Под кардинальской мантией - Стенли Уаймэн

— А здесь все спокойно? — спросил я.

— Совершенно. С тех пор, как Лангедокская история кончилась, все идет хорошо, — ответил хозяин.

Мадемуазель тотчас по нашем прибытии в Ажан удалилась в свою комнату, так что в этот вечер мне и ее брату пришлось час или два провести вместе. Я предоставил ему полную свободу держаться вдали от меня, но он сам не пожелал воспользоваться этим. Между нами начали устанавливаться своего рода товарищеские узы, которым наши отношения победителя и пленника сообщали особенный колорит. Мое общество доставляло ему какое-то странное удовольствие; он подшучивал над моим положением тюремщика, насмешливо спрашивал у меня позволения сделать то или другое.

Однажды он обратился ко мне с вопросом, что я сделал бы, если бы он нарушил свое слово.

— Или если бы я поступил таким образом, — шутливо продолжал он. — Предположим, что в этом болоте, по которому мы ехали сегодня вечером, я подкрался бы к вам и ударил бы вас сзади? Что тогда, господин де Беро? Черт возьми, я, право, удивляюсь себе, что не сделал этого. Через двадцать четыре часа я мог бы быть в Монтобане, где нашел бы пятьдесят надежных убежищ, и никто бы не знал о происшедшем.

— Исключая вашу сестру, — спокойно заметил я.

Выражение его лица изменилось.

— Да, — сказал он, — боюсь, что мне пришлось бы и ее убить, чтобы сохранить свое самоуважение. Вы правы!

И он на несколько минут погрузился в задумчивость. Но затем я заметил, что он смотрит на меня с таким явным недоумением, что я не мог удержаться от вопроса:

— Что такое?

— Вы дрались на многих дуэлях?

— Да, — ответил я.

— Случалось вам когда-нибудь нанести нечестный удар?

— Никогда, — ответил я. — Почему вы спрашиваете?

— Потому что… мне хотелось проверить свое впечатление. Сказать вам по правде, господин де Беро, я вижу в вас двух человек.

— Двух человек?

— Да, двух. Один из них — это тот, что захватил меня; другой — тот, который сегодня отпустил моего друга.

— Вас удивляет, что я отпустил его? Это было очень предусмотрительно с моей стороны, господин де Кошфоре, — ответил я. — Я старый игрок. Я знаю, когда ставка становится слишком высока для меня. Человеку, поймавшему льва в свой волчий капкан, нечем особенно хвастать.

— Вы правы, — ответил он, улыбаясь. — А все-таки… в вас сидят два человека.

— Мне кажется, что это можно сказать о большинстве людей, — заметил я со вздохом. — Но не всегда обе эти натуры присутствуют одновременно. Часто они чередуются друг с другом.

— Но как же одна может приниматься за дела другой? — резко спросил он.

Я пожал плечами.

— Ничего не поделаешь. Нельзя принять наследства, не принимая долгов.

В первую минуту он ничего не ответил, и мне показалось, что он задумался о своем собственном положении. Но вдруг он опять внимательно посмотрел на меня.

— Вы ответите на мой вопрос, господин де Беро? — вкрадчиво спросил он.

— Может быть, — сказал я.

— Скажите мне… меня это очень интересует… что вас заставило отправиться на поиски меня… не в добрый для меня час?

— Монсеньер кардинал, — ответил я.

— Я не спрашиваю, кто? — сухо проговорил он. — Я спрашиваю, что? Вы не имеете личной злобы против меня?

— Никакой.

— Вы ничего не знаете обо мне?

— Ничего.

— Но что в таком случае побудило вас сделать это? Боже мой, вот странно! — продолжал он с откровенностью, которой я не ожидал. — Природа вовсе не предназначала вас для роли сыщика. Что же побудило вас?..

Я встал. Было уже поздно, комната совершенно опустела, огонь в очаге догорал.

— Завтра я скажу вам об этом, — ответил я. — Завтра мне предстоит долгая беседа с вами, и это будет ее частью.

Он посмотрел на меня с изумлением и даже с некоторой подозрительностью. Но я приказал подать себе светильник и, тотчас отправившись спать, положил конец нашему разговору.

Утром мы не виделись вплоть до той минуты, когда нам нужно было двинуться в путь.

Кому случалось бывать в Ажане и видеть, как к северу от города виноградники поднимаются уступами, так что одна терраса красноватой земли, покрытая зеленью летом и голая, каменистая — осенью, возвышается над другою, тот, вероятно, не забыл и того места, где дорога, в двух лье от города, взбирается на крутой холм. На вершине холма встречаются четыре дороги, и здесь, видный издалека, стоит указательный столб, где обозначено: куда лежит дорога в Бордо, куда — в старый Монтобан, и куда — в Перигэ.

Этот холм произвел на меня сильное впечатление во время моего путешествия на юг, быть может, потому, что отсюда я впервые увидел Гаронскую низменность и вступил в тот край, где мне предстояло опасное дело. Это место так запечатлелось в моей памяти, что я привык смотреть на этот обнаженный холм с указательным столбом на вершине его как на первое преддверие Парижа, как на первый признак возвращения к прежней жизни.

В продолжение двух дней я с нетерпением ожидал, когда, наконец, покажется этот холм. Это место было вполне пригодно для того, что было у меня на уме. Этот указательный столб, указывающий дороги на север, юг, восток и запад, был самым удобным местом для встреч и прощаний.

Мы, де Кошфоре, мадемуазель и я, подъехали к подножию холма около одиннадцати часов пополуночи. Порядок нашей процессии теперь изменился, и я ехал впереди, предоставив им следовать за мною на каком угодно расстоянии. У подножия холма я остановился и, пропустив мимо себя мадемуазель, жестом руки остановил де Кошфоре.

— Простите, одну минутку, — сказал я. — У меня есть к вам просьба.

Он посмотрел на меня с некоторой досадой, и в глазах его мелькнул дикий огонек, показывавший, что тоска и отчаяние снедали его сердце. Сегодня утром он выехал в самом веселом расположении духа, но постепенно уныние овладело им.

— Ко мне? — с горечью повторил он. — Что такое?

— Я желал бы сказать пару слов мадемуазель… наедине.

— Наедине? — воскликнул он с изумлением.

— Да, — ответил я, не смущаясь, хотя он и нахмурился. — Вы, конечно, можете оставаться на расстоянии зова. Мне только хотелось бы, чтобы вы на некоторое время оставили ее одну.

— Для того, чтобы вы могли поговорить с нею?

— Да.

— Но скажите в таком случае мне, — возразил он, подозрительно глядя на меня. — Ручаюсь вам, что мадемуазель не имеет ни малейшего желания…

— Говорить со мною? — закончил я. — Да, я знаю это. Но я желаю говорить с нею.

— Ну так говорите при мне! — грубо ответил он. — Если это все, то поедем дальше и присоединимся к ней.

И он сделал движение, чтобы тронуться с места.

— Это не годится, господин де Кошфоре, — решительно сказал я, снова останавливая его рукой. — Прошу вас быть более уступчивым. Я прошу у вас немногого, очень немногого, и клянусь вам, если мадемуазель не исполнит моей просьбы, она будет сожалеть об этом всю свою жизнь.