Блуда и МУДО - Алексей Иванов

Стелла рассказывала Моржову, как она учится в педтехникуме. Она демонстративно пренебрегала всяческой дисциплиной и вместе с Моржовым с удовольствием наблюдала, как несчастные преподы разрываются между желанием покарать прогульщицу и не обидеть хороших людей Рашевских. Самыми смешными были фантазии на тему, как Стелла, окончив техникум, работает учителкой в школе для дебилов. А ночами в пустом садике голая Стелла лежала под Моржовым, и Моржов уже воспринимал это как должное.

Моржов вспоминал голую Стеллу и крутил педали, словно сублимируя этими движениями чем-то похожие движения любви. На пустых участках дороги Стелла сбрасывала скорость, позволяя Моржову нагнать себя, а при виде возможных конкурентов принималась нагличать – подрезать, сигналить, взвизгивать тормозами. Моржова это начинало раздражать, потому что пешеходы оглядывались-то на выкрутасы Стеллы, но пялились на него. Своим лихачеством Стелла словно бы на что-то намекала Моржову, а Моржов в досаде сделался невменяем к её невербальным посылам.

Он и без досады не всегда воспринимал невербальные посылы. В общем-то, потому он в те месяцы и не учуял в поведении Стеллы подвоха. А подвох коренился в разительном несоответствии поведения Стеллы с поведением актрис в порнухе, которую по вечерам крутили в кинотеатре. Только спустя много времени, девок и денег Моржов сделал для себя вывод, что лишь в постели девчонка – подлинник, а в любых прочих ситуациях – такая, каковой желает выглядеть. Хотя потом подружки неоднократно уверяли Моржова, что могут изобразить в постели всё, что угодно, – от дикой страсти до дефлорации, – Моржов подружкам не верил. Такие слова он считал обычной ревностью провалившихся абитуриентов к тем, кто всё же прошёл по конкурсу в ГИТИС. В соприкосновении с подлинником для Моржова и таилась неотразимая прелесть секса, когда девчонка остаётся не просто без одежды, но и без понтов.

А Стелла без понтов была тихая и смирная, словно узбекский коврик. Не расслабленно-покорная, что как-то само по себе будоражит воображение возможностями, а именно тихая и смирная, будто бы она пережидала атаку Моржова, как его посещение туалета. Короче говоря, Стелле было по фиг. Она лежала неподвижно и терпеливо принимала то, что ей пришли и дали. Даже кончала она как-то по-маленькому, будто мышка пописала. Куда пропадала язвительная красавица и такая надменная, такая решительная умница?…

Этот штиль Моржов мог бы, конечно, объяснить своей неспособностью раскочегарить Стеллу до урагана. Но ему не в чем было упрекнуть себя даже в сравнении с жеребцами из порнухи. И Моржов свалил всё на Стеллу, на особенности её органолептики. Зря. Просто тогда, когда Моржов неистовствовал, Стелла думала. И Моржов сделал из этой ситуации только один – возможно, неправильный – вывод: не надо обращать внимания на отдачу.

Моржов и сейчас решил больше не гнаться за Стеллой. Перекатив через мост, он сбросил скорость. Стелла дунула вперёд и исчезла в туче пыли. Моржов в одиночестве поехал мимо Заречного кладбища и Успенской церкви, построенной выходцами с Вологодчины. Столь же исторически бесчисленными были и ссыльные поляки, из чьих потомков и происходили родители Стеллы. Они были люди интеллигентные и до сих пор преподавали в педтехникуме. Вблизи Успенская церковь казалась громоздкой и выпирала из деревьев обшарпанным углом, словно старый чемодан из платяного шкафа. За кладбищем встала краснокирпичная стена элитного посёлка горы Пикет.

Стелла ждала Моржова за воротами ограды. Опустив стекло, она о чём-то разговаривала с охранником. Свирепой рожей и камуфляжем охранник больше напоминал диверсанта, которому надо не сберечь посёлок, а взорвать его. При виде запылённого Моржова на велике охранник сразу развернулся и ушёл в свою будку. Было похоже, что, демонстрируя почтение к Стелле, он из деликатности не желал присутствовать при каком-то её интимном и не очень приличном отправлении.

– Догоняй! – весело крикнула Стелла Моржову и опять рванула.

Наверное, он слишком быстро состарился, потому что ему ужасно надоедало, когда люди, вместо того чтобы делать дело, начинают через это дело самовыражаться. Трудно уже было жить, когда самовыражались официантки, принося заказ, когда самовыражались охранники, открывая ворота, когда самовыражались водители, пролетая сквозь перекрёстки. Что же такое столь жестоко угнетало их в повседневной жизни, вынуждая компенсироваться на других и на исполняемой работе?… А Моржова ничего не угнетало. И ему хотелось жить как-то попроще. Но, вращая педали, Моржов уже догадывался, что со Стеллой попроще не получится.

Моржов катил по улочке Пикета. Здесь он был впервые, а потому его удивляло буквально всё. А точнее, всё удивляло именно потому, что здесь всё было так же, как и везде. Впечатление «маленькой Европы» оказалось обманчивым. «Европа» чудилась лишь издалека – с Семиколоколенной горы, которая громоздилась за острыми крышами коттеджей. Там, на Семиколоколенной, сгрудились постройки, словно хотели с вершины разглядеть Пикет. А разглядывать-то было и нечего.

Многие особняки стояли недостроенными. Или были достроены, но почему-то оставались нежилыми, с тёмными и грязными окнами в белых рамах. Чистенькими и красивенькими особняки выглядели просто потому, что были новыми. Вблизи даже их архитектура не производила впечатления дворцовости: так, нелепые и причудливое объёмы – или фигурные бастионы, или же тяжёлые кровли на стеклянных плоскостях и тонких подпорках, не столько воздушные на вид, сколько хрупкие и ломкие.

И улицы Пикета оказались без асфальта, и трава под заборами набирала силу, чтобы вскоре превратиться в обычный бурьян. В кюветах привычно сверкали мятые пивные банки; в чертополохе, как субмарина, мелькнула бесхозная труба; разве что ржавая бочка не валялась где попало вольготно и барственно, а была культурно приставлена к кирпичному столбику оградки. На перекрёстке обнаружилась глубокая яма. Вокруг неё хороводом стояли пятеро небритых рабочих в оранжевых жилетах и смотрели куда-то вглубь. В яме что-то делал и гневно орал бригадир. Из каких-то попутных ворот на Моржова бесцеремонно попёрло огромное и грязное гузно бетономешалки.

Стелла завернула во двор. Моржов тоже завернул и поспешно вильнул в сторону, чтобы не врезаться Стелле в бампер. Стелла вышла из машины, сощурившись, огляделась и, махнув Моржову рукой, пошагала к стеклянному крылечку двухэтажных хором с кристалловидной башенкой. Моржов, подумав, положил велосипед на землю и пошёл за Стеллой, озираясь. Двор был захламлен упаковками кирпича и какими-то огромными рулонами, укрытыми полиэтиленом. Поодаль зиял недостроенный гараж – словно пустая скорлупа. Рядом с гаражом пожилой темнолицый азиат вяло разбрасывал лопатой кучу гравия. За работой азиата наблюдал высокий мужчина в костюме. Моржов и со спины узнал Сочникова.

В жизни Моржова и Стеллы Сочников появился как-то незаметно. Он уже тогда (по тогдашним, разумеется, меркам) был богат – имел подвал «Секонд-хэнд» с аншлагом «Эксклюзивные поставки из Европы!». Сочников ездил на иномарке – немного побитой кем-то ещё до него, но теперь его собственной. Он безуспешно ухаживал за Стеллой, дарил ей цветы и звал в ресторан, дежурил у педтехникума, чтобы подвезти домой. Стела рассказывала об этом Моржову легко, и оба они покатывались над нелепым Сочниковым. Сочников не казался чем-то серьёзным, тем более с его перекошенной походкой, будто он плечом вперёд протискивается в битком набитом автобусе. Но Сочников таки протиснулся.

Он сделал Стелле предложение, и Стелла его играючи приняла. Моржову и Стелле это казалось необыкновенно смешно – великолепная Стелла станет женой перекошенного Сочникова!… Умора! Лёжа под Моржовым с руками, закинутыми за голову, Стелла мечтательно рассказывала Моржову, как они будут любовниками при богатом муже и как она будет бешено изменять мужу с Моржовым в залитых дождями подворотнях. Тогда Моржов учуял реминисценции из Булгакова, но роль Мастера при Маргарите весьма тешила его самолюбие. К тому же где-то вдали по-прежнему маячил Воланд, мчавшийся явиться и всё дать.

В общем, Стелла вышла замуж за Сочникова.

Гостиная в доме Стеллы была просторная и современная, но какая-то вся напоказ, излишне правильная, как в мебельном салоне.

– Там у меня гимнастический зал, – кивая через плечо, сказала Стелла, доставая из бара бутылку вина. – А там – моя половина. Наверху – половина мужа.

– Звучит как рассказ о расчленёнке, – заметил Моржов.

– Садись на диван, – приказала Стелла и ногой подтолкнула к диванчику столик на колесиках.

Моржов уселся в угол низенького дивана и погрузился в диван, как в мыльную пену. Ассоциация с ванной сразу наводила на мысли о наготе и сексе. Стелла разлила вино по фужерам, протянула один фужер Моржову и села на пол на ковёр, привалившись к дивану боком. Лёжа в диване с задранными коленями и с фужером в ладони, Моржов почувствовал себя как в гинекологическом кресле со всеми удобствами. Похоже,