Толкин русскими глазами - Хукер Марк Т.

Эта сцена, восстановленная в версии Уманского, предлагает читателю совершенно оригинальный, необыкновенно меткий перевод высокой конечной цели, достижением которой Саруман искушает Гэндальфа: «Знание, Принципы, Порядок» (У II.382). В некотором смысле, Уманский присоединяется к К&К, ВАМ и Грузбергу в том, что принципы являются по сути своей неписаным законом, по которому живут люди. Для Гэндальфа это было бы мощным стимулом объединить свои силы с Саруманом. Этот стимул не настолько жесткий, как закон (устав или право), поскольку принципы могут быть более гибкими. В то же время, это очень двусмысленный термин, потому что принципы исключительно индивидуальны. Принципы Сарумана никак не подходят Гэндальфу. Это, несомненно, более подходящий перевод слова Rule, чем Власть, и он обладает определенной привлекательностью по сравнению с изданными переводами, но перевод Грузбергом Ruleкак Праваостается лучшим из всех.

Глава VII. ОДИН ДЕНЬ ФРОДО ДРОГОВИЧА:

Сталин и Ежов в Шире

Засыпал (Иван Денисович] Шухов вполне удоволенный.

Прошел день, ничем не омраченный, почти счастливый.

В своем первом примечании к восьмой главе шестой книги («Беспорядки в Заселье») К&К пишут, что, по единодушному признанию исследователей, эта глава — пародия на социализм в стиле таких антиутопий, как «1984» и «Скотный двор» («Звероферма») Джорджа Оруэлла и описания муравьиной цивилизации в «Короле былого и грядущего» Теренса Хэнбери Уайта. Они также ссылаются на общеизвестное, крайне отрицательное мнение Толкина о такой политической системе, цитируя его письмо Кристоферу (L.64) от ноября 1943 года. «У Толкина, — пишут они, — никогда не было никаких сомнений по поводу истинного лица социалистической утопии, вторую пытается внедрить Лотто Саквиль-Бэггинс» (К&К ВК.647).

Параллели между этой главой и советским обществом, несомненно, очевидны любому, кто изучает советскую историю. Однако этого не скажешь о многих современных русских читателях, которые весьма агрессивно реагируют на предположение, что данная глава действительно описывает Сталина. В советское время только ее было бы достаточно, чтобы включить в список запрещенных цензурой книг. Несомненно, это одна из причин, по которым третий том так и не был официально издан вплоть до 1992 года, и появился уже лишь в посткоммунистической России — десять спустя после первой официальной публикации «Хранителей».

Муравьев, который переводил «Возвращение Государя» уже после смерти Кистяковского, даже не попытался сделать свою версию этой главы наполненную реалиями советских времен, более пригодной для прохождения цензуры. Его вариант эпизода, в котором предводитель ширрифов приказывает Фродо сохранять спокойствие, изобилует выражениями ярко стилизованной пародии на жаргон арестов и показательных процессов середины 30-х годов.

Сударь, сударь, одумайтесь. Согласно личному приказу Генералиссимусавы обязаны немедля и без малейшего сопротивления проследовать под нашим конвоемв Приречье, где будете сданы с рук на руки охранцам. Когда Генералиссимусвынесет приговор по вашему делу, тогда и вам, может быть, дадут слово. И если вы не хотите провести остаток жизни в Исправнорах, то мой вам совет — прикусите языки (МВГ.314–315).

Версия Толкина, для сравнения, совершенно не оказывает столь мощного воздействия на советского читателя. Как всегда, она — воплощение британской сдержанности.

Довольно, довольно, сударь! Сохраняйте спокойствие, так шеф приказал. Мы отведем вас в Байуотер и передадим людям шефа; и когда он начнет разбирать ваше дело, тогда и сможете высказаться. Но если вы не хотите оставаться в Тюремных норах дольше, чем требуется, советую вам говорить покороче (R.346).

Изящное подражание советскому чекисту, производящему арест, у Муравьева не уступает образу копируемого Толкином английского полисмена, выполняющего свои обязанности. Оба они — расхожие типажи для сцены, экрана и литературы. Читатель может идентифицировать говорящего как полицейского просто по манере речи, даже если его профессия не указана в тексте.

Однако политически заряженная терминология в версии Муравьева, придает этому эпизоду более зловещий, специфически советский оттенок. Первый такой термин в эпизоде — Генералиссимус. В Советском Союзе существовал только один Генералиссимус — Сталин. Статья в «Большой Советской Энциклопедии» 1952 года издания, озаглавленная «Генералиссимус Советского Союза» [141], занимает четыре колонки и включает портрет Сталина во всю страницу. Статья не оставляет сомнений в том, что, увидев одного советского Генералиссимуса, знакомишься с ним со всеми. Практически каждый советский читатель незамедлительно заменил бы Генералиссимусана Сталина, и предложение воспринималось бы как: «согласно личному приказу Сталина <...>».

Волковский делает маленький шаг назад от края политического обрыва, к которому Муравьев подвел свой текст. Он использует термин Главнокомандующий(В ВГ.490) вместо Генералиссимусау Муравьева. В период Второй мировой войны Сталин был Верховным Главнокомандующим и начальником Генерального штаба, что приблизительно соответствует субординации, существующей между президентом и начальниками штабов в США. Это слово придает тексту прозрачный военный оттенок, равно как и многие другие фразы Волковского. В его формулировке содержится намек на Сталина. У Муравьева же этот намек деликатен, как брошенный в окно кирпич.

Слово, которое употребил Толкин для названия этой должности, было просто Chief — Шеф, Начальник, Руководитель, Глава. Все остальные переводчики нашли для него подходящий альтернативный вариант. К&К использовали наиболее распространенный перевод слова Chief. Начальник(К&К ВК.385). Хотя у него тоже есть некоторые ассоциации с советским периодом, они не настолько сильные, чтобы наложить откровенно советский отпечаток на весь эпизод. Г&Г выбрали архаичное слово Предводитель(Г&Г ВК.306, Г&Г 2002.1000), его же использовала и Бобырь (Б.483). Для русского читателя это слово совершенно свободно от советского багажа. Уманский, который полностью восстановил эту главу в своей редакции сокращенного перевода Бобырь, употребил слово Правитель, которое также имеет некоторые исторические ассоциации (У IV.835). ВАМ изящно обошла проблему, использовав слово Шеф (ВАМ СК.315), которое происходит от французского chef, как и английское chief. По существу, этот вариант не имеет никакого специфически советского контекста. Грузберг полностью избежал всяких потенциально советских ассоциаций, употребив абсолютно иноязычное слово: Шериф. Это не просто транслитерация, но и, как указано в «Советском энциклопедическом словаре» (СЭС, с. 1532), заимствованное из английского языка слово, благодаря которому повествование Толкина остается английской историей английского писателя, а приобретает русский антураж. Александрова заменила ШерифаГрузберга словом Голова, что значит: «человек, отвечающий за что-то», например, городской голова, голова управы. В таком значении оно пришло из досоветского прошлого. В словаре говорится, что это значение было в обиходе до революции 1917 года (БТСРЯ, с. 214). Немирова решила, что Chiefдолжен быть Губернатором, — еще одно слово с иностранными и дореволюционными ассоциациями. Однако она поместила его в кавычки, дистанцируясь, таким образом, от первоначального значения (Н ВК281). Яхнин использует вымышленный титул, словно выпавший со страниц римских хроник. Его перевод слова Chief — «его главенство Капитанус Хоббитанус»(Я ВК.287). С таким, безусловно, широким выбором возможных вариантов более-менее нейтрального перевода слова Chief, решение Муравьева использовать именно Генералиссимусабыло принято, очевидно для усиления воздействия на советского читателя.