Брежнев. Генсек «золотого века» - Юрий Михайлович Чурбанов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда подъехали правительственные машины, Ильин, зная по радио, что Брежнев едет во второй, пропустил первую, выскочил навстречу второй, выхватил оба пистолета и стал стрелять по сидящим в „Чайке“. Он успел выпустить все патроны, прежде чем его схватили. Этими выстрелами он смертельно ранил водителя.
— А где же был Леонид Ильич?
— А он, как бы предчувствуя что-то, приказал охране везти его не через Боровицкие, а через Спасские ворота. Там и не был, где его поджидал Ильин. Очень тогда все переволновались, в охране произошел настоящий переполох.
— А как Леонид Ильич отнесся к этому покушению? Что он вам говорил?
— Удивился. „Не пойму, — говорит, — зачем ему это надо?! Что плохого я для него и для народа сделал?! Вот так, всю войну прошел, жив остался, а тут во время торжества мог погибнуть от руки своего же офицера!“»
Придурковатый Ильин совершил тягчайшее преступление. По тогдашним законам любой страны его казнили бы немедля. Однако Генсек Брежнев велел не предавать заслуженному приговору нелепого террориста, его поместили в психиатрическую больницу. Уж сколько ужасов наболтали о тех «психушках» наши пресловутые диссиденты! А вот Ильин отсидел там десяток лет, и ничего! Даже потом давал развязные интервью о своем «подвиге» и судился с государством за какие-то деньги…
Не станем уж вспоминать, как поступали с подобного рода людьми суровые Ленин и Сталин. Но и пресловутый «борец с культом личности» Никита Хрущев и по меньшим поводам входил в ярость и требовал расстрельных приговоров, случаи такие известны и теперь достоверно описаны. Да и в «демократической» Америке убийцу президента Кеннеди примерно в те же годы «замочили» без всякого суда и следствия. Чтоб другим неповадно было…
А вот Леонид Ильич всегда был добр и незлобив. И навсегда останется таковым в памяти нашего народа.
Смерть
…Господь даровал Леониду Ильичу легкую кончину, дома в своей постели, среди близких ему людей он тихо отошел во сне. Подробности последних часов его жизни очень хорошо известны, написано о том много, серьезных противоречий в различных источниках нет. Мы приведем тут лишь свидетельство его вдовы в беседе ее с писателем В. Карповым. Рассказ подробный, с множеством частностей бытового свойства, вполне искренний, ему можно доверять:
«Машина-реанимация за ним последние годы постоянно следовала. У него все-таки два инфаркта было. Первый перед маем в 1952 году в Кишиневе. Проснулся: „Витя, не могу, разрывает грудь!“ Вызвали Ревенку, опытного врача.
Много уколов сделал. Позднее из Москвы прислали профессора-сердечника. Месяц не разрешали подниматься. Потом еще полтора месяца Леня был в Барвихе и вернулся страшно похудевшим. Говорит, лежал и ничего не ел. Но чувствовал себя хорошо.
А второй инфаркт случился уже в Москве. Почему случился? Кто знает… Леня не любил жаловаться. Редко когда признавался в служебных неприятностях.
— Вы начали рассказывать, что было после того приема в 1982 году (имеется в виду 7 ноября. — С. С.).
— Вернулся на дачу рано — там в четыре часа закончилось торжество. Отдохнул, а в семь часов приехали товарищи. Посидели недолго: до девяти — половины десятого, отметили праздник и разъехались. А на другой день, 8 ноября, он говорит: „Я, Вить, поеду в Завидово. Там, на воздухе, лучше отдыхается“. И впрямь — в лесу все время, в охотничьем хозяйстве. Ездил туда и просто поохотиться, и поработать, готовясь к съезду или к пленуму. Тогда не только он — все помощники ездили.
В Завидове два больших дома, Московское море, утки дикие, рыбалка… Привозил мне карасей. Отправились в Завидово. 8-го вечером и 9-го охотились. 9-го же вернулись в Москву. Позвонил мне, что домой не заедет: что-то нужно сделать по работе. Даже переодеться не захотел. Там, в Завидове, правда, костюмы и рубашки, и галстуки на всякий случай, если внезапно понадобятся, в специальном чемодане были — его всегда с собой брали.
Леня попросил на вечер пожарить налима, привезенного из Завидова. Он любил жареного налима. За столом Леня говорит: „Что-то мне много три кусочк“. А повар: „Ну что вы, Леонид Ильич, кусочки такие маленькие. Скушайте, если вам нравится!“ Скушал. И пошел спать. Прикрепленные помогли ему раздеться, дали снотворное, положили добавочное — вдруг еще понадобится.
— „Прикрепленные“ — кто такие? Помогать — входило в их обязанность?
— Нет. Дежурные из охраны делали это из уважения. Все уже так привыкли. Если кто дежурит — Медведев, или Собаченков, или Давыдов, — пойдут, помогут ему переодеться, уложат, а потом и кличут: „Виктория Петровна, идите, уже зовет“. Спальня у нас была на втором этаже, а телевизор — на первом. Если он видит, что я не иду, кричит: „Витя, ты что там делаешь? Я не сплю!“ В тот последний вечер, когда пришла, он лежал, потушив свет.
— Может, предчувствия были какие?
— Нет. Ничего не говорил. Только я сказала: „Лень, ты включаешь вентилятор, и мне холодно…“
Это был маленький вентилятор, но он очень любил, чтобы в лицо дуло. И он его выключил. Я хорошо спала. И вдруг Леня тянет одеяло, а я ворчу: „То тебе жарко, и вентиляцию включаешь, а то одеяло с меня тянешь, и я раскрытой остаюсь“. Я полежала. Вижу: между шторами полосочка светится чуть-чуть. Думаю: „Надо вставать!“ Встала. Его одеяло на полу. Подняла одеяло. Он лежал на правом боку, и вентилятор был включен. Я одеялом Леню прикрыла. Дежурила Зина Павловна. Она как раз заглянула и говорит: „Виктория Петровна, уже пришли уколы делать“. В полдевятого я обычно завтракала, после того как укол сделают. И тут Зина Павловна говорит: „Ой, как-то странно Леонид Ильич лежит на спине — с подушки спустился и одеяло руками смял…“ Я отвечаю: „Не видела, чтобы странно лежал и одеяло как-то держал…“ Завтракаю. Слышу: бегают. Думаю, ну опять, наверное, Володя что-то забыл — а дежурил Медведев — и
