Тургенев, сын Ахматовой (сборник) - Вячеслав Букур

– Так какие будут призы? – повторила вопрос Маша.

– Да вон медведи, – небрежно сказала Александра. – Они новые.

Сестры насторожились: как это, Димон выбирал, выбирал, а мы на призы их отдадим?!

– А вы почитайте, какую он ерунду мне написал. – Александра с деланой небрежностью дала сестрам письмо Димона.

«Дорогая Александра! Вчера вернулся из Москвы и сразу попал на похороны Васяна. У него было ранение в печень. Схватило в правом боку, вызвали „скорую“, потом сказали, что умер от старой раны. У него осталась беременная жена. После той войны еще многие раненые могли жить, а сейчас напридумывали всякое оружие, чтобы раненые не вставали в строй и не продолжали воевать. Всякие хитрые зазубренные осколки и т. д.

А в Москве мне мама купила куртку, мама сказала, что я в ней „чистый жених“. И ботинки из мягкой и удобной кожи, но по виду грубые, как из каталога! Еще мы были у платного психоаналитика. Он сказал, что военные действия останавливают развитие психики человека, делают его похожим на ребенка. Но от меня зависит, хочу ли я вернуться к образу взрослого человека. А я про себя знаю, что очень хочу. Ты сказала, что чувствуешь себя со мной, как бабушка с внучком. И ты, наверно, боишься, что я всю жизнь буду кричать: „Сержант, ноги!“ Но на самом деле я чувствую себя с каждым днем все здоровее: память улучшается, я ее тренирую, заучиваю из хрестоматии стихотворения – это мне посоветовал врач. Каждое утро делаю пробежки, хочу поступить в школу милиции! Вот увидишь: через десять лет я буду главным милиционером района.

Александра! Когда я тебя вижу, то забываю, что где-то сейчас есть война и кровь! Без тебя я все время нахожусь там!!! Первого июня, как сдашь психологию, приходи к пяти часам к магазину „Цветы“, я буду ждать тебя в новой куртке и ботинках. Готов ждать хоть сколько, если экзамен затя…»

Маша, которая читала письмо, заплакала, а Александра и Таисия уже чуть ли не с самого начала письма вытирали слезы.

– В июне он будет в ботинках высоких разгуливать, – сказала Александра сырым голосом сквозь нос. – Взрослость прямо через край.

В это же время их мама стояла среди желтых колокольчиков и писала речку, которая внизу: такое ощущение, что ее уронили с небес давным-давно. Этюд пренебрегал углами и сворачивался с каждым прикосновением кисти. «Надо пореже тарелочки расписывать, – решила она, – а то и дома уже пружинят с углов и закругляются для тарелочки, и мир-то весь глуповато-круглый». И тут она заплакала, объяснив себе, что вспомнилось письмо от Димона, прочитанное рано утром, перед выходом из дому. Оно валялось на столе у девочек – среди всех приготовленных ко дню рождения вещей: сливок в аэрозольной упаковке, обещающих буквами на крутых упитанных боках абсолютную бескалорийность; стопок открыток; там же были размягченные на газовом жару старые пластинки, которые уже не на чем было проигрывать. Дочери накрутили из них каких-то раковин, горшков, цветов и пейзажей с флажками (флажки они вырезали ножницами с краю размягченной пластинки). На самом деле мама рыдала не от письма, не об ухудшившемся восприятии мира, не о жизни, которая пропадала, а потому, что в это время дочери ее проливали хоровые слезы.

Проплакавшись, мама почувствовала, что кругом разлита необыкновенная свежесть. Одной рукой она ухватилась за бутерброд, а другой рвала в подарок дочери желтые колокольчики…

Когда она вошла, первое, что бросилось в глаза, – зловеще раскинутый на середине дивана тонометр. Ей бы подумать, что кругом жутковато чисто, то есть дети ушли гулять, но она первым делом бросилась в ужасную мысль, что прибрались специально перед вызовом «скорой помощи». Ровно застланные покрывалами кровати напомнили ей о существовании операционных и реанимаций. Перед ее глазами количество кроватей стало расти. И в это время в голове взорвался звонок. Оказалось, муж забыл ключ и не мог попасть домой. Иногда он приходил и нажимал на кнопку, а потом продолжал ходить вокруг дома, представляя для разнообразия, что он сыщик или подпольщик. Остатки таинственности он еще не успел стряхнуть с лица, поэтому мама их увидела и объяснила в духе множащихся кроватей. Ей стало еще дурнее.

Но потом, когда все выяснилось, каждый получил за свое. Оказывается, дети разбили тарелку и решили, что за это они уберут хорошо после дня рождения и пойдут погуляют, чтобы мама успокоилась к этому времени, осознав, что даже наиболее удачно расписанная тарелка, где она подрисовала волоски к ногам голенастых одуванчиков, чтобы не походили они на лысые ноги бледного пьющего Бори, не стоит обиды на семью…

Мама отбушевала. Пришел Петр с подарком в виде электронных наручных часов. Здоровье мамы на глазах вспучивалось, росло и хлестало через край. Дети зачитали послание агентства «РИА Новости»:

– Сегодня неизвестный инопланетный террорист пытался захватить расписанную тарелочку и угнать ее, но при попытке захвата заложников в виде веселящихся детей не справился с управлением и врезался в кота Зевса…

– Что, вы Зевса покалечили? – снова затревожилась мама.

Тут же черный сиамец раскрыл свою пасть и сказал с достоинством: «Мя!» Понимай так, что «я у вас наиглавнейший, беспокойтесь обо мне непрестанно».

Девочки рассказали брату, что гвоздем дня рождения оказались не американские штучки, а тонометр для измерения давления. Сначала Лиза сказала, что у нее заболела голова, Александра измерила ей давление, а потом все встали в очередь – у каждого оказался свой болезненный орган. Потом каждый захотел научиться мерить давление, и всех захватила такая деловитость, что Алеша подпрыгнул и уронил тарелку…

Петр взял в руки гитару, которая всегда лежала на шкафу у родителей (в семейной его жизни гитара пришлась не по нутру жене).

Солнышко в небе ярко горит,На берегу тихо церковь стоит,Снегом покрыта в зимний мороз,Немало пролито в церквушке той слез,

– пел он стихи, которые Таисия сочинила давно, еще когда ей было лет шесть.

В общем, ничто не предвещало неприятностей. Петр засиделся и остался ночевать, а за завтраком просил сестер не смешить его, потому что у него и так болит рот. Он взял сигарету, книгу и скрылся в туалете. Сразу же оттуда донесся его громкий хохот. А сам говорил: «Не смешите, не смешите!» Наверное, взял с собой «Трое в лодке» Джерома, подумала мама. Она на кухне мыла посуду, а Таисия запаковывала мусор.

Из-за стены от соседей полилась старая детская песенка: «Дважды два четыре, дважды два четыре – это всем известно в целом мире!» И тень пробежала по маминому лицу: когда эта песня считалась модной в детских садах, мама была молодая, самой старшей, Наташе, исполнилось восемь, а Петру – шесть стукнуло, Александре – еще только три, и сколько сил… Боже мой, она преподавала в Доме пионеров (вела кружок), каждую неделю ездила на этюды…

Петр вышел из укрытия, неся под мышкой «Пеппи Длинный чулок».

– Ма, у тебя хорошо Высоцкий получился, дай мне эту тарелку, а? Я на день рождения подарю Витале, а то денег-то нет…

– Да хорошо, бери. – Она не любила, когда сын начинал хвалить ее работы (ничего хорошего это не предвещало: либо денег попросит, либо еще чего – выручить из беды и пр.). – Слушай, возьми лучше Гомера – тебе все равно, что подарить, а мне трудно будет продать Гомера, понимаешь… Я хотела Николу Угодника, а вышел почему-то подслеповатый Гомер.

– Гомер, бедный, ждал-ждал, когда его нарисуют, – не дождался. И вылез без очереди, – с одобрением отозвался папа о древнегреческой предприимчивости (и ушел на работу навстречу новорусской предприимчивости).

Петр завязывал галстук и в то же время выпрашивал тарелку с портретом Высоцкого, не прямо, а говоря про то, как обычно простоватый Высоцкий похож на Есенина. И он показал себе в зеркале слегка провисшую челюсть и дымные глаза. А у тебя, мама, такое у него лицо: горького много.

– Максима Горького? – не поняла мама, хотя на самом деле все она поняла: у нее хотят отнять ее золотую мечту о недельном пропитании. – Я уж пыталась сделать копию, чтобы в семье осталось, – не получилось. И правильно, что не получилось, потому что удача – всегда чудо, – добавила она. – Руки те же, краски те же, и я та же самая, а получился не Высоцкий, а бандит просто.

Петр уже привык в своей фирме «Урал-абрис» вести переговоры до конца, поэтому он ввернул угодливую загогулину в рассуждении: у Витали пробовали его собственное вино из смородины. Просто «Вдова Клико», даже лучше, с какими-то лучистыми пузырьками; когда они лопаются, ощущение звездочки на языке. Он спросил: как его делают? Они говорят: год на год приходится. Правильно, что чудо или есть, или его нет.

Мурка и Зевс имели на этот счет свои взгляды, которые и выражали, бросаясь под ноги и требуя себе чуда в виде американского птичьего фарша.

– Ма, помоги занять полмиллиона, – сказал Петр. – Одному старичку надо приватизировать комнату, а когда мы с экс-женой разменяем квартиру, это будет моя комната.