Цыганка - Дина Ильинична Рубина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Все обитатели этого города зимой превращались в сомнамбул.
Что ж, надо идти домой. Попросить бармена вызвать такси…
Не набрался ли ты, как последняя свинья, дружище оплеванный?
— Приятель, – спросил бармен, вытирая стойку и выстраивая шеренгой высокие бокалы темно-красного стекла, отчего те напомнили тонких юных хасидов в тумане, – ты как, в порядке?
— Я в полном порядке! – четко проговорил Аркадий, подняв ладонь.
— Вижу, – заметил тот. Он был, что называется, упитанным — уютный такой, хлопотливый, ни на минуту не присаживался, хотя, кроме Аркадия, в эту паршивую погоду в баре не было ни души. – А ты на всю ночь зарядился? Мы, знаешь, вообще-то до часу только открыты… Так что ты сиди еще полчаса на здоровье.
— Не волнуйся, – сказал Аркадий. – Со мной проблем не будет.
— Боже упаси! – воскликнул толстяк. – У меня и в мыслях не было… А если захочешь, я тебе такое местечко покажу — будешь век меня вспоминать.
Аркадий тепло и насмешливо улыбнулся:
— И какое такое новое местечко ты мне в нашей деревне собираешься показать?
— Увидишь, – отозвался тот и еще минут двадцать возился над стойкой, полируя ее каким-то средством из бутылки, складывая посуду в нижние ящики, щелкая кассой и позвякивая ключами.
Наконец, снял фирменную куртку заведения, надел поверх свитера длинный плащ и превратился в элегантного горожанина средних лет.
— Пойдем, – сказал он и отворил стеклянную дверь наружу, в туман, после чего минут десять терпеливо запирал упрямый замок, не проронив ни единого бранного слова по его адресу.
Вот бы мне такого терпеливца в следственную группу, подумал Аркадий.
Они поднялись по ступеням к площади, где днем обычно парковались автобусы, привозившие группы туристов. Вся площадь ходуном ходила в тревожной круговерти облаков, и в этом беспокойном движении рождала то бродячего кота на каменном заборе чьей-то студии, то крышу припаркованной на углу «ауди», то бледное замкнутое лицо позднего прохожего.
— Ну, мне направо, – сказал бармен, – а ты смотри, – и он придержал Аркадия за плечо, слегка развернув в сторону забитых туманом, глухо освещенных фонарями улочек. – Поднимешься к синагоге Святого Ари… пройдешь немного вперед до первой улицы направо. Это даже не улица, а так, тупичок… Третий от конца дом, на вид запертый, и ставни закрыты… кажется, что никто в нем не живет, но рядом с лимонным деревом там ступени в подвал. Дверь синяя, железная… Толкнешь и войдешь. Просто.
Аркадий не помнил в этом и вправду коротком тупике ничего похожего на кафе или бар.
— А что там? – спросил он.
— Ну… вроде караван-сарая… Кабаллисты собираются, всякая забавная публика… Иногда человек по пять, а бывает и пустая ночь. Но у хозяина — он человек ночной — можно спросить вина. Если тебе так уж нужно. И вино, скажу тебе — вино особое, они сами давят из винограда, что собирают в ночь полнолуния, причем, с какими-то своими святыми песнями.
— Надо же. А я там с ними случайно ангелом не стану? – спросил Аркадий.
Бармен хлопнул его по спине и добродушно сказал: — Не похоже… Хозяин — старик, зовут Дувид-Азис. Особых рекомендаций не требуется. Он тебя сам рентгеном просветит! – Засмеялся и махнул рукой: — Можешь передать привет от Ави, это вроде я.
Аркадий послушно двинулся вверх к синагоге раввина Ицхака Лурии, кабаллиста, купца, философа и мага, в народной памяти — Святого Ари, – который жил в этом городе в XVI веке, знал толк в чудесах и похоронен на здешнем кладбище.
Даже выучив, как свои пять пальцев, каменную путаницу старого Цфата, в туманные зимние ночи можно запросто заблудиться в ее петлях и узелках, неожиданных подворотнях и тупиках, коварных переулках; туман морочит тебя, путает и меняет местами дома и фонари; привычная топография знакомых улочек ускользает, повергает тебя в оторопь: завернув за угол дома, вместо привычной лестницы на верхнюю улицу ты находишь каменный колодец с огромной деревянной бадьей, которого никогда здесь не было, и назавтра попробуй его отыщи! Туман, как сон, приоткрывает двери и дает заглянуть внутрь бездонного пространства, но стоит переступить порог, как глубина эта плющится, под ногой хлюпает лужа, а перед носом вырастает глухая стена со следами голубой краски на стыках камней. Ты видишь стрелку с табличкой «сыры Цфата» и устремляешься в указанном направлении, чтобы прикупить знаменитого овечьего, козьего, с чесноком, тмином и укропом, да немного маслин в придачу, да грамм триста халвы с орехами… Но трижды свернув и четырежды вынырнув в череде проходных дворов, упираешься в ту же табличку со стрелой, острием уже направленной прямо в тебя.
Покрутившись минут двадцать в поисках нужного тупика и не найдя ничего похожего, Аркадий попал в замкнутый дворик какой-то синагоги, которую никак не мог опознать, и в досаде уже хотел повернуть назад, но тут в углу приметил узкие — в полметра шириной — каменные стертые ступени, которые вели наверняка на нижний ярус улиц, и он припомнил, что именно здесь — да-да, конечно! – должен быть почти вертикальный проход вниз.
Спустившись по крутым ступеням, он угодил во двор крошечного бара, давно закрытого, перелез через калитку и оказался на известной туристической улице галерей, лавок, ресторанов… само собой, запертых и утонувших в тумане.
Когда в вязкой зыби желтых фонарей он добрел, еле передвигая ноги, до описанного барменом дома — во всяком случае, похожего на тот дом, – то обнаружил, что окна и вправду плотно закрыты ставнями и совершенно глухи; не то чтобы покинутое или заколоченное жилье, но явно крепко запертое от тумана на все запоры — так подлодка в шторм задраивает люки и опускается на дно.
Однако лимонное дерево, да какое щедрое — все обсыпанное крупными, малахитовыми в свете ближайшего фонаря плодами, – и вправду росло у стены. Аркадий спустился к низкой синей двери в подвал и толкнул ее; та легко подалась, отворилась, и он, как переступил порог, так и остался там стоять, медленно выпрямляясь.
Ну и напился же я…
Это была довольно большая, со сводчатым зернисто-каменным потолком, подвальная комната, каких много в старых домах этого полузатерянного в поднебесье города. Освещалась она не электричеством, а толстыми свечами четырех больших семирожковых канделябров, поставленных на две
