Мой дядя – Пушкин. Из семейной хроники - Лев Павлищев

По окончании курса наук у Сергея Александровича появились все признаки начала чахотки, несмотря на большой рост и атлетическое сложение. Выслушав приговор эскулапов, Соболевский, согласно их советам, стал питаться в течение двух лет одним слегка лишь прожаренным бифштексом да стаканом портера в день, причем, вставая с восходом солнца и ложась спать как нельзя раньше, отвесил, как он выражался, нижайший поклон всяким театрам, вечерним собраниям, словом всему, нарушающему правильный образ жизни. В итоге получилось цветущее здоровье и завидная всякому физическая крепость.

Не менее сильную волю проявил Соболевский и потом, когда, по совершенно не зависящим от него обстоятельствам, он лишился части своего достояния. Перенес Сергей Александрович этот тяжелый удар стоически: сказал только, «что с воза упало, то пропало, а вперед сам не зевай».

Задумав пустить все приобретенные познания в ход, он предложил свою честную практическую деятельность промышленной компании, какой именно, не помню. Труды Сергея Александровича послужили, как нельзя лучше, ему в пользу, и скоро счастье улыбнулось: Соболевскому удалось не только возвратить утраченное, но и разбогатеть; в конце концов, он сошелся с собственником бумагопрядильни (что на Выборгской стороне) Мальцевым и, приняв заведование его делами, ездил неоднократно, по поручениям Мальцева, за границу – в Париж, Лондон, Вену, и в результате завоевал такую цифру ежегодного дохода, которой сама Ольга Сергеевна плохо верила.

После постигшего Сергея Александровича материального убытка, о котором я сказал выше, он, кроме бесповоротного решения добиться, во что бы ни стало, прежнего состояния, наложил на себя добровольно чистую эпитимию, распростился и со всяким наружным щегольством, и с удовольствиями, вызывающими, по его мнению, «глупейшие» расходы, главное же – лишил себя любимого своего наслаждения плотно покушать, а был он гастрономом записным, и вычеркнул из своей программы всякую пищу, превышающую необходимую для утоления голода.

– А я, Соболевский, к «тебе» [93] собираюсь обедать завтра, – сказал ему (в январе 1830 года) приехавший в отпуск мой дядя, Лев Сергеевич, который, как известно, далеко не питал к богу Вакху особенного презрения. – Будешь ли дома?

– Разумеется, дома; по моему карману не могу еще ходить в клуб, как прежде, хотя карман, славу Богу, сильно толстеет.

На следующий день Лев Сергеевич является во ожидании вкусить зелие виноградное.

На столе красуются два прибора – миска со щами, горшок с гречневой кашей да графин с квасом.

Дядя Лев, славившийся всегда очень завидным аппетитом, мигом уничтожает тарелку щей, разделывается подобным же образом с кашей, а затем – после быстролетной атаки на жареную говядину – спрашивает:

– Соболевский, да что ты со мной делаешь?! а вино-то где?

Тот наливает себе квас и притворяется глухим.

– Да отвечай же, Сергей, где же вино?

– А-а-а-а… вино?.. – разевает рот хозяин. – Вино?., да на что тебе оно?!.

– Как на что? Известно на что…

– Да мне-то неизвестно. Надеюсь и ты, так же как я, перестал заниматься пустяками. То ли дело квас? Любое бордо за пояс заткнет! Скажу тебе: блаженство, а не квас! Хочешь квасу?

С тех пор Лев Сергеевич обедать к Соболевскому ни ногой.

Этот анекдот я слышал от матери. Шутка Соболевского понравилась дяде Александру Сергеевичу, и он повторил ее впоследствии над братом, о чем Александр Сергеевич написал жене следующее:

«Я обедаю дома, никого не вижу, а принимаю только Соболевского. Третьего дня я сыграл славную шутку со Львом Сергеевичем. Соболевский, будто ненарочно, зовет его ко мне обедать. Лев Сергеевич является. Я перед ним извинился как перед гастрономом, что, не ожидая его, заказал себе только ботвинью да бифстекс. Лев Сергеевич тому и рад. Садимся за стол, подают славную ботвинью; Лев Сергеевич хлебает две тарелки, убирает осетрину; наконец, требует вина, ему отвечают: нет вина. Как нет? «Александр Сергеевич не приказал на стол подавать». И я объявляю, что я на диете и пью воду. Надобно видеть отчаяние и сардонический смех Льва Сергеевича, который уже, вероятно, ко мне обедать не явится. Во все время Соболевский подливал себе воду то в стакан, то в рюмку, то в длинный бокал и потчевал Льва Сергеевича, который чинился и отказывался»…

Приехав в отпуск, как сказано выше, в 1830 году, Лев Сергеевич проигрался где-то в карты. Александр же Сергеевич не мог немедленно его выручить из беды, и раздосадованный «Пушкин Лев» является вечером к моей матери, надутый и сердитый; впрочем, является вовсе не с целью призанять у нее денег – знал, что лишних там не водилось, – а размыкать свою «карманную невзгоду». Как на беду, дядя застает у моих родителей обычных гостей, в том числе и Соболевского. Соболевский, встретив Льва Сергеевича с добродушно-иронической улыбкой, тут же смекнул об отсутствии денежного присутствия в кармане друга, сообразил, что может горю помочь, но промучил дядю Льва до самого ужина, забавляясь его постною наружностью. Рассказать о своем горе сестре Льву Сергеевичу при гостях было неловко; пускаться же с ними в свойственные ему любезные разговоры дядя, при печальных обстоятельствах, никак не мог.

Подали ужин. Лев Сергеевич садится за стол рядом с Соболевским и, не нарушая молчания, не уклоняется, однако, от угощения, предлагаемого ему и другом-соседом, и гостеприимным хозяином – моим отцом.

После ужина Соболевский встает из-за стола и с комическою важностью возглашает громогласно экспромт:

Лев Сергеич на суарэ [94]

Был любезен, как тюлень:

Выпил чарку Сен-Перэ

И бутылку Сен-Жюльен, —

и, отозвав дядю в сторону, спрашивает по секрету:

– Пушкин! сколько тебе надо?

– Помилуй, Сергей, что ты?

– Да я тебя насквозь знаю, меня не проведешь; выйдем вместе, завернешь ко мне, и дело в шляпе.

Лев Сергеевич тут же, при публике, бросился в объятия друга, развеселился, разлюбезничался, а Соболевский:

Ну, еще-ка Сен-Перэ,

Ну, еще-ка Сен-Жюльен!

– Идет! – радостно подтвердил дядя и тут же последовал дружескому совету.

На другой день долг Льва Сергеевича был, таким образом, уплачен.

Много помню слышанных от моих родителей подобных поступков Соболевского, – поступков, исполненных благородства и деликатной, дружеской предупредительности. Оба мои дяди, мать и отец, оценив этого человека, как следует, полюбили его от души; впрочем, и он показал им, что того достоин, а люди одинакового с бессмертным поэтом закала – Дельвиг, Баратынский, Плетнев, Жуковский, который вполне сочувствовал снедавшей Соболевского скорби о происхождении, кн. Одоевский, кн. Вяземский и другие, – считали Сергея Александровича самым преданным другом.