Антология Сатиры и Юмора России ХХ века - Феликс Кривин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ситуация казалась безвыходной. Но там, на самом верху — не на скале, а на самом верху государства, — тоже не дураки сидят. Какой-то гуманный человек — не то Ворошилов, не то Каганович, а может быть, великий гуманист Молотов — сказал:
— Эти бедняги и без того многого лишены, не будем их лишать светлого образа товарища Сталина.
Чтобы все было ясно, на скале выбили надпись: «Дорогому товарищу Сталину от любящих заключенных».
Но потом сообразили, что в таком случае скульптуру придется везти в Москву, и эту надпись забили, а вместо нее выбили новую: «Дорогим заключенным от любящего товарища Сталина».
ПИСЬМО СО СВОБОДЫ
Репатриировался на свободу Гнусавый уже месяца с два, но до сих пор не получил статуса свободного человека. А какая свобода без статуса? Без статуса, друг любезный, и самого человека считай что нет. Тут-то и нахлынет на тебя ностальгия, тоска по утраченному, и Гнусавый писал другу Хрипатому в родные покинутые места:
«Живу я, Хрипатый, на свободе. Хорошие места. Однако жизнь трудная, хотя и свободная. Никто тебе бесплатно кусок не сунет, а начнешь кусать, все на чьи-то зубы натыкаешься.
Особенно много нищих. Самых настырных из них называют рэкетирами: прямо берут за горло, пока не подашь. Когда руку протягивают, не поймешь: за подаянием или чтоб взять за горло. Можно, конечно, на это закрывать глаза, но, как говорится, никакая катаракта не спасает от теракта.
И все же те, которые со статусом, быстро в гору идут. Потенциальный талант, выдержанный в режимных условиях. Недавно встретил Гундосого. Вышел он из машины «Мерседес», а из других машин высыпала охрана. Привык ходить под конвоем. Только у нас ему конвой давали бесплатно, а здесь приходится из собственного кармана платить. Правда, карман у него будь здоров, в нем спрячется вся милиция вместе со всей прокуратурой.
Конвоиров здесь называют телохранителями, как кладбищенских сторожей. Оно и правильно, потому что только тело тебе и сохранят, а остальное на твое усмотрение. Так что, Хрипатый, пока ты там, пользуйся бесплатной охраной…»
Гнусавый перестал писать и задумался. Ему представилось, как он сидит на нарах, рядом — Хрипатый, напротив — Косой и Рябой. Они сидят и травят баланду, а потом им приносят баланду — это уже обед. Как в песне поется: «Баланды, полные кефали…» Нет, в песне шаланды. Да и какая в баланде кефаль?
Он улыбнулся воспоминаниям и продолжал:
«Здесь тоже ставят решетки на окнах, как у нас. Только у нас, чтоб не вылезли, а здесь — чтоб не влезли. Такая свобода, Хрипатый: те же решетки, тот же конвой. Только люди другие. Расползаются по свободе, как тараканы, нет у них той близости, что у нас в тюрьме…»
Гнусавый посмотрел вокруг. Вокруг была свобода. Она была большая, но места в ней Гнусавому не было. Затюканный апостол, отставленный от дел, заместо нимба постол на голову надел, как поется в народной песне.
«А помнишь Понурого? — продолжал он в тоске. — Того, что грабанул банк. Теперь он в этом банке генеральным директором. Грабь хоть каждый день, даже не нужно отключать сигнализацию. А Гугнявый — народный депутат. Как начнет гугнявить под микрофон, народ из зала бежит, как с пожара. У нас он тоже гугнявил, но из камеры не побежишь, поэтому, если помнишь, мы ему на голове нары поломали.
Но, конечно, не всем так везет. Некоторые не выдерживают, репатриируются со свободы обратно, в насиженные места. Недавно милиция захватила большую группу репатриантов.
Трудно здесь, Хрипатый. Народ на свободе не защищен, он от всех зависит, буквально от каждого встречного. Свобода — это могила независимости, в могилах же только черви живут, а все люди — покойники.
Я пока держусь, на статус рассчитываю. Тогда и я подамся в народные депутаты. Гугнявить не буду, — Гнусавый улыбнулся мечтательно, — но своего не упущу, ты же меня знаешь. Может, выкуплю нашу хату и буду на нарах сидеть. Привык я, понимаешь, на нарах сидеть, это у меня с деда-прадеда».
Гнусавый поставил точку, расписался широким росчерком, а ниже в виде постскриптума поставил две большие буквы — PS, что на нашем родном языке означает: привет соседям!
ЛЕЧЕНЬЕ — СВЕТ
В одном городе строили больницу.
По-разному строили: одни — с желанием, с огоньком, а другие — спустя рукава, через пень-колоду. И одних вывешивали на Доску почета, а других пригвождали к позорному столбу.
Чтобы помнить, что строим, через все здание протянули плакат: «Лечиться, лечиться и лечиться!»
Но все-таки не упомнили. Когда строительство было завершено, смотрят — это вовсе и не больница, а скорее исправительное заведение.
Тут лодыри быстренько отгвоздились от позорного столба и потянулись к Доске почета. И стали всем рассказывать, как они плохо строили эту тюрьму. А энтузиасты оправдывались, писали объяснительные записки. В том смысле, что они ведь не знали, что построят. Они только знали, что строили.
Но — что построили, то построили.
Стали перестраивать из тюрьмы больницу. Фундамент решили не менять, он был еще вполне хороший. И стены, тоже крепкие, решили оставить. Хотели снять решетки, но тут запротестовала бухгалтерия: решетки числились у нее на балансе.
«Глазок» в двери оставили, чтобы наблюдать за здоровьем больных. Забор с колючей проволокой — чтоб оградить больных от лишних посещений. И вышки по углам — для дежурных врачей. Вышки тоже числились на балансе.
Оставили и Доску почета. Ее водрузили на позорном столбе и написали на ней крупными буквами: ЛЕЧЕНЬЕ — СВЕТ. Правда, этот свет или тот — не уточнили.
ПЕДАГОГИКА В ЗЕМЛЕДЕЛИИ
Один огородник, педагог по образованию, сажал огурцы в расчете, что из них вырастут помидоры.
Вырастали, однако, огурцы. Что сажаем, то и имеем, как говорил один прокурор совсем по другому поводу.
Огородник же, как педагог, верил в преобразующую силу воздействия. Он считал, что каждый сомнительный фрукт может стать общественно полезным овощем — если, конечно, преодолеть наследственность, которая в нем укоренилась.
У огурцов была жуткая наследственность, и она упорно превращала их в огурцы. И тем верней, чем больше благ они получали.
Призадумался огородник. Они у него вон чем растут, а он еще создает им условия. Земельку под ними рыхлит, водичкой поливает. Нет уж, надо создать им такие условия, чтоб либо совсем не расти, либо — будь любезен! — расти помидором.
Перестал он их поливать, перестал пропалывать. Все равно лезут из земли огурцы. Прикрыл зонтом от дождя — лезут огурцы! Ну что с ними делать?
Взял мотыгу, вырубил все посаженное, новое посадил. Когда огурцы полезли, снова вырубил, снова посадил…
Так год за годом сажал и рубил, сажал и рубил… И однажды глядит: лезет из земли что-то красненькое.
Большой урожай собрал. Отличные помидоры. Из которых при желании можно вырастить огурцы.
Наследственность, конечно, в них сидит, но она ведь тоже до известных пределов.
ИЗ ЖИЗНИ СЕКРЕТНЫХ СЛУЖБ
1. Кебайя с застежкой на груди
Я плохо себе представляю Нкетию Квабену. Я вообще о нем впервые читаю в энциклопедии. Мне не было никакого дела до ганского музыкального фольклора, я искал в энциклопедии простое русское слово НКВД, и вдруг, на том самом месте, где должно быть НКВД, я читаю: НКЕТИЯ КВАБЕНА.
Про НКВД — ни звука. Как будто его никогда не было. Вместо этого даются нейтральные сведения про Нкетию Квабену. Дескать, он фольклорист, музыкант, композитор, даже профессор — все, что угодно, лишь бы не говорить про НКВД. Старые приемчики: на месте НКВД возникает нечто совсем отвлеченное, а там, где должно быть отвлеченное, внезапно возникает НКВД.
Эх, Нкетия, Нкетия, наивный ты человек! Стоишь ты в энциклопедии, все сведения нараспашку, а что за тобой скрывается? Ты бы еще кебайю нацепил. Слыхал про кебайю?
Ну, конечно, делаешь вид, что не слыхал, а кебайя тебе как раз впору.
Отвлекает внимание. Во-первых, женская одежда. Во-вторых, индонезийская, что тоже встретишь не каждый день. Приталенная кофточка с застежкой на груди, но если заглянуть под застежку… Мы-то с тобой знаем, Нкетия, что там под застежкой, мы с тобой не вчера родились…
Это неподалеку от тебя, в той же энциклопедии. Я искал там простое русское слово КГБ — и вдруг натыкаюсь на эту индонезийскую кофточку. Кебайю. И стоит она, кебайя, на месте КГБ, застегнувши грудь на застежку, чтоб никто не видел, что там скрывается. Но мы-то знаем, мы с тобой, Нкетия, знаем, нам достаточно энциклопедию полистать. Листаем, листаем… ВЧК — на месте, ГПУ — на месте. А НКВД и КГБ скрылись в неизвестном гано-индонезийском направлении.
Потому что ВЧК и ГПУ — это история, а НКВД и КГБ — это, как говорится, наша жизнь. Зачем лишний раз напоминать про жизнь? От этого она лучше не станет.
