Черный огонь. Славяне против варягов и черных волхвов - Николай Бахрошин

Но заговорила — и все прошло. Почувствовала, зацепила она их всех. Задела языком за живое. Она, девка, баба, нашла словам правильную дорогу. Напомнила им, про что забыли. Про честь, про гордость, про предков, которые не покорялись. Про то, что добрые боги нарочно устроили для людей в Яви много земель, чтоб не было из-за них свары. И нечего держаться за старое, платить чужим дань за свою же землю. Не зря же говорят в старых побасенках про изобильную сторону Белу Землю, что лежит на севере. Там она лежит! Ждет их! Она, Сельга, видела ее в своих видениях! Славные боги показали ей, как ждет их далекая северная земля!

Обманут, не обманут свей — какая разница! Не сейчас, так потом обманут. Или кто-то не догадывается про это?

А дружинники князя! Тоже жадные, тоже, сколько ни дай, все мало, напоминала она. И приходить будут, и брать будут, и просить еще, потому что ненасытные — не насытятся никогда!

Опять терпеть? Сколько терпеть? У кого отросла терпелка, как курдюк у овцы?

Нет, поличи не такие. Они не овцы. Они бойкие! Уйдут искать лучших земель, как подсказывают им боги! И пусть беда останется здесь, пусть Лихо Одноглазое ржавью гложет от скуки железо свеев, оставшихся на пепелище брошенных сел…

Даже Кутря, ошарашенный ее долгой и складной речью, задумался, приоткрыл рот.

Ничего, ничего, миленок, мелькнула краем крыла шалая мысль, ты еще станешь у меня походным князем, еще поведешь род прочь от беды, поближе к краю земель. Вот где пригодится тебе былая ратная выучка…

Ее слушали, и она говорила. Все, что раньше плескалось родником мысли, выливалось теперь рекой слов…

Слушали! Услышали и теперь будут слушать!

16

— Дрожишь, девонька? — спросила Сельга, присаживаясь перед Оксей на корточки. — Не надоело еще дрожать-то?

Та, сидевшая на земле поодаль, быстро вскинула на нее глаза из-под ресниц и снова спрятала. Еще ниже опустила голову. Сжала губы покрепче, чтоб не сказать лишнего.

Окся чувствовала, ее пугает эта красивая, синеглазая дева, совсем девчонка, в дорогой кольчуге мелкого многослойного плетения, с мечом и шлемом, подвешенными к поясу. В ратных доспехах, с привольно разметавшимися по плечам смоляными кудрями, с тонким, дивной красы лицом, озаряемым синими, выразительными глазами, она, эта поличанка, выглядела совсем как Перуница, дева-воительница, дочь Сереброголового Громовержца. Испугаешься…

Окся видела: крутолобые, бородатые родичи слушают ее, как равную. А чем может трепетная дева заслужить у мужиков такой почет? Уж никак не женским своим естеством, это понятно. Лютостью, наверное, особой, невиданными свирепствами, перед которыми и мужская жесткость кажется блеклой тенью, не иначе… Не зря она снаряжена так богато, как знаменитый воин в поход…

— Да ты не бойся, — сказала ей Сельга. — Не дрожи так. Никто тебя не разорвет и не тронет. Понимаешь?

Окся мелко покивала, не поднимая глаз.

— Я тебе обещаю — никто не тронет, — повторила красавица. — Тебя как звать-то?

— Окся…

— Хорошее имя. И лицо у тебя хорошее. Хотя ты его и прячешь все время. А зря!

— Я не буду… — прошептала Окся чуть слышно.

— Что?

— Не буду прятать…

— Хорошо, правильно, — одобрила Сельга. — Успокоишься — совсем будет хорошо. Не надо бояться нас… Или поличи с косинами не одних богов почитают, не по одной Прави живут? Чего тут бояться?

— Я не боюсь…

— Чего?

— Не боюсь, — повторила Окся чуть громче.

— Вот и хорошо. Совсем хорошо… На родичей моих ты не пеняй, девонька, озлились они очень от свейского свирепства, потому и сами заводят лютые речи… Понятно, кому понравится своих-то до срока огнем провожать… Ну да всегда так, пошумят, покипят и остынут. Наши мужики больше на словах злые, чем на деле… Не бойся их… Чего их бояться? Понимаешь меня?

Голос ее сейчас звучал тихо, ласково. Окся почувствовала — не только ласковые слова, сам голос, негромкий, добрый, чуть глуховатый, успокаивает ее, как будто гладит по голове, мягко, по-матерински. От этой нежданной ласки глаза словно закипели, налились теплыми едкими слезами. И те быстро выкатились из глаз, поползли по щекам, оставляя за собой соленые мокрые дорожки.

— Ну, ну… Что ты плачешь? Ну, будет, будет…

Окся, размазывая слезы руками, доверчиво потрясла головой, не в силах сказать, что сейчас, еще немножко, и она успокоится. Она не хотела, не собиралась плакать, это просто слезы капают и капают сами…

Сельга, подсев к ней еще поближе, теперь мягко гладила ее по волосам и плечам.

— Ну, будет, будет, — повторяла она. — Все хорошо…

Окся кивала, вздрагивая от сдерживаемых рыданий.

— Не плачь… Не бойся… Ничего не бойся, девонька… Нет и Яви ничего, чего надо бояться, ты уж поверь мне… — говорила Сельга, словно сама прожила уже многие десятки песен.

Откуда только взялась в ней, молодой, эта мудрая, зрелая сила, которая, кажется, способна защитить от всего? Но ведь взялась же!

Окся вдруг рванулась, крепко обняла ее, прижалась к ней, как к родной, сильно втиснула свое лицо в ее душистые волосы и жесткую металлическую сетку кольчуги с ребристым защитным воротом. Спряталась у нее на груди.

— Ну вот и успокоилась, вот и ладно… — сказала Сельга. — И то уже, хватит слезы лить… Слезами озеро не наполнишь и рыбу в этих слезах не разведешь, сама знаешь… Видела небось, сколько раненых среди родичей, надо помочь им всем. Поможешь мне с ранеными? Приходилось, чай, за ранеными ухаживать, справишься с такой работой?

— Помогу, — радостно, в полный голос сказала Окся.

17

Когда Кутря подробно рассказал родичам про тайну волхвов — черный, негасимый огонь, многие удивились, конечно. Надо же, как просто все — серный камень и кровь земли. А поди додумайся… Потом обрадовались. Когда наконец удивление и радость одинаково улеглись, стали соображать, что делать с волховским подарком.

— Хорошо, поджечь — подожжем земляную кровь. Если долго греть на костре, загорится, конечно. А как ты будешь жидкий огонь кидать на ладьи через реку? Горстями небось не покидаешь, — рассудительно сказал Зеленя-старейшина.

И то правда. Как кидать-то, когда огонь? Родичи вокруг, слушая разговор старших, погрустнели.

— Так в бочонки же можно налить, дядька Зеленя, — нашелся вдруг Творя-коваль. — Прямо в бочонках будем поджигать и кидать. Бочонок — тот же камень, далеко полетит.

Точно! В бочонки налить! Просто же! Ай да коваль, просто, а поди додумайся, оживились родичи, хлопая на радостях по плечам Творю. Тот, томясь раной в боку, сморщился от неожиданности, заругался в голос.