Выдумщик (Сочинитель-2) - Андрей Константинов

Молодая мамаша, казалось, очень обрадовалась, Обнорскому, она тряхнула косичками и смущенно улыбнулась:

— Ой, вы не поможете мне коляску наверх занести? А то мне одной как-то…

— О чем речь, барышня, — тут же откликнулся Обнорский, всегда готовый помочь женщине, тем более, молодой, симпатичной, длинноногой. — Мы, стало быть, соседи? А я вас раньше почему-то не замечал.

— Я в гости приехала из Новосибирска, — затараторила молодая женщина. — А тетя Лена уговаривает остаться… Мне у вас тут в Питере нравится — красиво, и люди отзывчивые… Только вот гулять с моими мальчишками не очень удобно — все время просить кого-нибудь приходится коляску вниз спустить, а потом наверх поднять… А сегодня мы что-то загулялись — жду-жду, никто в дом не идет. Я уж хотела за тетей Леной бежать…

Она трещала без умолку, помахивая ладошкой. Андрей, хмыкнув, забросил ремень своей сумки за голову и взял коляску обеими руками. Подняться нужно было всего на восемь ступенек — мамаша с косичками суетилась рядом, придерживала коляску, заглядывала Обнорскому в глаза… Когда осталась всего одна ступенька, входная дверь в парадную слегка заскрипела, и женщина вдруг замолчала… Андрей увидел, как в ее глазах мелькнул какой-то огонек, и все понял… Однако среагировать нормально он уже не успел — ему надо было швырнуть коляску в мамашу и прыгать вниз, но Обнорский еще продолжал инстинктивно верить в то, что в коляске действительно дети…

Сильный удар по затылку сбил Андрея с ног — в глазах начался фейерверк, Обнорский дернулся было в сторону, но еще один удар почти «выключил» его. А потом нос и рот закрыла какая-то пахнущая лекарствами тряпка, и «салют» в глазах погас…

«Кретин, — успел подумать о себе Андрей. — Придурок… Опоздал…»

Выскочившие из парадной два высоких крепких парня быстро закинули бесчувственного Серегина в коляску — для этого им пришлось сложить журналиста «гармошкой», уложив его набок. Потом один аккуратно поправил одеяло, и парочка бережно спустила коляску с крыльца. «Мамаша» с косичками сбежала следом.

— Молодец, Жужа! — хрипло сказал один из «папаш». — Все, как по нотам разыграла…

— Сплюнь! — угрюмо посоветовала Жужа. — Не говори «гоп», не получишь в лоб… Надо еще из города выехать.

Обнорский очнулся в полной темноте. Он лежал лицом вниз на плотно утрамбованном земляном полу — холодном, но сухом. Андрей пошевелился, и сразу же в затылке полыхнула боль, заставившая моментально вспомнить все, что произошло на крыльце его дома… Серегин осторожно перевернулся на спину, а потом медленно сел и начал себя ощупывать — руки у него были свободны, ноги тоже. Похоже, похитители не видели нужды связывать журналиста или надевать на него наручники — куда, мол, денется, с подводной-то лодки…

Обнорский закусил губу и чуть было не застонал в голос от досады: «Кретин… Ну, ты и кретин, Андрюша… Надо же было так глупо купиться — на смазливую мордочку, длинные ноги и детскую коляску… Говорили тебе — не пялься слишком сильно на баб, добром это не кончается… М-да… Веселенькое, прямо скажем, местечко… Но как они успели так быстро? Назаров, сволочь, сдал… А говорил, что никого информировать не собирается… Тварь… Надо было мне, мудаку, сразу на Сенную ехать… Да что уж теперь… Как говорил товарищ генерал Сорокин в Южном Йемене — что выросло, то выросло… Спокойно, спокойно… Попали мы с тобой, Андрей Викторович, конечно, круто, но паниковать не надо… Паниковать не надо никогда, паника — штука неконструктивная».

Андрей тихонько массировал левой рукой затылок, пытаясь унять боль, и одновременно разговаривал с самим собой, стараясь успокоиться. И то, и другое получалось плохо — затылок болел так, что шея с трудом поворачивалась, а что касается морального состояния — то оно, пожалуй, было даже хуже физического: страх сбивал сердце с ритма, учащал дыхание и покрывал ладони рук липкой испариной…

«Спокойно, спокойно… Бояться не надо, страх — это именно то, чего сейчас они от тебя, Андрюша, ждут… Они… Хотелось бы знать — кто „они“? Варианта — два, и оба они, надо признать, совсем говенные… Ладно, это мы еще обмозговать успеем… Интересно, где это я? И сколько прошло времени после того, как я помог „мамаше“ колясочку поднести? Когда я подъехал к дому, было около половины десятого…»

Обнорский машинально попытался взглянуть на свои часы (у них циферблат светился в темноте), но часов на руке не было, видимо, те, кто привез его «в гости», посчитали, что время журналисту знать необязательно… А может, просто сами часы им приглянулись… Часы у Серегина и впрямь были отличные — швейцарские, марки «Лонжин», модель «Пятизвездный адмирал», и стоил этот аппарат около тысячи долларов… Сам бы Обнорский, наверное, никогда и не купил себе такую дорогую вещь — ему бы это просто не пришло в голову — «Лонжин» подарила Андрею на Новый Год Катя…

Серегин вдруг вспомнил, как она протянула ему зеленую сафьяновую коробочку, как он долго крутил часы в руках, напоминая, наверное, ребенка, дорвавшегося до классной игрушки, и как, уяснив примерную стоимость подарка, он вдруг заявил, что не может его принять… Катерина тогда жутко разозлилась и ядовито поинтересовалась — не совесть ли журналистская мешает надеть на руку часы, купленные на «бандитские деньги»? Так пусть это Обнорского не тревожит — ее, Катерины, деньги, не только «бандитские», но и честным бизнесом заработанные — стало быть он, высокопорядочный журналист Серегин, обличитель общественных язв, бичеватель и срыватель масок, может успокоить себя тем, что «Лонжин» куплен как раз из «честной» части капитала… Обнорский смутился, забормотал что-то невнятное насчет того, что женщина-де, не может делать мужчине более дорогие подарки, чем мужчина — женщине, потому что это будет уже отдавать неким «альфонсизмом»… Сам-то Серегин, прилетев 31 декабря 1993 года в Стокгольм к Кате, не озаботился заранее выбором новогоднего подарка для нее — вспомнил об этом только в аэропорту Пулково и купил там теплый павловопосадский платок — чтобы он, так сказать, Россию вынужденной эмигрантке напоминал… А Катя, судя по всему, искала ему подарок долго и нашла именно такие часы, которые сразу понравились Андрею — простые, безо всяких лишних наворотов, строгие и удобные… Да, Катя тогда здорово разобиделась на Обнорского и сказала, что если подарок от сердца — отказываться от него просто грех, а еще у нее задрожали губы и в глазах появились слезы… Хорошо, что Серегину хватило мозгов понять, какую глупость он сморозил, отказываясь от «Лонжина» — Андрей быстро надел часы на запястье, обнял начавшую тут же зло вырываться из его рук Катерину и зашептал ей в ухо, что он — придурок, что на него, бывает, «находит», что обращать на это внимание не стоит, потому что он, Обнорский, неоднократно был ранен в голову, которая с тех пор и стала его самым больным местом…

Увлекшись приятными воспоминаниями, Серегин вдруг понял, что улыбается — несмотря на боль в затылке и отсутствие часов на руке.

Андрей встал и попытался произвести «разведку местности» — шагнув, он уперся в стену, сложенную из не очень толстых, плотно подогнанных друг к другу бревен… Медленно ощупывая стену руками, Обнорский двинулся по часовой стрелке.

Осмотр «вручную» занял у Серегина не очень много времени (сколько точно — Андрей, естественно, определить не мог), и результаты «исследований» были не очень утешительными — Обнорский находился в глухом, без окон и дверей, бревенчатом коробе (примерно три на два с половиной метра) с земляным полом. Ни какой-либо мебели, ни иного-прочего «барахла» в странном помещении не было. Высоту своей тюрьмы (а точнее, глубину, потому что Серегину казалось, что бревенчатый короб неизвестные строители сложили под землей), Андрей не выяснил — поднятые вверх руки потолка не доставали, подпрыгнув, Обнорский добился лишь вспышки боли в затылке… Охнув, Серегин снова сел на пол и продолжил «лечебный массаж».

«Блин, больно-то как… Чем это они меня, интересно, приголубили — не иначе, кастетом… Хотя нет — насчет кастета вы, положим, загнули, Андрей Викторович… Если бы эти умельцы вас кастетом с такой пролетарской беспощадностью хряпнули — мы бы тут с вами уже не разговаривали, мы бы уже с ангелами отношения выяснили или, скорее, с чертями… А может, я умер и действительно в каком-нибудь чистилище нахожусь? Или — это у меня бред такой?… Нет, на чистилище это все не похоже, интерьерчик, прямо скажем, не тот… И затылок болит, и мыслю я пока еще достаточно логично… Правда, не видать ни хрена… Что они тут, на электричестве экономят, что ли? Крохоборы… Могли бы и лампочку какую-нибудь включить, не обеднели бы…»

Андрей где-то читал, что однажды с людьми проводили такие опыты — сажали их в абсолютно изолированное темное помещение, где утрачивалось ощущение времени. Часть подопытных повредилась рассудком достаточно быстро… Но не хотят же похитители, чтобы он, Обнорский, сошел с ума от страха перед темнотой и собственным будущим — тоже, судя по всему, не самым светлым… Если его выкрали, а не грохнули прямо на месте — значит он, Обнорский, для чего-то еще нужен, значит с ним еще будут разговаривать… А сейчас его просто готовят к этому разговору, подавляют морально, хотят, чтобы он попрел немного, промариновался в соусе из ужаса и безнадежности… А когда человек морально разлагается с наибольшей быстротой? Правильно, когда он ничего не делает, когда сидит и жалеет себя…