Отечество - Пак Голь

— Народная армия?

— Может быть, и она.

Все новые люди вступали в разговор.

— Партизаны в горах помнят о нас. Они посылают сюда разведчиков и всё знают, — предположил кто-то.

В углах шептались, обсуждая рассказ матери Тхэ Ха. Даже те, кто еще недавно стонал от боли, приподнялись на локтях и внимательно слушали.

— Стыдно сидеть сложа руки и терпеть издевательства, — сказал Пен Хун.

— Зря мы растерялись, когда эти мерзавцы ворвались в поселок. Надо было раньше уходить, да и потом время было. О чем только думали…

— Ишь, быстрый какой… С ребятишками и скарбом далеко не убежишь. Все равно бы сцапали…

— Разве мы знали, что они как лютые звери… Считали их за людей. А они волки в человеческом облике.

Большинство узников подвала были рабочие ремонтного завода. Они не смогли вовремя эвакуироваться по разным причинам: одни собирались уходить к партизанам, другие надеялись переждать «смутное время» в окрестностях поселка, у третьих была большая семья — эти были накрепко привязаны к поселку, к собственному дому, к земельному участку и не решились тронуться в путь. Наконец, некоторые, подобно Пен Хуну, остались в родном поселке из-за болезни, нашлись и такие, кому не нравились порядки в Северной Корее. Они говорили себе: мы не активисты, нам бояться нечего, нас оккупанты встретят с распростертыми объятиями. Но очень скоро и эти люди поняли, что такое оккупационный режим, и теперь раскаивались в своей опрометчивости.

Снаружи послышались тяжелые шаги. С улицы доносились громкие крики и брань. Звякнула железная щеколда, со скрипом отворилась дверь. Как стадо овец, в подвал загнали человек двадцать женщин. Они спотыкались в темноте и падали на сидящих. Пронзительно кричали дети, сыпались крепкие слова; арестованные подвигались, уступая место новичкам.

Сквозь узкое оконце проглядывало черное небо, усыпанное звездами. Снова открылась дверь, и на пороге появилась корзина с тюремной едой. Сидевшие около двери разделили слипшиеся куски каши (это были бобы, перемешанные с чумизой) и по очереди передавали маленькие порции. Получила свою долю и мать Тхэ Ха, но она настолько ослабела, что не могла есть, да ей и не хотелось.

Пен Хун принял из рук жены плачущего ребенка, усадил его на колени. Затем разжевал комок мерзлой каши и дал его ребенку. Пен Хун десять лет жил на шахте бобылем, а потом женился на молоденькой девушке. Она родила ему сына, которого отец нянчил не хуже матери. Люди говорили, что теперь он самый счастливый человек в поселке. Да и сам он так считал; всю душу вкладывал Пен Хун в семью. Вот и сейчас свою долю он отдал сынишке. Тот скоро уснул.

С наступлением ночи подвал затих, люди молча сидели на полу, измученные голодом и болью, продрогшие от холода. Всякий раз, когда на улице начиналась стрельба, они вздрагивали и с опаской смотрели на дверь, потом снова впадали в оцепенение.

Но вот совсем рядом послышались шаги. Заскрежетала дверь. Два пучка яркого света прорезали мрак подвала. Две тени шагнули внутрь, одна — высокая, другая — поменьше. Луч карманного фонарика скользил по лицам, ища кого-то. Он задержался на молодой женщине, сидевшей в углу. Это была жена Ки Бока, она вышла замуж несколько месяцев назад и выглядела совсем девочкой.

— О, вери гуд герл, вери гуд![23] — проговорил тот, что был поменьше ростом. В подвале запахло винным перегаром. Вошедшие заговорили по-английски.

— Девушка хорош, выходи! — заплетающимся языком проговорил высокий американец. Видимо, это были единственные корейские слова, которые он знал, поэтому он снова повторил: — Девушка хорош, выходи!

Они настойчиво звали, но жена Ки Бока сидела без движения, она только плотнее прильнула к соседке. Тогда высокий американец направился к ней, расталкивая сидящих. Он добрался до нее и потянул за руку. Жена Ки Бока упиралась. Американец с силой рванул ее за руку, на ней лопнула кофточка, разорвалась юбка, высоко оголив ноги. Американец впился в них жадными глазами.

Спустя минуту он, изловчившись, схватил девушку за волосы и поволок ее к выходу. Все поняли, куда и зачем ее волокут. Даже на расстрел так не забирали. Гнев охватил каждого сидевшего в подвале. Сзади мелькнула чья-то тень, кто-то с силой ударил американца по голове. Тот вскрикнул и повалился на пол. Никто не видел лица напавшего, но все догадались, что это Пак Пен Хун. Американец поднялся с пола, выпустил из рук волосы девушки и полез в карман. Грохнул выстрел. В это время Пак собирался нанести второй удар, но промахнулся. Это и спасло его. Пуля попала в бедро девушки. Пен Хун наотмашь ударил американца. Все повскакали со своих мест, сразу несколько человек навалились на американца.

— Бей его!

— Прикончить гада! — кричали вокруг.

Подвал шумел, как встревоженный улей. Фонарь американца погас, стало совсем темно. Пак восседал верхом на американце, другие помогали ему.

— Товарищи, еще один американец там, у двери! — закричал Пен Хун, но его голос потонул в общем гуле. Пен Хун ринулся к двери, расталкивая толпу.

— Где американец?

— На полу…

— Тащите его сюда!

Обезумевшие люди кричали, перебивая друг друга.

— Открывай дверь, открывай!

— Пошли!

Группа мужчин двинулась к выходу. Там никого не было. Заключенные выходили из подвала, Пен Хун смешался с толпой.

На улице стреляли. Пули щелкали над головой, но сначала этого никто не замечал. Но вот затрещала автоматная очередь, били по закрытым воротам. В первом ряду кто-то упал, за ним — другой.

— Ломай ворота!

Люди ринулись к воротам, но скоро поняли, что голыми руками их не высадить. Крики смолкли, люди отпрянули назад в подвал. Туда пули не попадали, зато они изрешетили ворота, как пчелиные соты. Громко стонали раненые. Стрельба продолжалась минут десять.

Наконец все стихло, но американцы не показывались. Узники поднялись с пола. Пен Хун снова почувствовал резкую боль в ноге. Осмотрели раненых. К счастью, их оказалось всего пять человек. Пен Хун нашел американца, которого он хотел задушить. Тот лежал бездыханным. У входа в подвал нашли второго — он тоже был мертв. Кто его убил — неизвестно.

— Дорогая, возьми себя в руки, — ласково успокаивала мать Тхэ Ха жену Ки Бока.

— Не беспокойтесь за меня…

— Подожди, скоро вернется Ки Бок, — взволнованно проговорила старая женщина.

— Я верю в это.

Мать Тхэ Ха уложила поудобнее жену Ки Бока, ощупала ее рану. Кровь шла сильно. Она выдернула клочок ваты из своей чогори[24], заткнула рану. Девушка молча сносила боль.

Всеобщее возбуждение не проходило долго. Наконец под утро измученные, голодные и продрогшие люди задремали. В разбитое окно ветер задувал снег, мерные шаги часового гулко отдавались на замерзшей земле.

Старая женщина прислонилась к стене. Ее мысли неотступно витали вокруг Тхэ Ха и Чон Ок. Ушли в летней, легкой одежде, а на дворе вьюга! Простудятся!

Время от времени тишину нарушал треск пулемета. Он то почти умолкал, то снова усиливался.

— Пугают.

— Потеряв вола, строят скотный двор[25]. Мы отправили на тот свет двух их молодчиков, теперь они потребуют кровавый выкуп.

— Ничего! Мы им тоже отплатим, — проговорил все еще взволнованный Пен Хун.

— Завтра туго нам придется… Если бы партизаны напали сегодня ночью, может, и обошлось бы… — заметил тот же голос, что говорил о кровавом выкупе.

— Нам уже туго. Загнали сюда, как стадо овец, и издеваются. Нет житья все равно, — сердито ответил Пен Хун.

— Таких, как ты, и мытарят. Бывало, наш Пен Хун боялся худое слово вымолвить. Тебя тихоней считали в поселке.

— Раз работал не покладая рук, значит, виновен. Так они считают! И еще виноват, что раньше перед японцами ползал на животе, голодал и терпел все. Эх, гады!… Если бы не жена и ребенок… Жалко их! А так и помирать не обидно…

Мальчик, проснувшись, заплакал. Наверное, замерз. Ветер за окном гудел сильнее прежнего. Ночь казалась черной и бесконечной.

Глава 28

Гибель двух американских солдат привела Уоттона в бешенство. Он решил как следует проучить арестованных. Приказал окружить подвал усиленной охраной и поставить станковый пулемет; взвод карателей расположился неподалеку от ворот. Все утро поодиночке вызывали заключенных и подвергали их истязаниям. Во второй половине дня было решено расстрелять нескольких человек — для острастки другим.

Этот день выдался особенно холодным. Над поселком низко нависли серые, словно из грязной ваты, облака. Ветер сушил слезы на лицах женщин. Одежда людей покрылась ледяной коркой, одеревенела.

Арестованные шагали к месту казни в тягостном молчании. Если кто и открывал рот, то только для того, чтобы проклясть своих мучителей. Впереди колонны шли человек десять рабочих. Руки их были скручены за спиной, на лицах запеклась кровь и темнели синяки — следы недавних истязаний. Они шли, плотно сжав зубы и устремив отсутствующий взгляд на склоны сопок, шли, еле передвигая ноги. Тех, которые не могли двигаться самостоятельно, поддерживали товарищи. Одни держали голову высоко, гордо, другие поникли в отчаянии, предчувствуя скорый конец.