Курьер из Гамбурга - Нина Соротокина

– Карты?

– Бильярд.

– И где же он играет?

– Чаще на Невской перспективе в трактории немца Вильмана. Иногда ставки такие, что жуть, – Озеров закатил глаза. – Правда, сейчас, когда на него богатство свалилось, он стал по маленькой играть, а то и вовсе бесплатно – для интереса. Но люди на его игру большие деньги ставят и выигрывают.

– Откуда у Бакунина богатство-то?

У Озерова загорелись глаза. Уж эту тему он успел досконально изучить.

– Граф Панин подарил земли и тыщу душ. Просто так, за здорово живешь! На деле-то землица так себе, из только что обретенных в Белой Руси. Да и души кой-каковские, по-русски не бельмеса. Бакунин бы их продал за милую душу вместе с деревнями, чтоб с долгами расплатиться, но не больно-то покупателя сыщешь. Была польская земля, стала наша… Так что с одной стороны Бакунин сказочно богат, а с другой, вроде опять от папеньки зависит.

– Да вы откуда знаете?

– Говорят… – многозначительно бросил Озеров и стал подбирать корочкой остатки подливы. Глафира поспешно положила ему на тарелку еще мяса.

– Как же этого легковесного Бакунина держат в таком серьезном заведении, как иностранная коллегия графа Панина?

– А потому что умен. – Челюсти Озерова опять заработали, как жернова. – И в языках силен. Бумаги так умеет составить, что никакой правки не надо. Можно даже сказать, талантлив, только азартен очень. А какой русский не азартен? Это вы, немцы, рассудочны. У вас все по пунктам расписано, а россиянин всегда готов головой в прорубь. И не ради смысла, а от удали. Я и сам такой, но до Федьки Бакунина мне далеко. Этот удалец каких мало. А на лошади как сидит! И при таких талантах в кавалерию не пошел. Уму непостижимо!

– Я не понимаю. Вы куда мечтали пойти, в актеры или в кавалеристы? – не удержалась от насмешки Глафира.

Озеров ответил с полным достоинством.

– Мечта не материя. Она субстанция чистая. Можно одновременно и актером быть, и в седле сидеть, да так, чтоб мамзели заглядывались.

– Слушайте, Константин, вы меня совершенно заинтриговали этим Бакуниным. Представьте меня ему!

Озеров неожиданно смутился, покатые плечи его обмякли, лицо потускнело, приняв кислое, несколько обиженное выражение.

– Я, конечно, могу. Но где его встретишь, Бакунина-то?

– Да хоть в трактире у Вильмана.

– Ни-ни, я туда уже давно не хожу. Там ведь еще и в карты играют, а я душой слаб. На масонские трапезы Бакунина надо на аркане тащить. Занят, говорит. И потом… – он виновато развел руками и умолк. Молчание его красноречиво говорило: кто он, и кто – я. Мы все, конечно, братья во Христе, но в жизни между нами огромная дистанция.

Глафира верно подозревала в соседе шпиона, но, считая его сильной, коварной личностью, она сильно ошибалась. Знала бы она, какое у Озерова любимое занятие (хобби по-нашему), то не стала бы приставать с просьбами. Протоколист хоть и получил вторую масонскую степень, занимал очень скромное место в иерархии ордена. На его оплывшие плечи была возложена художественная часть. Начал он с кистей и карандаша, рисовал виньетки к текстам, иногда поручали и грамоты украсить живописью. Скоро выяснилось, что в рисовании он не силен, зато открылся в нем новый талант – вышивальщика.

Удивительно, как ловко орудовала игла в его толстых пальцах! Работы было много, и не в рассуждениях о высоком приобщался протоколист к символике вольных каменщиков, а сидя за вышиванием запонов-фартуков, ковров или гроссмейстерских лент. Для пламенеющей звезды «Дух» нужны шелка желтые и золоченая нить. Озеров делал стежок за стежком и искренне верил, что в этот самый миг получает жизненную силу, направляющую его на верный путь к Зиждителю.

Солнце, в свою очередь, изображает истину, мужество, правосудие, а луна – есть чистая любовь. Вот я их сейчас вышью красиво, и буду уже не пустой титл, то бишь прозвание, а постигну все три главных масонских добродетели: мужество, правосудие и воздержание. Самоусовершенствование не терпит роздыха, и Озеров, «посвящая служению человечества часы своей быстротекущей жизни», оставил себе только одну радость – масонские обеды, а все прочее время отдал Сенату и вышиванию. Ну а между делом за весьма умеренную плату поставлял кой-какие сведения в полицейскую команду.

Вернувшись от Глафиры в свою комнату, он принялся вспоминать в подробностях недавний разговор. Что это он прицепился к Федору Бакунину, зачем распускал павлиний хвост? И не сболтнул ли он чего лишнего? И вообще зачем этот немец зазвал его в гости и так сытно накормил? Напрашивался единственный вывод – Шлос раскошелился исключительно из чувства благодарности за то, что именно он, Озеров, и никто другой, отвел его в Запасной дворец на роскошный масонский ужин. Помнит немец добро, и на том спасибо.

Свеча давала мало света, хмельные пальцы несколько одеревенели, ткань запона была жестковата, но стежки ложились, как всегда ровно. Он уже вышил наугльник – символ закона и совести, и теперь вдел в иглу зеленую нить для акации. Ветка акации есть знак бессмертия. Озеров вышивал и тихо, слегка фальшивя, пел масонский гимн, а немец за стеной все не мог угомониться, стучал оконными рамами и расхаживал по комнате. Вот ведь неймется человеку!

Вечером, прощаясь, Озеров промямлил напоследок, что как только что-нибудь нарисуется, иными словами, если он узнает, что на малой трапезе (большая пока не намечалась) будет присутствовать вышеозначенный брат, то он, Озеров, немедленно упредит об этом господина Шлоса. Протоколист путался в словах, фамильярное «Федька» начисто исчезло из лексикона, и Глафира поняла, что знакомство с Бакуниным через соседа дело гиблое.

Ну и пусть его. Не ходит Бакунин на масонские трапезы, так Глафире самой не хочется там лишний раз появляться. Она решила навестить трактир на Невской, где Бакунин показывал на бильярде чудеса ловкости и профессионализма. И в первый же вечер ей повезло, Бакунин был там. Оставалось только дождаться конца игры, а потом подойти к нему непринужденной походкой и поздравить с победой. Конечно, надо выказать полый восторг, игроки любят откровенный подхалимаж. А потом: «Ба, мы кажется уже встречались! Как же, как же…» Так и познакомятся.

Но на этот раз пиеса жизни предложила совсем другой сюжет. Трактир Вильмана в десять вечера представлял собой сущее столпотворение. Глафиру совершенно и смяла и оглушила ночная жизнь. Она еще не была в компании, где мужское естество было представлено так откровенно и ярко. Здесь все орали, стараясь перекричать друг друга. Никогда она не слышала столько брани, здорового гогота, пьяных выкриков, сомнительных прибауток и откровенного мата. Центр залы был отдан поклонникам Бахуса, здесь пили и ели. Лучшая, хорошо освещенная часть помещения принадлежала картежникам. Партикулярных было мало, все больше военные.