Римский сад - Латтанци Антонелла

Она заплатила пять евро. Женщина начала опускать рольставни, Франческе пришлось наклониться, чтобы выскользнуть на улицу и шагнуть в темноту. С конвертом в руке.

В машине она включила навигатор. Вокруг ни единого огонька. Она ехала в полной темноте. Виа Кристофоро Коломбо — никого. Проехала по Гар-бателла. Пересекла виале Марко Поло. Через несколько километров остановилась. Машина заглохла с тяжелым выдохом, будто из легких вырвался воздух.

Она снова положила руки на руль. Сжала. Замерла. Она смотрела вперед сквозь лобовое стекло, на вспышку света.

Тут были зелень и величественные просторы римских руин. Раздался звук, первый человеческий звук с тех пор, как она вышла из дома. Музыка вдалеке: нечто вроде бесконечной волны, которая поднялась со всей мощью, готовая уничтожить тебя, а затем разбилась о берег, опадая на землю. Она вышла из машины.

Гравий хрустнул под ногами. С каждым шагом руины становились все величественнее. Шагали ей навстречу. Деформировались под ударами музыки. Они были чудовищными, парили над землей, вместе со своими колоннами и порталами, пронизывающими стены, рухнувшие бог знает как давно.

Она остановилась. Открыла мятый конверт. Вытащила билет. Отдала его тому, кто просил ее об этом.

— Все уже скоро закончится, — было сказано ей укоризненным тоном.

— Пропустите меня.

Когда она вошла, музыка взорвалась.

На сцене, устроенной в руинах терм Каракаллы[28], оркестр аккомпанировал сопрано. Музыканты были одеты в черное. Дирижер стоял спиной, его волосы развевались. Слушая партию сопрано, Франческа попыталась вычленить звук виолончели среди других инструментов. А затем увидела силуэт Фабрицио, обнимающего виолончель. Руки Фабрицио, скользящие по струнам. Осторожно нажимающие на них. Заставляющие их петь. Она увидела лицо Фабрицио. Подбородок, шею, рот, глаза, цвет его глаз. Но, может, ей только показалось? Он был далеко, и света маловато. Может, это всего лишь ее воображение? Она села на последнем ряду.

И позволила виолончели, на которой он играл, слиться с собой.

После концерта она осталась сидеть, пока публика аплодировала, сначала тихо, затем все громче и громче. Аплодисменты не смолкали. Зрители стояли и хлопали в ладоши. По одному или группами по двое или трое. Из недр земли донесся рев, ритмичный звук, гул, как перед битвой. Это музыканты топали ногами, аплодируя по-своему.

Дирижер заставил музыкантов встать. Аплодисменты не прекращались, они взрывались повсюду.

Теперь, при свете, Франческа могла ясно разглядеть лицо Фабрицио. Потное, счастливое.

Она выкурила сигарету, перед тем как вернуться в машину, все еще наполненная музыкой. Бросила окурок и уже собиралась уйти, когда увидела, как он идет, с инструментом на плече, окруженный толпой зрителей. На мгновение их взгляды встретились, а потом волна поклонников поглотила его. Они хвалили его, обнимали, улыбались ему, пожимали ему руку. И казалось, его душа сияет.

Затем, едва отбившись от толпы, которая требовала его внимания, он посмотрел на Франческу и направился к ней. Растрепанный, раскрасневшийся, похожий на мальчишку, он улыбался.

— Я думал, мне показалось…

— Нет, не показалось, — она не знала, что еще сказать. Его поклонники издали наблюдали за ними. — Тебя ждут.

Он повернулся к поджидавшим его людям, потом опять к ней.

— Я устал. Не подвезешь? Поедем домой вместе, поболтаем.

Да.

Они ехали уже минут двадцать. Сначала обсудили концерт, потом Франческа сказала, что на самом деле у нее нет водительских прав и Фабрицио находится в руках «угонщика», что ужасно развеселило его.

Но чем ближе они подъезжали к «Римскому саду», тем реже звучали слова. Они возвращались домой. Осталось несколько сотен метров. Они посмотрели друг на друга. Неожиданно стало нечем дышать.

— Притормози на минутку. Пожалуйста, — сказал он.

Франческа остановилась. Она не могла больше вести машину. Не хотела оказаться в конце пути. Она смотрела прямо перед собой. Видела ночь и одновременно не видела ничего. С тех пор как она села в машину — но нет, целыми днями, даже сама этого не осознавая, — она думала о руках Фабрицио, о его губах, о его обнаженном теле, о его гениталиях. Она пыталась думать об асфальте, о бутылке, о сломанном кончике карандаша. Но не могла. Мысли плескались, как лава в пустой породе, и жили собственной жизнью. Она могла видеть отражение собственных мыслей на его теле.

— Фабрицио, сказала она, потому что должна была произнести его имя, ее сердце колотилось в груди.

Он повернулся. Поднял руку, положил ей на бедро. Она взглянула на его руку, чувствуя ее тепло через ткань джинсов. Рука медленно двигалась. Они посмотрели друг другу в глаза. Фабрицио передвинул ругу немного выше, медленно, еще выше. Стекла машины запотели. Она сделала незаметное движение, что-то вроде просьбы — продолжай, — и он повиновался. Коснулся пуговицы на ее джинсах. Его пальцы замерли. Она вздохнула. Они снова посмотрели друг на друга. Она что-то сказала глазами. Он шевельнул пальцами. Очень легко другой рукой коснулся молнии на своих джинсах. Она вздрогнула.

Схватила его за руку. Почувствовала руку Фабрицио в своих руках. Она будет не первой и не последней женой, предавшей мужа. Что такое предательство? Ничто. Они с Массимо больше не дети. Но это не будет предательством. Это будет конец. Она ослабила хватку, расслабила локоть, запястье, пальцы. Оттолкнула его руку.

Он воспринял это как «остановись». И остановился. Но она расстегнула пуговицу на джинсах. Можно было почувствовать, как кровь течет по их сосудам. Он расстегнул ей молнию. Она вздохнула. Он спустил джинсы, его рука была теплой, надежной, замерла на ее трусиках. Она почувствовала, как ее тело превратилось в воду.

Она хотела положить его в рот. Ей хотелось положить его в рот и проглотить. Она хотела положить Фабрицио в рот и проглотить его. Она прижала к себе его руку. Он почувствовал давление, и его рука отреагировала и опустилась на ее трусики, в нескольких сантиметрах от того места, где все начинается. Их осветили фары.

Они были в нескольких сотнях метров от дома.

Они не могли контролировать свои мысли. И тела — в ту минуту. Им было наплевать. На фары, на то, что кто-то мог их увидеть, на все, что могло случиться дальше.

Они увидели, как машина проехала мимо, и Франческа ясно рассмотрела лицо Колетт, глядящую на них из окна. Ее глаза внезапно уменьшились, отдалились, стали раскосыми, зрачок узкий, вертикальный, как половая щель Франчески, как кошачьи глаза.

Вдалеке, как обычно, бдительно дремали фургоны прессы.

Они посмотрели друг на друга. Разгоряченные. Задыхающиеся. Проехавшая мимо машина канула во тьму. Неужели это действительно Колетт? И что Колетт делала в машине ночью? Спросить Фабрицио, но…

— Мне пора, извини, — сумела выдавить ома, несмотря на то чего желал ее мозг, ее тело, вся ее сущность.

— Не беспокойся, — Фабрицио положил руку на дверцу машины. Собрался уходить.

«Поцелуй меня», — мысленно сказала она ему. Он заколебался, будто услышал. Воздух в машине вибрировал от напряжения. Он посмотрел на нее. Она шумно выдохнула.

— Спокойной ночи, Франческа.

Его голос вошел в нее. Все начало разваливаться. Фабрицио вышел из машины, забрал виолончель с заднего сиденья, закрыл дверцу.

Он отправился домой. Она видела, как он исчез за деревьями, неся за спиной свое счастливое дитя. Невозможно сказать, о чем он думал и что чувствовал. Она тяжело дышала. Что происходит? Франческа чувствовала себя глупым подростком, пылающим от страсти. Она сидела в машине, пытаясь перевести дух.

8

Колетт — в ее голове раздался далекий голос. Голос дома или ее собственный. Колетт. Звук, который вернул ее к реальности. Словно рухнула плотина — теперь Франческа больше не могла укрыться от потока мыслей, который обрушился на нее и затопил то, о чем она действительно думала. Неужели эта ухмыляющаяся женщина в медленно проехавшей мимо машине и правда Колетт? Она их видела? Она должна была осознать масштабы того, что может случиться завтра. Неважно, была это Колетт или кто-то другой. Консьерж и консьержка знают. Все знают. И они могут уничтожить меня завтра или когда захотят — точнее, когда захочет она, Колетт. Их лидер. Она, с этим невинным выражением лица, может угрожать мне столько, сколько захочет. Может мотать мне нервы день за днем или стереть мою жизнь одним махом. Нет надежды, что получится выйти невредимой из этой ситуации. Только не с Колетт. Никто не может пойти против Колетт. Она непобедима.