Русские понты: бесхитростные и бессовестные - Дэвид Макфадьен

Стремление Макарова заслужить положение в коллективе называется «комедией», добавляет Муругов, так как «смеяться, согласитесь, лучше, чем плакать». Три тысячи новичков погибают в России ежегодно от дедовщины. Невеселая реальность уступает место безопасной иронии, такому же печальному осознанию неоправданности слова «комедия». «Кадетство» — очень развлекательный и высококачественный продукт, но не надо делать вид, что «комедия» тут смеется над чем-то: смех здесь скрывает суровую реальность, ту, которая, как и в эстраде, делает уверенный понт малодопустимым.

Можно ли говорить о финансовых или технических изменениях в ближайшем будущем, которые позволят русским посетителям Интернета или любимым теле- и киногероям относиться к виртуальности по-другому? По мнению некоторых известных экономистов — нет. Время от времени даже высказывается точка зрения, что все большее ограничение финансовой и технической свобод на сегодняшнем рынке становится фатальным и подтверждает «распространенное мнение в политической науке, что рано или поздно демократия в любых общественных организациях неизбежно капитулирует перед новой олигархией».[283] Ой!

К тому же, если иметь в виду нишевую деятельность сетевых подкастеров или проектов в области веб-ТВ, то они без массовой активности и глубоких карманов не смогут предложить выхода из «роковых» экономических процессов. Еще большим фатализмом повеет, если задуматься о характерных особенностях формирования любительских групп в Сети вообще. Это уже не экономический, а социологический аргумент, объясняющий, почему сетевой понт не превратится в реальность.

На MySpace, к примеру, члены любой новой группы социальной сети, скажем молодых музыкантов, сначала будут понтово кричать о том, как классно творить в условиях абсолютной свободы. О том, что наконец-то они могут сделать. Затем, однако, на фоне ничего и пустоты, где все возможно, они чаще всего начинают творить друг для друга в группах «френдов» той же социальной сети. Уровень и частота критики — среди знакомых — вскоре начинают падать (френды не хотят обижать друг друга!), и возникает эффект так называемой «плоской дистрибуции новаторства». Имеется в виду вот что. Когда художники творят для уже знакомой и восторженной аудитории, количество работ увеличивается, а инновация идет в обратном направлении.

На сайте «Википедия» то же самое: софты открытого источника вдохновляют колоссальное, потенциально бескрайнее авторство, но высокая посещаемость и постоянная, всеобщая редакторская работа над любой статьей уменьшают шансы появления неправильной, уникальной или «незнакомой» информации. Поэтому «Википедия» приумножает уже укоренившиеся взгляды… и ощущение фатализма. Конечно, это не чисто русское явление, а неизбежный аспект сетевой активности вообще.[284] В России, однако, это приобретает особое значение и резонанс, тем более в контексте кланового капитала. («Бармен! Мне сто грамм!»)

Если принять данную теорию как факт, то чисто русское рвение в сети к нововведениям, чтоб «проявить себя в деле», будет только усиливаться. Это — как ни печально и ни парадоксально — возвращает нас к вышеупомянутому вопросу «излишней» энергии. Но в Сети или в коллективной деятельности она постепенно исчерпывается. Рано или поздно эта энергия выливается в «плоскую дистрибуцию новаторства», особенно если человек остается в рамках маленьких групп: в консервативной, коллективной и «государственной» эстетике. Тем самым в пространстве создается цифровой уют.

В итоге, к сожалению, надо признать, что сетевой романтизм Дженкинса изувечен в России клановым капитализмом (продуктом циничного социализма!), технической недоразвитостью и мировоззренческими колебаниями между надеждой или уверенностью в себе и общественным фатализмом. Это к тому же колебание между безбрежным ландшафтом (физическим или цифровым) и более безопасной, если не надежно огороженной территорией. Между уютом и простором. Особые контексты сетевого общения и деловой практики ведут к достаточно печальному, понтовому отношению к виртуальности: «Слава России», «В ожидании чуда», «Завещание Ленина» и «Кадетство» — все помогают нам разобраться, как строится русская коллективная активность в Рунете. Старые представления о том, «что можно», придают форму новым. Эти петли и повторяющиеся мнения показывают, насколько западный цифровой романтизм (и его желания) не совпадают с русскими влечениями.

Однако! Поскольку все это — постоянное травмирующее переделывание того, чего никогда не было (вступление в невиданное «ничто», в бесконечность), такой процесс, вероятно, не должен достигнуть какого-то (страшного!) финиша. Здесь философия шансона и вечно кочующих цыган Михаила Круга кажутся еще привлекательнее. Тем более в стране, где три тысячи мальчиков погибают от рук армии, якобы их защищающей, и «жизнь» уничтожает среднего гражданина в возрасте 57 лет. Если этот мировоззренческий процесс никогда не кончится, то он хотя бы не кончится плохо. Опять видим, почему и как в России «процесс» или «событие» оценивается выше понтовых «целей».

Нереальные размеры этой страны и порождают революционный, пылкий потенциал, и одновременно являются главным или непреодолимым его препятствием. Вот откуда огромный оффлайновый успех «Кадетства» и его утешительного реализма. Сериал пользовался таким успехом, что его онлайновые фан-клубы долго волновались, как справиться с неизбежностью последнего эпизода. С неотвратимостью конца. Предложенные меры включали в себя голодовку, запой и даже самоубийство![285] А самый популярный выбор? Пересматривать те же передачи, раз за разом. Так и на улицу не надо выходить. И страшно не будет.

Поэтому не рекомендуется строить личное отношение к политике или любви по образцам ТВ-сериалов или интернетовского общения в социальных сетях Рунета. Аршавин, Лошарик, зеленый крокодил, Кука, беглянки, лохи и Русалочка предлагают лучшие примеры! Это они для нас воплощают мимолетную смелость перед тем, что может случиться на гигантском поле игры или в его цифровом эквиваленте. Смелость перед действительностью, начинающейся там, где кончается последняя дорога. Где понты — своими провалами — обнаруживают размеры настоящей русской любви, политики, науки или искусства.

Заключение: люби по полной! И не бойся ошибаться!

Я подыхаю на работе,

Потом бухаю, потом в блевоте,

И нету в жизни ни х*я этого… как его… о!

Счастья!

Понтующийся вечно обеспокоен, и поэтому мы его, возможно, простим. Ведь он сам не верит тому, что говорит, — хотя бы подсознательно. Он волнуется о том, что может произойти в новой, незнакомой ситуации, и одновременно сомневается в собственных силах. Он боится угроз со всех сторон, но лишь в этом состоянии обеспокоенности, по понятиям современного европейского психоанализа, человек может приобрести подлинное представление о реальности! Понтярщик, тем не менее, боится поражения, и сегодня ему особенно тяжело. Сплошная финансовая и общественная нестабильность. Живет он в постоянном страхе, ведь может стрястись что угодно: маска или потемкинский домик упадет, и тогда…

Он находится во власти отрицательных отношений, очень похожих на позитивное(!) приближение к истине — к истинной, невиданной любви например. Его страх перед разоблачением (и, следовательно, стыд) структурно напоминает страх перед полной, неведомой правдой. Реализация «полной картины» любой ситуации или того, что не поддается описанию, конечно, страшит! Нужен прыжок веры. Тут наглость понтующегося и риск истинно верующего, например Авраама, — совпадают. Понтующийся должен убедиться (хотя бы на секунду!), что все — вопреки логике — получится.

Он опасается, что все будет потеряно. На самом деле — все наоборот! Жуткие, постыдные провалы, от которых он постоянно защищается многословными байками, ему позволят, может быть, почувствовать ту реальность, у которой нет названия вообще. Из всех подобных или аналогичных провалов самый наглядный — крах советского проекта в 1991-м. Его можно толковать и как эквивалент огромного количества личных поражений, и как открытие новых потенциалов: ведь потенциал всегда виртуален. Он реализуется либо в момент потери, либо когда чувствуешь ее возможность (когда все, что угодно может случиться!). Это мы видели в первой, «футбольной» главе, когда речь шла о революционных потенциалах, открываемых спортивным поражением.

Любой революционный акт предназначен бесповоротно изменить жизнь. Чтобы ничего знакомого не осталось. Чтобы смягчающих обстоятельств не было. Люди пасуют перед такой возможностью, полагаясь все больше на бинарное мировоззрение. Так, однако, подлинная картина реальности никогда не сложится: мир остается разделенным на две части. Как поется в одной записи группы 2Н Company, «мне нужны враги, чтобы в этой жизни как-то на плаву держаться! Кроме денег, мне нужны враги». «Все» — страшит. Это всегда слишком.