
* * *30 ноября, 74
Читая Аксакова, «Знакомство с Гоголем»:
(Фома Кемпийский — Фома Опискин; пустяковое наблюдение, но все же… Было ли кем-либо замечено? Не знаю что-то.) Но какая книга, каков Аксаков! Книга вышла в 1960 г., а я только теперь ее читаю. (И книга-то моя, собственная!) Книга замечательная.
Перечитывала письма Гоголя разным людям и очень рассмешила Арину, сказав: «Хуже меня письма писал только Гоголь». И сколь ни невероятно, но это почти так.
* * *О Цветаевой.
Много думается о ней. Вчера перечитала ее «Искусство при свете совести». Много верного (пушкинского) о назначении искусства. Но то, о чем Пушкин писал просто, кратко, ясно, точно (см. его «Заметки на полях» о статье Вяземского об Озерове), — у Ц. путано, вычурно, невыносимо. Она пересказывает лишь Пушкина (к сожалению, без ссылки на него, — мысль о вне-нравственности искусства, о его вне-поучительности, о его единственном законе: поэтичности). Не расставалась с Пушкиным всю жизнь (кроме 6 лет после смерти Ахматовой — не могла к нему прикоснуться, такое было сиротство)…
Какие чудесные стихи были у молодой Цветаевой. Сколько истинного новаторства, сколько счастливых находок — в ритмах, в интонации. Уверена, что Пушкин восхитился бы. А потом?
Все эти «попытки» — поэмы с мучительным (и на читательский вкус вымученным) синтаксисом, смутные в мысли, натужные, напряженные, негармоничные. Новаторство — внешнее[17]. Но все — не выдуманное, подлинно-голое ломаной-переломаной души. Но уже совсем — вне-пушкинское. И для него, конечно, неприемлемое. Это не сознательные эксперименты в русском языке, русской речи, в русской поэзии, выверты В. (не-поэта), грешно было бы и сопоставлять. У Цветаевой и в этих мучительных поэмах — душа и голос большого поэта. Но вымученного до такой степени, когда нет и не может быть гармонии, все — анти-гармония, т. е. слово изломанной души. Бедствие. Вот из-за этой же анти-пушкинской стихии Ахматова и говорила, что «ее (Цветаеву) нельзя близко и подпускать к Пушкину». <…> В ее — цветаевских — наблюдениях — есть и верные (хотя бы о «Пугачевском бунте» и «Капитанской дочке» — поразительно), но каким противоестественным языком это все высказано. Нельзя о Пушкине так писать.
* * *Но все, кому не лень,Вторгаются в мой деньИ рвут его на клочья.А ночью… Что же ночью! —Беспомощная теньПлетется еле-еле.Ей лишь бы до постели… … … … … … … … …Пустые разговорыИ это день за днемИ это год за годомИ это до могилыИ это навсегда
… … … … … … … … …
* * *Я получаю письма от старух.Все то, чего сказать не смеют вслух,Не только вслух — и мысленно не смеют —Сама перед собой душа робеет…(… … … … … … … … …)В ожогах сердце. Чем помочь могу?Я перед ними в горестном долгу…
… … … … … … … … … … … … … … … …
* * *Господи, помоги мне. Пусть будут стихи — столько раз слышала их, сквозь меня, сквозь сердце шли потоком — только записать, а мне лень было встать, взять тетрадку — думала — не забуду, запишу. А теперь — столько месяцев — молчание — глухое, мертвое. Господи, дай мне услышать.
* * *В нелегком одном разговореСовсем, о, совсем не со зла,Вы мне пожелали горя —Конечно, я Вас поняла.
Вы видели то, что другиеНе видят. Спасибо, мой друг.Вы видели, что летаргияНе вовсе невинный недуг.Вы мне пожелали горяВ надежде: а вдруг оживу?Не сгину в моем затворе,А вновь буду жить наяву.… … … … … … … … …
* * *«Фантастика Гоголю не дается» — писал Белинский. Ну что на это скажешь? Какое непостижимое сочетание у этого автора полнейшей тупости с тонкой проницательностью. А вот прочтешь такое заявление — и руки опускаются, плюнуть хочется: тупица, тупица. Юмора не понимал, изящества не ценил. Пушкинское гениальное свойство говорить главнейшее, важнейшее мимоходом, легко, будто едва касаясь — разве Белинский понимал это? Унылая морализующая тупица и — проблесками — зоркость удивительная. Он был туп и груб — «неистовый Виссарион». Улыбка, летучая легкость были ему непонятны. Юмора он не воспринимал. Ему нужна была «идея». Неумеренные восторги по поводу «Бедных людей» сменились грубыми, издевательскими насмешками над «Двойником».
«Бедные люди» — в композиции и во многом другом совершеннее «Двойника». Но, пожалуй, в «Двойнике» при всех его несовершенствах и, прежде всего, крайней растянутости — впервые ощутимы масштабы Достоевского.
* * *…Статьи Асмуса о Пушкине-теоретике замечательны.
* * *Сожжете иль просто схороните — это неважно.А страшно — и это и то, разумеется, страшно.Но если забудете вовсе могилу мою —Я в чертополохе, в крапиве себя отстою.(По правде сказать — я не жалую чертополоха,Но в клён превратиться пожалуй что вовсе неплохо.)
* * *1976. 31 июля.
За месяц — ни строки. Читаю, читаю, читаю. Читаю «Прометей», статьи о Пушкине. С Пушкиным — не расстаюсь и только этим жива, — чуть-чуть жива.
* * *сентябрь
Прочитала новую книгу Конецкого. Впечатление сильное и сложное. Он большой писатель.
* * *Зачем способности, коль нет призванья?Да и способностей, пожалуй, нет.Когда-то были. А на склоне летЧто мне осталось? Только жажда знанья.Неутолимая слепая страсть —Узнать побольше. Чтенье, чтенье, чтенье. Ее огромной теньюСкрываюсь, прячусь от самой себя.Себя самой боюсь. И этот страхСтрашней, неодолимей прочих страхов.
* * *О как мучительно не спитМоя ошпаренная совесть!
* * *Мне стоило рождаться на свет хотя бы только ради того, чтобы одно из моих стихотворений помогло Н. в ее чудовищные дни.
