Метаморфозы. Тетралогия - Дяченко Марина и Сергей

Сашка вздохнула. Теперь занятия с Портновым виделись ей совсем в другом свете. Пусть чтение текстового модуля казалось плаванием в мутной воде, но на поверхности ждали мгновенные озарения. Даже блоки упражнений, которые, перетекая одно в другое, образовывали в сознании сложнейший узор, приносили радость.

– Топорко, у вас есть вопросы?

– Н-нет…

– Хорошо. Все свободны, завтра индивидуальные занятия, староста, составьте список… Самохина, я вами доволен.

Портнов хвалил ее; она и сама чувствовала удовлетворение от этих занятий, зато уроки со Стерхом оборачивались все большей мукой.

Она не смогла осилить ни второй трек, ни третий. Стерх потребовал, чтобы она вернулась к первому; Сашке были неприятны эти занятия, и чем дальше, тем больше усилий ей приходилось тратить, чтобы просто подняться на четвертый этаж и войти в такую светлую, такую просторную четырнадцатую аудиторию.

Стерх мрачнел с каждым занятием. В его мягком голосе все чаще проскальзывало раздражение.

– Саша, я очень разочарован. С начала семестра прошло две недели, а вы… Такое впечатление, что вы сознательно саботируете мой предмет.

– Нет. Я…

– Я вам не угрожаю. Мне просто жаль… мне страшновато за вас. Я никогда не пишу докладные кураторам – по крайней мере, на протяжении семестра. Но зимой будет зачет. А результат зачета – это документ. Он в ведомости, он в зачетке, и тут уж куратор просто обязан отреагировать, я ничего не могу поделать.

Сашка закусила губу.

– Николай Валерьевич, – сказала сдавленным голосом, – а может быть, у меня на самом деле нет способностей? Просто я профнепригодна? Может быть, меня надо, – она запнулась, – меня надо просто отчислить, потому что толку не будет? Зачем вам студенты без способностей? Я ведь стараюсь, честное слово, но у меня не получается.

Горбун коснулся подбородка длинными, тонкими, белыми пальцами:

– Сашенька, выкиньте это из головы. Во-первых, вы способны, если вас зачислили. Во-вторых… надо честно учиться, а не мечтать о том, как вы будете лодырничать.

– Но я честно учусь, – сказала Сашка. – Всегда училась. И… я делаю что могу.

– Нет, – сказал Стерх строже, его пальцы сложились «домиком». – Вы не решаетесь на внутреннее усилие. Ваши однокурсники давно уже вас обогнали, на курсе появились новые лидеры, Павленко очень неплохо работает, Гольдман, Коженников тоже… А вы слишком ограниченны, вы сами себя загнали в рамки. Вся подготовительная работа – год напряженнейшей работы! – все пока насмарку… Кстати, вы думали о том, как решить нашу деликатную проблему?

– Что, прямо здесь и сейчас? – спросила Сашка, не удержавшись.

– Не сейчас, – Николай Валерьевич улыбнулся, будто говоря: прощаю тебе эту дерзость, дурочка, понимаю, что ты не в себе. – Но чем скорее, тем лучше. Для вас, Саша.

Ласточек не было. Сашка долго стояла посреди двора, глядя в ясное сентябрьское небо. Пролетел воробей, а выше, над редкими облаками, пролетел самолет. Сашка представила себе, как она сидит в кресле, глядя в иллюминатор, а внизу плывет лоскутное одеяло земли с полями, лесами, озерами и крохотным населенным пунктом – городишком под названием Торпа. Сверху его и разглядеть-то, наверное, трудно.

Самолет улетел, а Сашка осталась. Пригревало солнце, но с лип на Сакко и Ванцетти уже вовсю осыпались листья. Зачет был где-то далеко, за дождями, за снегами, но он был неотвратим.

Сашка побрела на почту. Вернее, она побрела куда глаза глядят, но ноги привели ее на почту, она заказала междугородный разговор и через минуту стояла в душной кабинке с пластмассовой трубкой в руках.

– Алло, – сказал мужской голос.

– Здравствуйте, – сказала Сашка после секундной заминки. – Как у вас дела? Мама может подойти?

– Мама передавала тебе привет, – сказал Валентин как-то очень бодро и весело, слишком весело, как показалось Сашке. – Она в больнице, на сохранении. Можно было и дома оставаться, но знаешь, так надежнее. Отличный врач, удобная палата, хорошие условия… И благоприятные прогнозы, знаешь, по всей видимости, у тебя намечается брат!

Он говорил легко, без пауз, без видимого напряжения. Сашка опустила плечи:

– А когда она будет дома?

– Пока неизвестно. Лучше перестраховаться, понимаешь? Тут такое дело… Я собираюсь ей купить мобильник, тогда ты сможешь ей звонить прямо в палату!

– Ага, – сказала Сашка.

– А что у тебя? Как дела? Как учеба?

– Отлично. – Сашка потерла пальцем полированную полочку для телефонного аппарата. – Ну, я пойду… Маме большой привет.

На крыльце почты стоял Костя. Сашка остановилась. В последние недели они не то чтобы избегали друг друга; они держались как знакомые, но совершенно чужие люди. Здоровались без лишних слов.

– Привет, – сказала Сашка.

– Привет. – За лето Костя изменился, его подростковая худоба сменилась уверенной жилистостью взрослого мужчины. Он загорел. Лицо обветрилось. Еще первого сентября он, Сашка помнила, чуть заикался и припадал на правую ногу, но теперь последствия портновского «этапа» окончательно сгладились: Костя, восстановившись из обломков, снова стал самим собой.

Или почти самим собой, печально подумала Сашка. Как все мы.

– Ты звонила домой? – спросил Костя, внезапно нарушая регламент установившихся между ними отношений.

– Да, – сказала Сашка. – А что?

– Ну и как там?

– Мама собирается рожать, – призналась Сашка неожиданно для себя. – От нового мужа.

– Вот как, – пробормотал Костя.

– Да вот так, – Сашка заставила себя распрямить спину. – Будь здоров.

– Погоди, – сказал Костя ей в спину. – Пять минут у тебя есть?

– Пять, но не больше.

– Но и не меньше? – Костя нервно улыбнулся.

Они отошли к серой парковой скамейке, живописно усыпанной желтыми листьями. Сашка мигнула; ей на мгновение показалось, что скамейка фиолетовая, а листья синие. В последние дни она научилась менять цвета окружающего мира – вернее, восприятие этих цветов – по своему собственному желанию и развлекалась на скучных лекциях по праву, мысленно изменяя цвет лица преподавательницы, цвет ее волос, кофточки и платочка в кармане.

– Сашка, – сказал Костя, – у меня к тебе разговор.

– Я заметила.

– Я тебя люблю, – сказал Костя.

– Что?!

– Я люблю тебя, – он пожал плечами, будто извиняясь. – Прости меня, идиота, я тебя люблю, выходи за меня замуж.

Листья стали зелеными, а скамейка – ярко-оранжевой. Сашка мигнула.

– А я тебя не люблю, – сказала Сашка. – И прощать не собираюсь. Если тебе надо регулярно трахаться, а денег на проститутку нет – женись на Женьке. Она с удовольствием.

Костя побледнел. Сашка увидела, как перекатились желваки на его щеках. Его загар, секунду назад бронзовый, сделался желтым, почти как лимон.

– Удачи, – сказала Сашка, и ее голос дрогнул. Она сама не знала, почему сказала то, что сказала, именно в такой форме. Но слово – не воробей. Сашка повернулась и, все ускоряя шаг, пошла по улице Сакко и Ванцетти по направлению к институту.

Откуда он взялся?! Почему явился к ней именно сейчас, когда над ней висит, как призрак гильотины, сессия? Когда мама лежит на сохранении, а Валентин нарочито бодрым голосом рассуждает, как все будет хорошо? Летом она не думала о Косте… Вернее, думала только тогда, когда видела его перед собой – такого же солового и отрешенного, как она, Сашка. Тогда ей было не до Кости, она превратилась в лужицу растопленного воска, видела небо насквозь, но не могла пройти в обыкновенную дверь. А первого сентября он сел рядом с Женей, и Сашка решила, что это знак судьбы и думать в этом направлении дальше нежелательно.

Зачем она ввернула ему о каких-то проститутках?

А зачем он спал с Женей в новогоднюю ночь, даже, между прочим, не поссорившись с Сашкой? Вот если бы они поссорились, орали друг на друга, хлопали дверью на весь институт… Тогда было бы понятно. Сашка, конечно, все равно не простила бы. А может, и простила, потому что ссора – это все-таки одно, а вот так, просто взять и напиться и прыгнуть в чужую постель…