Черный ангел - Валерий Еремеев

Наставив в мою сторону ствол, мне приказывают вылезти из тачки. Мы все вчетвером топаем в лес. На душе тоскливо и пасмурно. Главное непонятно, неужели Татарин решил меня замочить прямо здесь? До того, как возьмет золотишко? Неужели он не подумал, что я мог обмануть его с местом, где спрятан клад? Нелогично.

Минут пять мы топаем пешком, пока не натыкаемся на широкий овраг — конечный пункт назначения.

— Стоять, — буркает Валет, по-прежнему держа меня на прицеле.

Сам он тоже располагается рядом со мной, на краю оврага. Остальные выстраиваются напротив: Рамазанов посредине, Письменный и третий, которого звать Андреем, по краям. Татарин достает из пачки сигарету «Мальборо» и, обломав фильтр, сует ее в сверкающий фиксами рот. Шестерка-Андрюха услужливо щелкает зажигалкой.

— Ну, что молчишь, Лысый? Скажи нам что-нибудь на прощание, — просит Татарин.

— Я уже все сказал. А ты думай.

Он молча сплевывает под ноги, вынимает из кармана длинного пальто «Макаров». Щелкнув затвором, досылает патрон в ствол.

— Вали гандона! — вырывается у Письменного.

Татарин вытягивает руку со шпалером, но не вперед, а в сторону. Вороненая сталь касается виска Александра Евгеньевича…

Стая перепуганных выстрелом галок поднимаются над лесом.

— Я знал, что рано или поздно он захочет меня сдать, — говорит Татарин, в то время как Валет с Андрюхой волокут тело юрисконсульта к оврагу. — Давно подумывал, а не пора ли мне расстаться с Шуриком, да все руки не доходили. Плохим он был человеком, жадным. Хотя пользу мы от него поимели хорошую. Ну, так ведь не даром.

Все это очень смахивает на прощальную с покойником речь.

— Короче так, Лысков. Тебя мы берем с собой. Если выяснится, что наколол, отправишься вслед за Письменным. Мы тебя в той котельной и закопаем. Под стеной.

— Не надо под стеной, — говорит Валет, выбираясь наверх, — земля мерзлая. Лучше проводы зимы устроим, а он вместо чучела пойдет. Хоть погреемся.

— И то верно. Что скажешь, земеля? — соглашается Рамазанов, лукаво смотрит на меня, и так как я молчу, продолжает: — Ладно, не бойся, если золотишко найдем, то ничего с тобой не случится.

— Верните мне мои вещи.

— Отдайте фраеру предъявку и лопатник.

Андрюха, вздыхая, протягивает мне паспорт и бумажник, который, видно, уже считал своей собственностью. Поочередно перешагивая через красное пятно на белом снегу, мы идем к месту, где оставили машину.

2

Пока мы приезжаем на место, начинает темнеть. Они сами не очень хорошо помнят, где это было и, по мере приближения к цели, долго спорят перед каждым поворотом. Наконец, Валет, который по возрасту самый старший и больше всех осведомлен о месте событий, заявляет:

— Вот здесь эта хибара стояла, тормози, Татарин. Точно говорю.

Джип останавливается, мы вываливаемся из тачки.

— За фраером смотрите, — говорит Рамазанов, имея в виду меня, — чтоб не слинял часом. Ну и где это твоя котельная? Или она тебе приснилась?

— Я откуда знаю? Сказал, недалеко должна быть.

— Недалеко понятие относительное, — заключает Рамазан. — Ладно, двигаем дальше.

Заброшенное строение, сплошь засыпанные мусором, мы находим в метрах трехстах дальше по переулку. Посовещавшись между собой, бандиты решают, что это должно быть здесь, ничего другого похожего на руины больше нет.

Мы уже собираемся идти туда, как вдруг Рамазанов резко останавливается и с подозрением смотрит на меня.

— Ты чего, Татарин? — интересуется Валет.

— Ничего, мысль в голову вдруг пришла нехорошая. Стоять, не двигаться! — Он выхватывает из кармана шпалер и приставляет его к мой шее. — Смотри Лысков, если на засаду меня привести решил, не обессудь… Андрюха, иди, проверь!

Большой Андрюха, метр девяносто ростом, щелкает затвором «Вальтера» и осторожно, как кошка, начинает продвигаться к кирпичным развалинам. Скоро он скрывается в одном из проемов.

Я с замиранием в душе жду его возвращения. Только бы он сам не вздумал поискать «сокровища», тогда весь мой план может рухнуть. Наконец он высовывается наружу.

— Все чисто, Татарин! — кричит он.

Рамазанов причет ствол в карман.

Ходивший на разведку Андрюха, ожесточенно молотит ботинком смерзшийся грязный сугроб снега, вытирая подошву.

— Там везде сплошное дерьмо, — жалуется он. — Больше чем в армейском сортире!

— Ты же только что говорил, что «все чисто». Обманул? — пытается шутить Рамазанов. — Будешь наказан, останешься сегодня без сладкого. Все, с богом. Возьмите лом и лопату. Валет, ты с фонарем давай вперед.

Я поправляю воротник. Что-то становиться жарковато.

— Что, волнуешься? — спрашивает Рамазанов.

— Да, — чистосердечно признаюсь я.

— А чего тебе волноваться, если только ты нас не разводишь с кладом этим?

— Да нет. У меня самолет скоро. А я летать боюсь.

— А вот в чем дело! — понимает Рамазанов и хитро подмигивает Андрюхе.

Не надо заканчивать факультет психологии, чтобы понять: вряд ли в планы Татарина входит выпускать меня живим из этого дома.

Двигаемся мы гуськом, словно связанные невидимыми веревками альпинисты. Впереди идет Валет с фонариком и ломом, за ним Рамазанов, после я, чувствуя в спину горячее дыхание Андрюхи, у которого в одной руке лопата, вторая в кармане, где находится на боевом взводе волына.

Котельная состоит из трех больших помещений.

— Ну и куда теперь двигать? — поворачивается ко мне Рамазанов, когда мы оказываемся внутри.

— Если я правильно понял, что он мне говорил, то иди надо туда дальше, в следующие двери и искать в левом дальнем углу.

На середине следующего помещения я останавливаюсь. Зазевавшийся Андрюха натыкается на меня.

— Ты чё застрял, обезьяна! Иди!

— Пришли уж куда дальше. Теперь сами. Ваши деньги, вы и ищите.

— Пасть закрой, — изрекает конвоир, но встает рядом и останавливается.

Рамазанов и Валет приближаются к очень опасному месту и мне здесь больше делать нечего.

— Осторожно растяжка! — вдруг вскрикивает Рамазанов, оказавшийся на удивление глазастым мужиком.

Поздно. Неловкий Валет уже занес ногу.

Я толкаю конвоира в сторону комнаты и делаю прыжок к выходу. Грохот взрыва, сопровождаемый сильной вспышкой, сотрясает здание, поднимая вверх кучу пыли и мусора. В соседней комнате, в нише под окном, заставленной гнилой доской, я оставил пистолет и сумку с остатками взрывчатки (к гранате я привязал только два куска тола, ну, чтобы мало не показалось). Вооружившись, заглядываю в помещение, где только что прозвучал фейерверк. Первое, что вижу — это изуродованное тело Татарина, голова у него разбита вдребезги, как будто бы он свалился с крыши многоэтажного дома: взрывной волной его сильно шмякнуло об стену котельной. Валета искать, скорее всего, вообще не стоит.

С боку раздается легкий шорох, я машинально приседаю и вовремя. Над головой со свистом пролетает сталь лопаты. Я отскакиваю в сторону и оказываюсь в прокопченном углу. Поднимаю ПМ. Андрюха, с окровавленной мордой, испачканный, пробитый в нескольких местах осколками, но сохранивший удивительную живучесть, снова делает взмах лопатой с явным намерением разделить меня на две равные половины. Три пули вспарывают ему грудную клетку. Лопата застывает в воздухе и вываливается из рук. Вслед за ней на груду крошеного кирпича падает сам бандит.

Осталось внести последний мазок и можно валить из этого местечка на все четыре стороны. Надо спешить: хоть местная милиция здесь наверняка такая же «быстрая» как и везде, но все же должна же она когда-нибудь приехать. Не все же менты такие, каким был покойный Письменный.

Не особо ломая голову, открываю водительскую дверь в джипе и ставлю взрывчатку просто на сидение, потом удаляюсь на безопасное расстояние и одним выстрелом превращаю крутую тачку в горящее, покореженное нечто. Пусть теперь местные авторитеты между собой выясняют, что же произошло на самом деле. Пусть ломают копья, головы и все, что к этому прилагается. Полагаю, что Артемьеву мало не покажется.

Касательно моего визита к Письменному, особенно то, что меня там видела его клиентка, то я не очень переживаю. Найти его могут очень не скоро, скорее всего, только с началом грибного сезона. Во-вторых, баллистическая экспертиза пистолета, который обнаружат в кармане Татарина, подтвердит, что Письменный был убит выстрелом из него.

Через сорок минут я уже мирно сижу в теплой кабине рефрижератора «DAF», идущего в сторону Питера и в пол уха слушаю трепотню шофера, о том, как хорошо он умеет устраиваться в жизни: в какой бы город он не приехал, везде его ждет постель и сдобный, всегда и на все готовый бабец. Глядя на страшную, словно рубленную топором физию любвеобильного дальнобойщика, я даже не в состоянии себе представить, как же в этом случае должны выглядеть его любимые женщины, но я бы не хотел, чтобы кто-нибудь из них вдруг приснился мне. Я не люблю сны, тем более страшные. Страха и в жизни вполне достаточно.