Августовский рассвет (сборник) - Аурел Михале

В казарму он вернулся через трое суток. «Где ты был?» — «Я искал пулю!» — «И нашел?» Что он еще выделывал, я не знаю, потому что меня перевели к новобранцам… — закончил свой рассказ капрал Панэ.

Что было потом, я знаю от самого Мэргэрита. Его все же комиссовали. «Он полоумный. Что мы будем с ним делать?»

— Но я не был полоумным, господин младший лейтенант, — рассказывал Мэргэрит. — Я был таким же нормальным, как и теперь. Просто я не хотел идти на их фронт. У меня было двое братьев. Они не вернулись, и на моих руках осталось пятеро племянников. У одного брата умерла и жена. Мне надо было вернуться домой, и я вернулся, потому что не хотел идти на их фронт. На моем попечении оказались племянники, жена брата, старая мать. Так что у меня пятеро детей, и я их вытянул из нужды. Они подросли, и я спрашиваю себя: «Что будет с ними, если меня убьют?»

Видя, что война меняет свой ход, я не мог усидеть дома. Да и перед односельчанами было стыдно. «Мы воюем с немцами, а ты сидишь дома?» — могли они спросить меня. К тому же я был солдат. Вы думаете, в армии ничему не научился? Научился, и многому! Явился я в полк, прошел подготовку, и вот теперь я у вас. Я потому к вам пришел, что господин капрал Панэ мне сказал: «Эй, Мэргэрит, я тебя знаю и говорил о тебе с господином младшим лейтенантом». Ведь и я, господин младший лейтенант, хочу сражаться на нашем фронте. Чтоб меня громом поразило, если я вру! Вы не знали того Мэргэрита, полудурака, но вы знаете этого, нормального. Вот это я и хотел вам доложить! У меня пятеро детей, они все равно что мои, но теперь у меня о них душа не болит, они пишут, что о них заботится Патриотическая защита, благодарствую! «Возвращайся, дядя Ионикэ, мы тебя ждем, и пиши нам, чтобы мы знали, что ты жив и здоров!» Ей-богу, так они мне пишут, господин младший лейтенант, вот и письма. Мне их читал Никулеску, и он же пишет мои.

Спрашиваю себя: а после того как погиб Никулеску, кто ему читал и писал письма? Смотрю в список: когда погиб Мэргэрит?

30 октября… И с тех пор…

Я попросил капрала Сэсэрана позвать ко мне Добре.

— Добре, на имя Мэргэрита приходили еще письма?

— Да, господин младший лейтенант.

— А что ты делаешь с ними?

— Они у меня, господин младший лейтенант.

— А зачем ты держишь их у себя?

— Что же делать?.. Отвечаю на них. Но, честно говоря, уж и не знаю, что писать.

Нет, пятеро ребятишек пока не должны знать правду. И ясно, что они ее не знают, раз пишут. Я тоже читал одно из писем: «Дяденька Ионикэ, мы послали тебе посылочку. Нам в Патриотической защите выдали варежки, и носки, и табаку для тебя, чтобы тебе было тепло, когда наступят холода. До свидания, дяденька. Ждем живым и здоровым».

Мальчики! Солдат Мэргэрит не вернется к вам ни здоровым, ни каким другим. У солдата Мэргэрита даже нет могилы, потому что мины страшнее пуль. И одна из них ожидала солдата Мэргэрита… Сколько шагов он прошел, прежде чем наступить на нее? Кто знает и кто может сосчитать? Однажды, когда он, таясь, шел в разведку по следам противника, мина притянула его к себе, как магнит. Их было несколько, соединенных в одну цепь. Взрыв прокатился ужасающим грохотом, и солдата Мэргэрита не стало.

— Солдат Амарией, ты грамотный?

— Да, господин младший лейтенант.

— Тогда возьми эти письма и храни их. А если придут и другие, то будешь отвечать на них… И если вернешься домой, сходишь вместо него к этим пяти ребятам.

— Понятно, господин младший лейтенант.

— Я буду рад, если тебе удастся выполнить этот приказ!

— И я тоже, господин младший лейтенант.

— Солдат Мареш Василе! Пойдешь в отделение сержанта Сынджеорзана.

— Понял.

— Солдат Прелипчану Григоре! В отделение сержанта Додицэ.

— Понятно!

Я закрыл список взвода, потому что не мог перевернуть больше ни одной страницы. Это было выше моих сил.

Я вновь встретился с фронтовым дневником только через два дня после форсирования Тиссы. Это была необычная встреча. Полковой обоз остался далеко позади, и, по-видимому, старшина Шороп забыл или не имел возможности вручить мне тетрадь. Я с нетерпением искал его через связных, но напрасно. Пошел на КП батальона, чтобы мне разрешили позвонить в тыл. Майор Дрэгушип встретил меня с таким видом, будто хотел сказать: «До того ли нам теперь?» В другой раз я, может быть, отступился бы, смущенный немым укором майора, но тогда я не мог этого сделать. Мне нужен был дневник. Я боялся, как бы какое-нибудь потрясение не заставило меня забыть то, что накопилось за два дня и две ночи в голове, как бы какой-нибудь сокрушительный ветер не опустошил меня. Я должен увязать все с напряжением предыдущих событий. Меня охватило беспокойство и нетерпение.

— Разрешите, господин майор, попробовать?

Майор извлек табакерку, что он делал всегда, когда нервничал, и приказал телефонисту:

— Свяжись с «Авророй» и вызови старшину Шоропа. — Потом, свернув цигарку, продолжал: — Если в штабе полка узнают, какими «серьезными» делами мы занимаем провод, нам обоим не поздоровится. Особенно мне. Не веришь?

Я не знал, что и ответить, да мне и не хотелось отвечать.

— «Аврора»! «Аврора»! Я — «Долина»! «Вяз», не мешай мне, мне нужна «Аврора».

Дверь была приоткрыта, и снаружи доносился гул фронта. В какую-то минуту мне показалось неестественным, что я нахожусь на КП батальона. Я забыл, что наше место на передовой заняли другие.

Резко просвистел снаряд и разорвался позади укрытия. Еще один, и вновь наступила тишина. Тишина? Да, особая, фронтовая тишина. Теперь мы только такую и знали. Фронт продолжал гудеть там, где недавно находились мы и где теперь вместо нас были другие.

— «Аврора»! «Аврора»! Будьте на проводе. Я — «Долина»… Пожалуйста, господин майор!

— Говори ты! — разрешил мне майор.

После пяти дней отдыха в тылу мы получили приказ снова выступать на передовую. Из этих пяти дней три дня и три ночи мы провели по-царски в небольшом степном селе. Жить по-царски на фронте означает спать на настоящей кровати, есть вовремя и досыта, а главное — идти куда и когда хочешь, не вздрагивая при треске пулеметных очередей или свисте снарядов, курить, не натягивая на голову плащ-палатку, и даже иметь возможность поболтать о пустяках. Так мы и жили по-царски три дня и три ночи. Село оказалось пустым, без единого человека. Расквартирование производилось по выбору. Мой взвод расположился в графской усадьбе. Правда, она была разрушена снарядами, разгромлена при отступлении, но это не имело никакого значения. Нам было достаточно того, чтобы мы могли свободно расхаживать по салонам, где еще сохранилась кое-какая мебель: несколько диванов, картины на стенах, комод с выдвинутыми ящиками, пианино. В спальне — кровать с балдахином. В комнатах слуг все осталось нетронутым: оттуда нечего было брать. Каждый выбрал себе место по вкусу. Мне отвели спальню. Вова с Сэсэраном принялись наводить порядок, в то время как Панэ занялся кухней. Вечером мы развели огонь в камине в охотничьей комнате. В подвалах сохранились кое-какие напитки, правда не самые благородные. Мы замаскировали окна и стали поджаривать в камине кур, пойманных капралом Панэ. Додицэ провел огрубевшими пальцами по клавишам пианино, раздосадованный тем, что не может извлечь из инструмента более или менее подходящей мелодии. В тот первый вечер мы много говорили. Но самым главным и ценным было то, что могли лечь спать в одном белье. Мы с ритуальной торжественностью молча сняли ботинки и обмотки, мундиры и брюки. Не часто нам удавалось поспать раздетыми, расслабившись, положив руки за голову, а не на винтовку или пулемет, и поэтому, когда такое случалось, мы могли оценить это. На войне поспать в одном белье всегда было одним из самых больших желаний. Почувствовать себя свободным и легким, ощутить под головой мягкую подушку, а если жарко, сбросить с себя одеяло, раскрыться. Проснувшись утром, потянуться до хруста в суставах, умыться холодной водой, потом закурить сигарету — все это означает, что ты чувствуешь себя как дома, что за стенами дома мир и всегда будет мир. Потом, насвистывая или напевая первую пришедшую на ум мелодию, выйти из комнаты, сказать своим: «Доброе утро», в саду полюбоваться цветами. Естественно, в первое утро мы не вышли в сад графа посмотреть на цветы, потому что стояла осень и потому что мы давно забыли, как пахнут цветы, но мы вышли посмотреть на Маргит…

Едва рассвело, как я услышал в других помещениях полные любопытства и изумления голоса солдат. Потом кто-то постучал в дверь моей спальни:

— Господин младший лейтенант!.. Девушка!..

Это прозвучало так, как если бы он сказал: «Комета!» Я вскочил с постели, быстро оделся, лихорадочно соображая: «Девушка? Откуда девушка?» Это было в те минуты выше моего понимания. Девушка! Одно это слово волновало меня, кружило голову, сводило с ума. Я вышел в охотничью комнату.