Владимир Чигринцев - Пётр Алешковский

— Мы? За дровами, да, — поспешил ответить Борис.

— Как нынче урожай? Почему солому с поля не свезли? — властно спросил, почти гневно.

— Доверху все набили, барин, скоро начнем прибирать, — на голубом глазу солгал Боря.

— Это хорошо, все, значит, в порядке? — Голос вопрошавшего помягчел. — Сеете, пашете, а у меня вот свои заботы. — Он вздохнул. — Волков много видали?

— Не видно пока, раз как-то выли, — деловито, совсем уже успокоившись, заметил Борис.

— Выли, значит, есть. Ладно, идите, мне в другую сторону надо. Ругай, вперед! — скомандовал собаке на лесок через дорогу, повернулся, пошел прямо по целине и исчез, как провалился, в густом еловом буреломе.

— Боря, — еле слышно позвал Чигринцев.

— Что, струхнул? Зря, что ль, мы тебя в Пылаиху не хотели пускать? — Борис ухмыльнулся. — Впрочем, раз барин к тебе вышел, значит, за своего признал. Да ты и есть теперь наш, — добавил уже мягко.

— Какой барин, Борис?

— Ты не истерикуй, слушай. Он безобидный — бродит себе и бродит. Иной раз на два-три года исчезнет, а потом опять объявляется. В Москве только не трепись — не поверят, а хуже, комиссию нашлют. Ладно, — Боря хлопнул Чигринцева по плечу, — не думай — свихнешься, прими как есть, норой его даже жалко.

— Чего жалко?

— Иди ты, почем я знаю. — Боря махнул рукой. — Одно понятно: чужим он не явится, Гришка с Чекистом его никогда не видали. Раз ты узрел, выходит — надо. Пошли, нечего простаивать.

У самого уже дома Борис строго предупредил:

— Молчок, никому, Ванюшку не пугай — он его боится. Да что ты, не такое еще, говорят, приключается. — Он хитро и так уверенно подмигнул, что почему-то Воля сразу ему и поверил.

В избе все было обычно и знакомо, пахло горячими щами. Чигринцев почувствовал, что проголодался, и окончательно пришел в себя.

Ворох красивых бумажек высыпал в горнице прямо на обеденный стол. Валентина всплеснула руками и заголосила:

— Ох, Боженька, Господи, какое же богатство прахом пошло! — По лицу ее катились непроизвольные слезы.

— Брось, это же фантики, — отрезал Боря, — ими курятник оклеить или, как Валентин в Щебетове, кабину на «ЗИЛе», не видал? — спросил Волю.

— ??

— Кабина у него что цирковая афиша — все купюры собрал, даже сотенные с Лениным, теперь тысячные начал лепить, — почему-то сообщил Борис с гордостью.

— Ты-то, ты-то, петух, что ерепенишься? — завелась Валентина. — Твои, что ль, денежки? Тебе бы все прахом пустить, сил моих нет, — уронила голову на ладони, затряслась уже в настоящем плаче.

— Ну, мам, что ты… — протянул Ванюшка, ласково прижался к ее громадному телу.

— Ох, сыночка, ничего, дура я, прости, Володенька. — Она уже вытирала слезы и улыбалась через силу. — Поплачешь, и легче на душе. — Недалекое, простое лицо выражало абсолютную покорность судьбе.

— Дядь Володь, а тебе они нужны? — Ванька гнул свое, глядел — не мог оторваться от красивых банкнот.

— Тебе и принес — играй.

— Вот мои доллары! — Соскочив со стула, мальчишка схватил всю охапку и скорей, чтоб не отняли, утащил в свой закуток, за печку.

Боря матерно выругался, тупо уставился в стол.

— Я завтра поеду, — сказал вдруг Чигринцев, — дела зовут.

— Во-во, — пробурчал под нос Борис. — А нас тут на ворон оставляешь?

— У тебя теперь заботы — лес валить, избу строить.

— Будет ли? — неожиданно прошептал Боря.

На другой день после позднего обильного завтрака стали прощаться. Валентина наготовила две авоськи гостинцев, насильно заставила взять с собой.

— Погоди, я лошадь запрягу, на санях доставим. — Боря поднялся из-за стола, но Чигринцев его удержал:

— Не надо, я хочу по лесу пройти, вы лучше слушайте, разговор есть. Рассказал про Татьяну, про Америку, про дарственную на дом. Как ни странно, приняли новость спокойно, Валентина даже не прослезилась.

— Прощаться, значит, приезжала, я и почуяла, ну Бог ей в помощь, мужчина-то ее богатый?

— Не бедный, кажется.

Воля поднялся, вытащил из кармана приготовленный пакет с тысячей долларов, протянул Борису:

— Это от Татьяны, чтоб Ванька рос молодцом!

Борис недоверчиво глядел на иностранные деньги, Валентина испуганно хлопала глазами.

— Не, не возьму, — угрюмо проговорил он.

— Слушай сюда. — Воля старался донести четко, раздельно и строго. — Это не мои деньги, это Татьяна оставила, я затем и приезжал, чтоб вам передать, такова ее воля, понятно? Греха никакого нет, держите про запас, а будет надо, всегда в Нерехте разменяете.

— Ох ты, Володенька. — До Валентины наконец дошло, что он не шутит и не отступится. — Родной человек, спасибо, теперь не забывай нас, приезжай почаще… — Слезы душили ее, она распахнула объятия, скрыла смущенного Чигринцева на своей могучей груди — мокрое, раскрасневшееся ее лицо светилось неподдельным состраданием.

Мать, сын и отец — все трое — долго еще топтались у крыльца: махали руками, потом дорога пошла под откос, Бобры исчезли из виду.

В Щебетове задерживаться не хотел, но рыжий Николай, у которого во дворе оставлял машину, почти насильно заставил отобедать. Обсудили домашние новости: недавно, не прошли еще сороковины, умерла бабушка.

— Теперь без колдуньи остались, кто вам про мерю напомнит? — печально пошутил Чигринцев.

— Она свое оттянула, нам столько не сдюжить, — серьезно ответил Николай. — Авось, Воля, не пропадем, золотишком поделился бы по-братски! — в который раз вроде в шутку прокричал на прощанье рыжий.

— Иди ты… — Воля подмигнул и тронул машину. И пожалел дорогой, что рассказал, — пойдет теперь гулять легенда, и кто ж поверит, что не было там золота горой. Впрочем, иначе и быть не могло.

Обед здорово задержал Чигринцева, разнежил, клонило в сон — гнать ночью машину по обледенелой трассе уже не хотелось. Решил переночевать в Нерехте, в знакомой гостинице.

Пожилая женщина у обочины подняла руку — Чигринцев затормозил. В Москве подвозил мало, чаще всего за деньги, в поездках захватить попутчика считал долгом — время и расстояния были здесь другими, не прежними уже, но и никак не столичными. «Москва — не Россия», — часто повторял Профессор.

Попутчица, как и полагалось по ритуалу, долго благодарила, охала, втаскивая и аккуратно расставляя на заднем сиденье рюкзачок, авоськи, сумищу.

— Что, бабка, в город, как же ты все сдюжишь? — посочувствовал Воля.

— Куда деваться, милый, надо — младшей везу, теперь не укупишь, зарплату три месяца не платят, а у меня все свое.

Бабка оказалась разговорчивая, с такой ехать одно удовольствие. Завладела креслом, аккуратно захлопнула дверь, скомандовала:

— Трогай, мил-человек, вот не чаяла, что подвезут. — С ходу принялась перечислять подарки: картошка, свеколка, морковка, капустка кочанная, баночка (трехлитровая!) квашеной, обязательные соленые грибы.

— Что же ты после Нового года? На праздник бы поехала.

— На праздник своих ртов много, теперь подъели — везу проведать.

Ни обиды, ни досады — естественно, жизненно, так полагалось. С зятем, как водится, отношения натянутые — зять попивал, зато дочка и внучки выходили, с ее слов, прямо золотые. Расписывала гордо, как учатся малые (еще и в музыкальную школу ходят!), и дочка на камвольном комбинате ударница-передовик.

Почувствовав, что нашла благодарного слушателя, понесла — не остановить.

— Недолго баловать осталось — уеду в Германию, кто им гостинца свезет, если только за нами не потянутся.

— В какую такую Германию?

Буднично, как перечисляла подношения, поведала, что старшая вышла замуж за алтайского немца. (Хороший парень, на все руки мастер, водки в рот не берет!) Его старики уже переселились, нашли работу, зовут к себе — весь немецкий корень двинулся, заодно берут и ее с собой.

— Да что ты там станешь делать?

— Как что — руки на месте, голова цела — не пропадем, чего я хорошего здесь видала?

Честно, открыто, никакой истерики, никакой боязни — она жила семейным долгом.

— Лет десять назад так бы не призналась первому встречному, правда?

— Что было — прошло, — заметила мимоходом и с жаром принялась нахваливать: чего там только нет — холодильники до потолка, стиральные машины, горячая вода, свой домик, — но на полуслове осеклась, посмотрела на Волю спокойно и добавила: — Чем здесь подыхать, лучше там пожить. А младшая подумает-подумает, да и приедет, уговорит своего вахлака. Я их знаю.

Решительность и убежденность подкупали.

— Давай, бабка, бесстрашный ты человек, удачи тебе, — попрощался Чигринцев, ссаживая ее на окраине Нерехты.

Взвалила котомки, нагрузилась, весело сверкнула глазами:

— Спасибо, парень, тебе, тебе удачи!

Медленно, приноравливаясь к тяжести, шагнула раз, другой и пошла, внимательно ставя ноги по скользкой, разбитой тропке через поле к пятиэтажным блочным баракам. Воля долго провожал ее взглядом, но бабка не обернулась — поклажа мешала.