Помяловский - Борис Вальбе

Сюжет романа задуман был следующий. Брат и сестра терпят неудачу на пути честной деятельности. Плебей (брат) борется с окружающим его обществом, обличая его, противопоставляя его жестоким нравам гуманные идеи; общество от него отворачивается, доводит героя до крайних пределов бедности. Такой путь проходит и сестра — гувернантка. Доведенные до «последней черты», они (брат и сестра) кончают притонами Сенной. Во второй части романа — по рассказам мемуаристов — Помяловский предполагал дать картины публичных домов, типы публичных женщин, преступных элементов. Задумана была огромная эпопея в тридцать листов. В предисловии к роману имелось в виду предупредить читателя, что если у него слабые нервы и в литературе он ищет развлечения или элегантных образов, то пусть он не читает книгу.

Не скажу, чтобы я был циник, — писал Помяловский, — но предмет, выбранный мною, циничен, часто до последнего предела».

Роман должен был отобразить правду голую, неподдельную, взятую из окружающего быта. «Вперед предупреждаю, — обращается к своему читателю Помяловский, — что я не обличитель (в этой фразе прошу не искать ничего против обличительной литературы). Дело вот в чем: можно ли человека с отшибленной смолоду головой обличить в том, что он дурак. Можно ли обличить человека, вечно пьющего, но у которого пьянство — болезнь, наследственная от отца, деда, прадеда».

В показе этих картин Помяловский преследует, прежде всего, познавательную цель.

«Будем заявлять только факты и по возможности их причину — из них всякий может делать вывод, какой кто хочет — наше дело сторона. Мы покажем вам разврат, глубокое невежество, поражающее, где не знают, что такое земля, солнце, луна, ветер и т. п. и как скоты смотрят на явления жизни и природы, покажем бедность, до того облежавшуюся, что потеряно и притуплено чувство страдания за нее, покажем забитость неисходную, покажем подлость и низость души, закоренелую; покажем язычество этого слоя, неведение основных начал гражданственность и т. п.

Полюбуйтесь! Тут будут даже отцы, растлевающие и продающие своих детей. Нет, кому не следует, пусть не читает моей повести»…

В этих словах перед нами своего рода литературный манифест новой эпохи, для которой значение искусства сводится к познанию новых «участков жизни», как бы непривлекательны они ни были.

Тут важно установить преемственность этого «манифеста» Помяловского со взглядами В. Г. Белинского и Н. Г. Чернышевского с их призывами к изучению «действительности».

Уже в 1848 году Белинский с сокрушительной иронией изображает ворчунов от старой поэтики, которые не любят встречаться даже в книгах с людьми низших классов, обыкновенно не знающими приличий и хорошего тона, не любят грязи и нищенства, по их противоположности с роскошными будуарами и кабинетами. Эти фешенебельные читатели раздосадованы тем, что «не все на свете так хорошо живут, как они, что есть углы, где под лохмотьями от холода дрожит целое семейство, может быть, недавно знавшее довольство, что есть на свете люди, рождением судьбою обреченные на нищету, что последняя копейка идет на зеленое вино не всегда от праздности и лени, но и от отчаяния».

Приводя этот обзор Белинского в своих «Очерках гоголевского периода», Н. Г. Чернышевский указал что эти взгляды остаются лучшим выражением современной ему русской критики. «В критике, — писал по этому поводу Чернышевский, — не нашлось людей, способных продолжать начатое им; но словесность, как могла, продолжала развиваться в направлении, на которое указал он. В те годы (то есть в годы Белинского. — Б. В.) завоевывали себе прочное положение в литературе его взгляды; теперь они решительно господствуют в ней».

Нетрудно увидеть преемственность между «манифестом» Помяловского и взглядами Белинского — Чернышевского и определить, в каком соответствии находится с ними вся панорама романа «Брат и сестра».

Трудно, конечно, судить, какова была композиция этого романа, во многих частях затерянного и восполняемого ныне вольным пересказом Н. А. Благовещенского.

Первая часть романа посвящена рождению и росту главного героя романа Петра Алексеевича Потесина в семье небогатого помещика, сохранившего дворянский гонор, ведшего знакомство с богатыми и знатными соседями.

Потесин наблюдает помещичий гнет, он чувствует его на себе и на своих родных. Под влиянием кривоглазой старухи няньки, ее сказок и песен, а также игр с крестьянскими детьми он полюбил народ, у него «стал складываться особый взгляд на мужика». «Он видел предрассудки и суеверия, бездольную бедность и пьянство, замкнутость и глубоко скрытое в душе ожесточение, но понимал, что первые истекают из положения мужика: ни от кого нет ему защиты, и простолюдин обращается поневоле к разным домовым и лешим, что его никто ничему не учил, И вот он потешается Милитрисой Кирбитьевной; что в вине он топит свое горе».

Приведенный отрывок о положении мужика, как и подобные моменты в других произведениях Помяловского, не оставляет сомнения, что у Помяловского сложились определенные взгляды на задачи изображения крестьянства в революционно-демократической литературе. Нетрудно видеть, что он освобождает образ крестьянина от всякой идеалистической мишуры, что не Хорь и Калиныч, не Платон Каратаев воплощают для него русское крестьянство, что материалистическое понимание действительности и реализм в творчестве никогда не покидают Помяловского.

Помяловский не успел в своем творчестве дать широкую картину тогдашней крестьянской жизни. Но Потесина он приобщил к крестьянской среде, а эта среда переделала натуру Потесина в мужичью.

Потесин попадает к петербургскому дяде, нажившему состояние «побочными доходами». В лице этого дяди показана мораль того слоя чиновничества, у которого две совести — «сожженная» (казенная) — для службы, допускавшая нравственную возможность взяток, а другая «общечеловеческая» (прекрасный семьянин, отличный сосед, помогающий бедным, не забывающий старых товарищей и т. д.). В этой обстановке Потесин выступает обличителем. (Между прочим, в «примечании» Помяловский говорит: «надо взять во внимание обличения Щедрина и другие обличительные очерки»).

Плебей Потесин («хоть барской крови, но закал мужицкий») не мог удержаться в мире аристократии, не мог примириться даже с ее либеральной частью. Ибо у либералов — по авторской ремарке — «в жизнь, в факты, в события — их принципы не переходят. Принцип великое дело; сидя на нем верхом, можно далеко уехать — и в общественном мнении, и по службе… можно делать реформы жизни, чтобы дух ее остался прежним».