Врата. За синим горизонтом событий - Фредерик Пол

— Вину перед кем, Роб?

Я кричу: «Вину за то, что убил ее!»

— Во сне?

— Нет! На самом деле. Дважды.

Я знаю, что дышу тяжело и сенсоры Зигфрида регистрируют это. Пытаюсь справиться с собой, чтобы у него не появилось каких-нибудь сумасшедших идей. Мысленно перебираю все сказанное только что. «Я на самом деле не убивал Сильвию. Но я устал! Бросился на нее с ножом!»

Зигфрид спокойно, успокаивающе: «В истории вашей болезни сказано, что во время ссоры с подругой у вас в руке был нож, да. Но там не говорится, что вы на нее бросились».

— А какого же дьявола меня тогда увезли? Просто повезло, что я не перерезал ей горло.

— Вы на самом деле пустили в ход нож?

— Пустил в ход? Нет. Я был слишком сердит. Швырнул ее на пол и начал бить.

— Если бы вы на самом деле хотели ее убить, вы бы пустили в ход нож?

— Ах! — Но больше похоже на «Йеч»: это слово иногда передают как «пшав». — Хотел бы я, чтобы ты там был, когда это случилось, Зигфрид. Может, ты бы уговорил их, и меня бы отпустили.

Сеанс идет отвратительно. Я знаю: всегда ошибка рассказывать ему сны. Он со всех сторон их обсасывает. Я сажусь, презрительно глядя на придуманную Зигфридом обстановку, и решаю сказать ему прямо.

— Зигфрид, — говорю я ему, — как компьютер ты хороший парень, и я интеллектуально наслаждаюсь нашими беседами. Но я думаю, а не исчерпали ли мы все возможности.

Те, кто тоннели прорыли когда-то,Оставив их нам в наследствоВ звездных пещерах ваше богатствоИскать мы кидаемся слепоРаны свои залечив и увечья,Мы снова и снова к звездам идемИз этих тоннелей ныряем мы в вечность.Вы в ней заблудились, но мы вас найдем.О хичи…

Ты шевелишь старую боль без необходимости, и я откровенно не понимаю, почему позволяю тебе делать это.

— Ваши сны полны боли, Боб.

— Пусть остается в моих снах. Не хочу возвращаться к тому вздору, которым меня пичкали в институте. Может, я и правда хотел переспать со своей матерью. Может, ненавидел отца за то, что он умер и покинул меня. Ну и что?

— Я знаю, это риторический вопрос, Боб, но чтобы справиться с такими вещами, их нужно извлечь на поверхность.

— Для чего? Чтоб мне было больно?

— Чтобы внутренняя боль вышла наружу, и вы могли справиться с ней.

— Может, проще было бы оставить ее внутри? Как ты говоришь, я достаточно уравновешен, верно? Я не отказываю тебе в полезности. Бывают времена, Зигфрид, когда я после сеанса испытываю подъем. В голове у меня полно новых мыслей, и солнце над куполом светит ярко, воздух чист, и все мне улыбаются. Но не потом. Потом я начинаю думать, что сеансы ужасно скучны и бесполезны, и что ты скажешь, если я решу их прекратить.

— Я ответил бы, что вам принимать решение, Боб. Решение всегда за вами.

— Что ж, может, я так и поступлю. — Старый дьявол пережидает меня. Он знает, что я не собираюсь принимать это решение, и дает мне время самому это понять. Потом говорит:

— Боб! Почему вы сказали, что убили ее дважды?

Я смотрю на часы, прежде чем ответить, и говорю: «Ну, просто так сказалось. Мне пора идти, Зигфрид».

Я просто сижу в восстановительной комнате, потому что мне не от чего восстанавливаться. Хочу убраться отсюда. От него и его глупых вопросов. Он поступает так разумно, с таким превосходством, но что знает плюшевый мишка?

22

Этим вечером я вернулся к себе в комнату, но долго не мог уснуть. Шики разбудил меня рано утром и рассказал подробности. Выжило три человека, было объявлено об их вознаграждении: семнадцать миллионов пятьсот пятьдесят тысяч долларов. Помимо процентов.

Это прогнало сон. «За что?» — спросил я.

Шики ответил: «За двадцать пять килограммов артефактов. Считается, что это инструментальный набор ремонтника. Вероятно, для корабля, потому что они его там нашли — в шлюпке на поверхности планеты. Во всяком случае это какие-то инструменты».

— Инструменты, — сказал я, избавился от Шики и побрел по туннелю к общему душу, думая об инструментах. Инструменты означают очень многое. Инструменты означают возможность проникнуть в механизмы хичи, не взорвав корабль. Возможность установить, как работает главный двигатель, и самим построить такой. Инструменты могут означать что угодно, а пока что это состояние в семнадцать миллионов пятьсот пятьдесят тысяч долларов, не считая процентов, деленное на троих. И одна из этих частей могла быть моей.

Трудно избавиться от мысли об этих пяти миллионах восьмиста пятидесяти тысячах долларов (не считая процентов), как подумаешь, что если бы ты был немного более предусмотрителен в выборе подружки, они лежали бы у тебя в кармане. Скажем, шесть миллионов. В моем возрасте за половину этой суммы я мог бы купить Полную медицину, что означает все тесты, терапию, восстановление тканей и органов на всю оставшуюся жизнь… то есть, по крайней мере, на пятьдесят лет дольше, чем я проживу без этого. А остальные три миллиона — это собственный дом, карьера лектора (лекции старателей, добившихся успеха, пользуются огромным спросом), постоянный доход от рекламы на телевидении, женщины, пища, машины, путешествия, женщины, слава, женщины… и еще ведь остаются проценты. Они могут быть как угодно велики: все зависит от того, что смогут сделать исследователи Корпорации. Находка Шери — это именно то, ради чего существуют Врата: золотой горшок и конец радуги.

Мне потребовалось около часа, чтобы добраться до больницы — три сегмента туннеля и пять уровней в шахте. Я все время хотел повернуть и уйти назад.

Когда мне удалось очистить свой мозг от зависти (или, вернее, погрести ее так, что она не будет видна) и отойти от приемной, Шери спала. «Можете войти», — сказал дежурный санитар.

— Я не хочу ее будить.

— Вряд ли вы ее разбудите, — ответил он. — Но, конечно, не тревожьте ее. А посетителей она допустила.

Она лежала на самой нижней из трех коек. Палата была рассчитана на двенадцать человек. Были заняты еще три или четыре койки, две из них изолированы занавесами из молочного пластика, сквозь них почти ничего не видно. Не знаю, кто там был. Шери мирно спала, положив голову на руку, красивые глаза закрыты, сильный подбородок с ямочкой лежит на запястье. Ее два товарища находились в той же комнате, один спал, другой сидел под голографическим изображением колец Сатурна. Я встречал его раз-два: кубинец, венесуэлец или что-то в этом роде, из Нью-Джерси. Я вспомнил, что его зовут Мэнни. Мы немного поболтали, и он пообещал сказать Шери, что я ее навещал. Я пошел в столовую выпить чашку кофе. Думал об их полете.