Усадьба - Анастасия Логинова

Двуколка, скрипя, неспешно катилась по мостовой, а я не без интереса разглядывала деревянные строения. Псков почти полностью был деревянным – после видов отстроенного в камне Петербурга мне это было в диковинку. Я разглядывала этот город и невольно думала о том, что, возможно, это и есть моя родина, что я родилась в этих местах. Что, если Самарина действительно моя настоящая мать?.. Сейчас мне эта версия не казалась такой уж безумной: судя по ее портрету, мы даже несколько похожи. Конечно, по тому изображению трудно судить о ее внешности, но что, если кто-то, кто знал Самарину, взглянет на меня – и сразу поймет, что я ее дочь? Мне даже думать было об этом страшно, потому что то, что знала я о Самариной, убеждало меня, что она была плохим человеком. Злым, жестоким, эгоистичным. Убить себя, бросая сиротой своего ребенка, чтобы только испортить настроение новым хозяевам усадьбы – кем же нужно быть, чтобы устроить такое…

Дом, возле которого остановил Никифор, тоже был деревянным, но довольно крепким. Двухэтажное строение с кустами шиповника вдоль фасада и высокими чисто отмытыми окнами. Парадное крыльцо выходило прямо на улицу, а возле двери сразу привлекала внимание броская медная табличка, гласившая, что здесь находится лавка ювелирных дел мастера Йохана Карловича Лайне, а рядом – тяжелое бронзовое кольцо, которым я, недолго думая, постучала в дверь.

Мне довольно скоро открыла горничная в простом сером платье с чистым передником и, сделав книксен, пропустила в приемную:

— Господин Лайне сейчас очень занят, - тоненьким приятным голосом сказала она, - он сможет принять вас, только если вам назначали время…

Она смотрела на меня, ожидая, что я назову свое имя, и она могла бы сверить его с расписанием ювелира.

— Мне не назначали… - признала я с извиняющейся улыбкой и, понимая, что сейчас девушка попросит меня зайти позже, поспешила продолжить: - я очень прошу вас – просто покажите господину Лайне эту брошь, - я подала ей украшение, - если он не узнает ее или не захочет сам увидеться с ее хозяйкой, я тотчас уйду.

Поколебавшись мгновение, горничная взяла брошку и кивнула:

— Обождите в гостиной, - она открыла передо мной дверь, а сама прошла дальше, вглубь дома.

Гостиная, где меня оставили в одиночестве, было небольшой и очень темной – свет давали лишь несколько свечей в бронзовых канделябрах. Казалась она странной и неуютной, и в стиле ее чувствовался разброд. Например, у стены стоял вычурный с позолотой столик, родом, кажется, из Франции времен Людовика XIV, рядом софа в восточном стиле, а напротив одинокий стул эпохи регентства. Но старинных и чрезвычайно любопытный вещиц здесь было множество: мое внимание сразу привлекла полка стеллажа, уставленная шкатулками разной величины и материалов – здесь были и серебряные, инкрустированные камнями, и резные, красного дерева, и бисерные, и даже целиком выточенные из камня. Нагнувшись к одной, я чуть приподняла крышку и, прищурившись, сумела разглядеть клеймо. Действительно, такое точно, как на маминой брошке – Евгений был прав.

— Они великолепны, правда? - услышала я от дверей голос и, вздрогнув, живо перевела взгляд.

На пороге комнаты стоял невысокий худой мужчина лет пятидесяти – седовласый, в темном суконном фартуке и с пенсне на носу. Он говорил с сильным акцентом, благодаря которому я окончательно убедилась, что передо мною финн.

— Шкатулки делал еще мой отец – едва ли я решусь когда-нибудь распродать эту коллекцию, - он приблизился и несколько ревниво поставил ровнее ту шкатулку, что тронула я.

— Простите, - неловко улыбнулась я, ругая себя за неуместное как всегда любопытство, - они действительно невероятно красивы. Меня зовут Лидия, - я изо всех сил маскировала свой собственный акцент, чтобы сойти за русскую.

Господин Лайне почти в упор рассматривал меня теперь через толстые стекла пенсне. Я же не спешила представляться полностью, надеясь, что раз мастер все же вышел, отреагировав на брошку, то он уловит и мое сходство с некоторыми своими клиентами. Если это сходство есть. Мастер был пожилым, что позволяло мне надеяться, что с Самариной он был знаком лично. Но пока что ничего не указывало на то, что он меня узнал – он явно относился ко мне с подчеркнутой подозрительностью.

— Это, кажется, ваше, nuori neiti[40]? - произнес он, кладя брошку передо мной.

— Мое. Но, я думаю, создателем этой броши являетесь вы.

— Увы, эту брошь отливал не я, а мой отец – очень тонкая работа. Штучная. Если бы вы хотели ее продать, то я смог бы предложить вам за нее, скажем… пятьсот рублей.

Я даже растерялась от такого напора, да и то, что брошку изготавливал аж отец этого пожилого мужчины, меня порядком удивило:

— Нет-нет, - поспешно убирая брошку, отозвалась я, - я не хочу ее продавать… она мне дорога, как память о матери.

Договаривая, я еще пристальней вглядывалась в глаза за стеклами пенсне и отметила, что при последних словах господин Лайне как будто чуточку расслабился и стал даже радушнее:

— Ах, о матери – тогда понятно. Дело в том, nuori neiti, что, по правде сказать, эта брошь стоит гораздо дороже пятисот рублей. Могу я узнать имя вашей матери?

Лукавить дальше я уже не видела смысла:

— Софья… Тальянова, - поколебавшись, я назвала ту фамилию, которую, по словам Платона Алексеевича, носила мама до замужества.

Однако господин Лайне на это только покачал головой в задумчивости:

— Увы, это имя мне ничего не говорит…

— А Софья Самарина? - быстро добавила я, - в девичестве Маслова.

Лайне хмыкнул и снова посмотрел на меня настороженно:

— А вот это уже говорит. Так вы что же – дочь покойной помещицы Самариной?

Мои руки теперь мелко дрожали, и не было никаких сил унять эту дрожь. Больше всего мне хотелось присесть, однако в кресло, предложенное Лайне, я так и не опустилась:

— Я и пришла к вам, чтобы это выяснить, - сказала я уже напрямую, - вы ведь знаете, для кого ваш отец делал эту брошь?

— Увы, - тот развел руками, заставляя меня снова мучиться от неопределенности, - молодость я провел в Европе, учась ремеслу, и никогда этой броши не видел. Но это стиль работы отца, и клеймо его – эту брошь определенно делал он. Где-то в середине сороковых годов, я думаю. Это тогда была в моде подобная огранка янтаря.

— Но он мог делать эту брошь для Самариной?

Мастер пожал плечами, будто изводя меня:

— Самарины были небогаты… это мягко сказано. Но, если исходить из того, что брошь делали в сороковые, когда госпожа Самарина была ребенком, то… вполне может статься. Масловы, ее родители, были людьми состоятельными, насколько я знаю.

Я все же присела в кресло, потому что была в таком смятении, что чувствовала, как подкашиваются ноги.

— Не желаете ли воды, nuori neiti? – осведомился господин Лайне, видя мое состояние.

Но я даже не услышала его, а вместо этого спросила порывисто:

— Быть может, вы знаете хотя бы, была ли у Самариной дочь?

— Была, - без заминки ответил он, - я не знаю, что с нею теперь, но совершенно точно была. После кончины матери малышку, насколько я знаю, забрали какие-то люди, вроде как родственники, и вроде как они ее облагодетельствовали, потому как иначе девочку ждал сиротский приют, но…

— Но? – поторопила я, едва дыша.

— Отец мне рассказывал, что там не все чисто, - Лайне хитро прищурился. – Родственники эти – седьмая вода на киселе и сами крайне бедны. Куда им еще чужого ребенка? Не по доброте же душевной забрали? Ведь дом у Самариной – всем соседям на зависть. Один парк чего стоит! А тут еще по округе слух прошел, что Самарина перед смертью прокляла новых хозяев – вот, вероятно, и решили те родственники, что усадьба скоро вновь опустеет и вернется к наследнице Самариной и ее опекунам.

Конец истории я слушала настороженно, и доверие мое к господину Лайне начинало таять: снова ведьмы и какие-то проклятия. Больше похоже на то, что этот Лайне обыкновенный сплетник.

— А проклятие не сработало, получается? – уточнила я скептически.

— Получается, - пожал плечами ювелир, нахмурился и сам вернулся к первоначальной теме: - так что дочь у Самариной определенно была. Родственники те –люди неместные и увезли девочку куда-то далеко. Увезли бы и мальчика, да тот умер.

Я несколько оживилась:

— То есть, сын у Самариной все же был?

— А как же?! Да только болел все время, последние годы так и вовсе не вставал уже. И болезнь новомодная… не отдышка, а как-то по-другому…

— Астма? – машинально спросила я.

— Да-да, астма. Отец рассказывал, что мальчишка на руках у доктора нашего уездного умер. Доктор бы вам про Самариных больше рассказал, да он с семьей уехал из наших мест давно.

— Да, я знаю… - ответила я с досадой.

Все упиралось в доктора Миллера! Наверняка он и о Самариной мог многое рассказать, и об ее дочери. У меня все более зрела сумасшедшая мысль поехать в Томскую губернию, где жил сейчас доктор, и обо всем расспросить, но как это осуществить я пока не представляла – я не настолько вольна в поступках.