MEMENTO, книга перехода - Владимир Леви

Внутри у этих милых и, кажется, разумных созданий сидит, неведомо для них, хитрющий вампиричный младенчик – слепой вроде бы, но и страшно зоркий – мертвою хваткой вцепляющийся во всякого, кто подаст им надежду на иждивенческую безопасность.

– Да, знаю и по себе: под предлогом боязни смерти очень удобно от жизни прятаться. Сама твоя «должность» больного страхом и оказывается пятачком безопасности. С вами такого, наверное, никогда не бывало.

– Зря так думаете. Бывало. Страх смерти, удушающий страх. Мучался этим в свои плохие времена, переживал ужасы «приближения». Судорога утопающего, тянущего ко дну своего спасателя. Нюанс в том, что спасатель этот – ты сам.

– Что помогало в такие моменты?

– Как и при всех страхах, Доктор Торобоан: парадоксальная психотерапия. Страшно? Пусть будет еще страшней, до упора.

Роль Доктора Торобоана сыграл для меня однажды мой друг, доктор Юлий Крелин, замечательный хирург и превосходный писатель. Встретились мы случайно в московском Доме литераторов. Сидели в фойе, болтали. Вдруг резко мне поплохело. Казалось – вот-вот… Я не сказал ни слова, но Юлик увидел мое состояние и кого-то послал принести воды. Пока несли (мне показалось, что вечность), сказал, улыбнувшись: «Что, прихватило? Не трепыхайся, помирай смело. Смертность стопроцентна, сам знаешь». – «Ага… Это ты меня психотерапевтируешь?» – «Ну. И себя впридачу».

Ухмыльнулись оба, и сразу же я почувствовал себя на чуть-чуть увереннее – этого оказалось достаточно, чтобы мозг успел отдать сердцу команду «держаться» и что-то во мне спружинило и пошло вверх – как поднимается в отчаянном усилии рука армреслингового бойца, уже почти припечатанная.

С этого дня, прямо с этой минуты пошел на поправку.

– Такая польза всего лишь от напоминания общей истины и того, что ты не исключение из нее?.. А сейчас смерти боитесь?

– Нет повода.

– А если бы?.. Вдруг какой-нибудь приступ…

– Возможно, боялся бы, если бы успел испугаться. Если бы успел позволить себе это.

– Мысль о неизбежности смерти не вызывает у вас ужаса, не угнетает? «Мудрый всегда готов» – к вам относится?

– Я совсем не мудрец. Всего лишь человек, кое-что знающий благодаря профессии и скромному жизненному опыту. Племя исследователей мне родное, и мысль о смерти как всеобщей судьбе вызывает исследовательское любопытство, неутолимое любопытство к этой тайне тайн. В личном же отношении к смерти собственной, равно как и к боли, и к душевному страданию, действуют обычные человеческие защиты.

– Какие?

– Банальное сопротивление – псевдозабвение: то, что Фрейд назвал вытеснением. О своей смерти думается неохотно. Подсознание отталкивает от сознания эту тему, и чем упорнее стараешься к ней обратиться, тем отталивание сильнее. Но если все-таки получается – а получается, если не стараться, а наоборот, расслабиться, освободиться, убрать свое «я» – думается легко и спокойно. Иногда размышление принимает форму стиха или музыки.

– А мысль о предсмертных муках, агонии?.. Вы их как врач наблюдали не раз…

– И не только как врач. Общий итог этих наблюдений: природа, при всей своей жестокости, довольно гуманна. Снабдила нас защитами от непосильных мучений. Как Гиппократ заметил, долгое страдание не бывает сильным, а сильное не бывает долгим. Страдание же сверхсильное, околосмертное, либо протекает вообще за гранью всякого восприятия, как, например, при болевых шоках с отключкой, либо быстро и прочно забывается, как родовые муки.

– Что еще вам помогает от страха смерти?

– Любовь. Музыка. Дети. Работа. Природа. Все человечество, размышляющее о смерти с тех пор, как обрело дар размышлять. Экклесиаст, Марк Аврелий, Будда, Хайам, Монтень, Вивекананда, Ауробиндо, Толстой, Бердяев, Семен Франк, Владимир Соловьев, Януш Корчак, Александр Мень… И Спиноза, и Пушкин…

– «Философствовать – значит учиться умирать», это и я себе повторяю, но туго выходит.

– А у кого не туго? Это ведь запредельная задача, всежизненная. В числе первейших моих докторов – великий Сенека. В «Письмах к Луцилию» о смерти говорится на разные лады так, что вместо бессмысленного восстания против неизбежного воцаряется в душе мир. Чего бояться, если и смерть не страшна?

– А я сомневаюсь, что страх смерти, как вы сказали, – отец всех страхов. Маяковский смерти не боялся, а микробов боялся, насекомых боялся, имел еще кучу бзиков, был одержим чувством вины и совершенно детским боязливым тщеславием.

– Кто же сказал, что детки всегда послушны? Все норовят жить своей жизнью. Страх смерти часто приходит к нам просто от нечего делать, а при явных угрозах жизни дрыхнет, как глухой пес.

– И все же – его можно преодолеть?

– Страх смерти не преодолевается, а переодевается.

– ?!..

– В одежды духовности. Не какими-то особыми усилиями, а внутренним дозреванием. Посильным додумыванием того, о чем не думается, как ни стараешься, а то вдруг думается поневоле. И от чего так хочется убежать обратно в бездумье.

– Но доктор Крелин, по-моему, сообщил вам не всю истину. Со стопроцентностью смертности я категорически не согласен. Факт смертности не всеобъемлющ. Еще не доказано, что умирать обязательно, не доказана неизбежность смерти.

– Хотел бы с вами согласиться. Аргументация?

– Я читал о некоторых выкладках палеоантропологов. Число людей, живущих сейчас на Земле, примерно равно числу умерших за всю прошедшую историю нашего вида. Умерла, стало быть, только часть из рожденных, некая часть. Умрут ли и все остальные? Это ведь пока ещё не известно.

– Но на основании прошлого опыта…

– Опыт – большой прогнозист, но еще больший гипнотизер. Не вы ли писали, что мы живем под гипнозом реальности?

– Я.

– Но не полной реальности, заметили вы же. Часть посуды побита – надо ли верить, что непременно побьется и остальная?.. Часть родившихся умерла, остальные живут. Смерть относится только к прошлому. Почему мы должны думать, что как было раньше, так будет и дальше?

– Солнце не должно восходить, а восходит. Умирать мы не должны, а приходится. Думать мы не должны, но нам думается.

– Ну и что ж, что умирать нам ПОКА приходится?.. До космических полетов все предметы, отрывавшиеся от земли, падали обратно лишь потому, что не было средств вывести их за пределы земного тяготения. Когда я увидал на экране состояние невесомости в космосе, сразу ёкнуло: это ведь прообраз бессмертия, его физическая метафора!.. Неужели вы не верите, что бессмертие неизбежно?

– Насчет тела от надежд пока воздерживаюсь; верить хочу, но от желания веры до самой веры расстояние такое же, как от души до души. Зато вера в бессмертие души для меня уже не вера, а знание.

– Вот как? В таком случае предъявите свои аргументы вы. В свое время вас жучили за ненаучный подход к психологии…

– Касательно психологии, сиречь душеведения, у меня была шутка, в народ пошедшая, что это наука, изучающая небытие своего предмета. Был и остаюсь приверженцем научного подхода ко всему, к душе в первый черед. И сама наука требует к себе научного отношения. Наука есть гигиена веры – честность ума перед собою самим, знание, узнающее о своем незнании.

О внетелесной жизни души можно только догадываться и верить в нее, либо не верить. Совсем отрицая эту возможность, мы отрицаем и душу. Если души нет, а есть только смертный мозг, работа которого называется психикой (от греческого психэ – «душа»), то в чем отличие психотерапевта от автомеханика? И какой смысл ремонтировать эту машинку, которой все равно скоро на слом, на свалку?

Если я не допускаю и мысли о возможности инобытной жизни души после исчезновения тела, то мне нечем и незачем помогать людям, которые потеряли близких или сами страшатся смерти. Нечем помочь и себе самому.

И – очень важный вопрос науке – куда девать факты, свидетельствующие, что хотя мозг – вместитель и инструмент, исполнитель душевной деятельности, сиречь психики, но душевная жизнь возможна и вне мозга? Так музыка живет и в звучании, во время исполнения, и вне звучания: в партитуре, в мысли, в душе, в тишине…

Факты душевной жизни вне тела и мозга у меня есть. Личные факты – события жизни собственной. Главное среди них – встреча с Вангой, через которую произошла встреча с моей мамой, к тому времени уже ушедшей. (Подробней об этой встрече дальше.)

Есть связь ушедших и живущих, все продолжается. Когда знаешь это, неизбежность смерти легко принять как продолжение Жизни-в-Целом.