Возвращение чудес - Владимир Крышталев

При других обстоятельствах Виктор не отпустил бы его на столь рискованное дело. Но теперь, когда от Жерара нужно было избавляться, его поездка к императору была выгодна с любых сторон. Во-первых, он как никто другой имел шансы действительно договориться. А во-вторых, если император окажется настолько недоволен, что велит развесить послов на ближайших деревьях (Виктор учитывал и такую возможность: у императора, как и у него, было собственное понятие о дворянских порядках), тогда остальные вопросы по поводу начальника рыцарской гвардии отпадут сами собой. Для гвардейцев же будет основательная причина ненавидеть возможного врага.

Будущего врага. Виктор не строил иллюзий. Заключение мира на юге и переброска войск значили в его глазах многое. Он едва ли хотел войны, понимая, что королевство пока не готово к серьезным стычкам с империей, однако избегать конфликта любой ценой тоже не собирался. Вот уже в течение нескольких месяцев, в соответствии с его приказами, тут и там в стране появлялись военные лагеря. Верные королю графы, бароны, князья как будто выезжали на охоту (а то и на какой-нибудь турнир) в сопровождении внушительной свиты, а потом вдруг надолго останавливались посреди поля, или в лесу. Расположение лагерей было таково, что при необходимости Виктор мог бы собрать из них внушительную армию, имея при этом достаточно возможностей для маневра. Король хорошо понимал: в империи нет талантливых полководцев, и в случае чего против него будет выставлена грубая сила. Однако значительный перевес в численности всегда можно нейтрализовать умелой организацией. Виктор рассчитывал — и не зря — на свои таланты стратега и тактика.

Согласно его представлениям, в худшем случае имперская армия будет остановлена за сотню верст от столицы, и королевство потеряет юго-восточные области. Ну а в лучшем… При определенной удаче можно будет сорвать наступление практически сразу, заставив императора пойти на невыгодный для него мир.

Как бы там ни повернулось, а война вряд ли грозит чем-то катастрофическим. Тем не менее, Виктор всячески избегал провоцировать «вероятного врага». Подготовка еще длилась, не все части были размещены как следует, да и момент хотелось бы выбрать более подходящий. Болезнь единственной наследницы неизбежно обращала взоры придворных и всякой знати к трону, а мысли — к кандидатам на этот самый трон в случае смерти нынешнего короля. Это не могло не рождать разногласий, недоверия и прочих предпосылок для междоусобиц. А значит, и для возможного предательства во время военных действий. Тогда как победы над превосходящей по численности армией можно было достичь лишь абсолютным единством.

Итак, опасаясь провоцировать императора и ради этого стараясь избежать утечки информации, Виктор сделал так, что никто из его окружения не знал всей картины. Даже самые близкие люди пребывали в неведении насчет масштаба приготовлений к войне. Пирамида сходилась лишь на самом короле. Остальные — вроде Шарля — недоумевали и строили предположения.

Разумеется, это была ошибка. Виктор любил повторять: сила государства заключается в отсутствии незаменимых людей. Он нарушил собственное правило, свой же принцип, сделав себя подобным незаменимым человеком. И теперь в случае нападения страна могла либо победить вместе со своим королем, либо вместе с ним погибнуть. Яд в пище, шальная стрела — и мощное государство сложится, будто карточный домик.

Жерар этого не знал. Им уже пожертвовали, как заранее жертвуют пешкой в сложной шахматной комбинации, однако начальник королевской гвардии всё еще находился на поле, выполняя свой долг перед сувереном и искренне веря, что доживет до конца сражения. В его представлении король был несчастным отцом, едва не потерявшим рассудок из-за болезни дочери. Отцом, вызывающим жалость. И потому эта невероятная задача — уговорить императора на то, что полностью противоречит его интересам, — казалась графу де Льену не только достижимым, но и единственно возможным исходом переговоров. Он просто не мог себе позволить думать по-другому.

Император принял их прохладно.

— Викониус не приехал с вами, — сказал он сразу, не размениваясь на пышные ритуалы.

Жерар спокойно подтвердил:

— Нет.

Они гуляли по саду. Это была прихоть светлейшего из владык. Граф сразу определил, что за нею ничего не стоит: император не собирался таким образом демонстрировать послам свое пренебрежение или, наоборот, снисхождение. Если у этого нарушения обычаев существовала какая-нибудь внешняя причина, то де Льен назвал бы банальную летнюю жару.

Парило и в самом деле немилосердно. Послы обливались потом в своих церемониальных костюмах. К вечеру наверняка снова будет гроза, подумал Жерар.

— Нет, — повторил он вслух, — Лекаря Викониуса с нами нет.

— Ага, — многозначительно сказал император.

«Хороший знак, — мысленно отмечал граф. — Он принял нас сразу, не откладывая. И, кажется, он все же в неплохом настроении».

— Я привез глубокие извинения от короля, — продолжил Жерар неторопливо. — Его величество передает вашей светлости скромные подарки.

Он подал знак спутникам, однако император жестом остановил их.

— Вещи, — произнес он задумчиво. — Прах земной.

«Похоже, он о чем-то думает, — догадался Жерар. — О чем-то далеком от разговора. Думает… или даже мечтает».

Граф попал в самое яблочко, хотя не мог об этом знать. Император мечтал.

Недавно при его дворе появилась одна женщина, баронесса из отдаленного поместья. Она покорила светлейшего из владык с первого же взгляда. Император и не подозревал до сих пор что такое бывает. И — тем более — что такое может произойти с ним!

Баронесса была очень хороша собой. Наверное, она походила на легендарную древнюю царицу, перед которой преклонились даже боги. Легенда легендой, но подобную красоту император видел впервые.

Он начисто лишился аппетита и сна, государственные дела были почти забыты. Не имея сил усидеть на месте, император постоянно куда-то шел. В движении лучше мечталось (здесь и крылись главные истоки того, почему посольство приняли на дорожках сада). Грезы светлейшего едва ли можно было назвать невинными — скорее, совсем наоборот. Но с тем большим удовольствием он им предавался.

То, что баронесса замужем, не являлось для него ни секретом, ни проблемой. Угнетало другое. Император, имевший огромный опыт по части женщин, совершенно не представлял, как подступиться к этому новому объекту его вожделения. В ее присутствии он робел, как мальчишка. Да и чувствовал себя мальчишкой. Это было по-своему волнующим и обескураживающим одновременно. А баронесса загадочно улыбалась, держа дистанцию.