Битва богов - Андрей Дмитрук

— Врата адовы! — яростно взвизгнул монах — и, с обезьяньей цепкостью схватив Марка за грудь, рванул его на себя. Расчет брата Павла был бы верен для обычного противника: ударить лбом о колонну, затем подмять и добить. Но, точно растянув волшебным образом краткий миг падения, пришелец извернулся в воздухе и снова встал на ноги…

Ужасен был ответ Марка: рубящая ладонь его раздробила под куколем челюсть, монаха, сломала шейные позвонки; черным мешком осел наземь бывший Сервий, дабы никогда уже не послужить инструментом всемирного зла.

— Ах ты, бедняга!..

Постояв и склонив голову над трупом, Марк решительно шагнул внутрь беседки. Прежде чем снять статую с постамента, он шаловливо подмигнул Вакху — точно доброму старому приятелю.

Глава VI

Все, все человеческое, доступное разуму и чувствам, осталось внизу.

Там остался мой осел Калки-Аватар: вместе с вьюками я доверил его старенькому ламе в селении, где живет предательница Аши. Там, внизу, произошел неожиданно откровенный мой разговор с Ханной Глюк. «Я видела, Бруно, как вы сегодня ночью доставали камень!» — с вызовом сказала она. «У меня нет такого маяка, но я знаю, кому он может быть доверен… Я не могу убить вас, потому что вы сильнее, и обучены всякой чертовщине. Но и вы меня не убьете, поскольку за нами наблюдают. Поняли?»

Я кивнул. Исчезли последние сомнения: Первый Адепт, не слишком доверяя «почте» Ордена, завел собственную связь с Убежищем. Теперь и за ней, и за мною следят — быть может, с неба или сквозь километры гор, — какие-нибудь невероятные объективы… «Зачем же мне вас убивать?» — как можно любезнее сказал я. «Вдвоем веселее… Только выдержите ли вы то, что нам еще предстоит?» — «Выдержу», — не моргнув, ответила Ханна.

…Запомнилось очередное «святое место», до которого мы добрели через трое суток после выхода из деревни. Белые цветы гигантских рододендронов; пирамида камней, собранных богомольцами, с россыпью медных денег вокруг; нарисованные на скале кошмарные хари духов-охранителей в головных уборах из черепов (вот откуда наш «тотенкопф» на фуражках!)…

У начала главного подъема, в долине, где ярко желтел лес, еще не успевший сменить хвою, мы снова оказались на волос от гибели… Разбитый дневным переходом, я утратил остроту восприятия и шел, машинально переставляя ноги. Вдруг — оцепеневшая в миллионолетнем сне, коростой лишайников покрытая скала рядом с нами содрогнулась, выдохнула из расселены дым и каменный град.

Невольно присев от грохота, я смотрел, как ворочаются в своих гнездах, склоняются над нашими головами потревоженные взрывом глыбы… Внутренний темп ускорился сам собою. Ни слова не говоря, я схватил Ханну за плечи и буквально поволок в сторону, за деревья… Она не сразу поняла, оскорбилась, начала упираться; еще секунда, и я отключил бы ее, чтобы затем унести на руках; но тут громыхнули первые молоты обвала, и Ханна, взвизгнув, намного опередила меня…

Сейчас все тяготы пройденного пути кажутся забавой. Над нами и под нами, сколько хватает взгляда — крутой склон, точно белой глазурью, покрытый твердым снегом, фирном. Даже сквозь темные очки царапает глаза белизна. А вверху так сверкает чистое небо, словно на нем целая стая солнц.

Фирновый подъем зажат стенами обрывов, будто стесанными топором; их немыслимо штурмовать, один путь остается к нашей цели.

Я вбиваю ледовые крючья, зацепляю за них веревку, подтягиваюсь сам, — перчатки защищают мало, ладони содраны, — подтягиваю задыхающуюся Ханну; передохнув немного, вынимаю крючья, долблю новые лунки, начинаю все сначала…

…Выше, еще выше! Кругом идет голова, да так, что все видимое вертится бело-голубою спиралью, и горячо обмякают ноги, и если б было еще, чем блевать, то вывернуло бы наизнанку… Упав, каким-то впрямь агональным выбросом воли принуждаю себя встать. Йоговская подготовка уже почти отступила перед слабостью тела.

Я хорошо переношу разреженный воздух; я тренировался в барокамерах; до войны, как и многие немецкие военные, совершал восхождения на Кавказе. Но сейчас задыхаюсь. Это жуткое чувство — словно чья-то неумолимая ладонь нажимает тебе на грудь, не давая сделать полный вдох.

Я готов закрыть глаза и лечь наземь, забыв о задании, об орденском долге, о самой жизни, — но вот оборачиваюсь и вижу, как, подобно сомнамбуле, шатаясь, вершит свой путь Ханна. Она бледнее, чем глянцевая кора фирна; под ноздрями, словно проведенные ярким лаком для ногтей, блестят две струйки крови. Похоже, что ее сознание мертво. Может быть, космические энергии через посредство Первого Адепта питают летчицу?..

Напрасные надежды. Ханна падает навзничь, кровь сочится из ее ушей, изо рта. Как я ни изнурен, понимаю; ни на чем ином, кроме собственной страстной веры, не держится бедная девушка; и, улегшись рядом, касаниями в нужных точках пытаюсь пробудить ее скрытые силы.

…Верхний край фирнового склона скрыт громадным облаком. Оно висит перед нами, словно аэростат на привязи. Но вот, колдуя над летчицей, я чувствую, как в затылок мне ударяет жар; фирн вокруг ослепительно вспыхивает!

Оглядываюсь. Цепенею. Сразу приходит чувство невозможности того, что я вижу. Вернее, чувство провала в инобытие, туда, где нет уже ничего запретного, и скучный рассудок склоняется перед величавым безумием.

Отплывает облачный аэростат, являя взору чудовищную пирамиду, иссиня-белый пик. За ним — почтительная свита меньших гор, конвой кинжальных утесов. Вьюги гуляют по граням царственной горы; странный туман, словно подсвеченный изнутри, висит вокруг ее вершины. А над самым острием пылают три солнца, настоящее и по сторонам его два ложных; три солнца в семицветных ореолах, и пуповина радуги соединяет их.

Защитные стекла больше не помогают мне; я отворачиваюсь в слезах, невольно заслоняя собой Ханну. Но она уже очнулась, приподнялась на локте и потрясенно вбирает глазами чудесную мощь Меру.

Да, то была она, Маха-Меру, Сумеру старейших мировых мифов, верхний конец axis mundi, земной оси! Над нею закреплена Полярная, звезда, а под подошвою лежит Нижний мир, Патала, обиталище змей-нагов, хранителей допотопной мудрости. Гора гор, центр Вселенной, — вокруг нее вращаются планеты и звезды; пик из чистого золота, подпирающий концентрические шары небес, где живут боги со свитами и воинством. С Меру низвергается священная река Ганга; чудо-гора окружена семью кольцами неприступных хребтов.

Чего только не говорили, не пели о Великой Меру за сотни столетий коренные жители Индостана и пришлые арии, племена Алтая и сибирские степняки, монголы, китайцы, бхотии! Множество легенд, пласты священных преданий… Но прихотливо, диковинно — век за веком в разбитом на осколки зеркале народных фантазий, в песнях аэдов и скальдов, в путаных сочинениях мистиков мелькает правда!..

Орденская традиция, восходящая к первым оккультным связям Запада и Востока, отождествляет гималайское Убежище с сокровенным городом черных магов Агарти, Асгардом северного эпоса…

Я помог Ханне подняться. Больше не таясь от нее, вынул и положил на ладонь камень-маяк. Его изжелта-зеленый цвет перешел в золотисто-бирюзовый; талисман сиял, будто вместив гроздь солнц; даже в плескавшемся вокруг океане света мы видели его луч, иглою направленный к Убежищу.

Подойдя к самой кромке склона, мы увидели пропасть, отделявшую нас от Меру. На ее стенах лежал иней; чем ниже, тем голубее становился он, затем синел, лиловел и уходил в кромешную черноту.

Луч повернулся, указывая дорогу. Теперь мы почти бежали вдоль края бездны, не ощущая более ни мороза, ни удушья. Очевидно, сейчас нас и вправду поддерживали, вели, в нас вдыхали запредельную бредовую бодрость; хотя до входа в Меру пришлось бы идти еще целый день, а может, и дня оказалось бы мало, — мы спешили, безоговорочно веря, что нас подберут, постелят к ногам радужный мост…

И таков был мой восторг в эти сумасшедшие минуты, что за некое благосклонное чудо, чуть ли не за приветствие Убежища принял я хлесткий удар незримого бича перед собою, разбросавший каменно-ледяную крошку… Но — вслед за этим сработала выучка, обретенная в «наполас», и я растянулся на брюхе.

Ханна снова промедлила перед опасностью; я дернул ее за ноги, свалил и подгреб под себя. Даром стукнула вторая пуля, затем рядом с нами проехалась по скале целая очередь, будто угрюмо стучащий грузовой поезд.

Это было непостижимо — в преддверии всезнающей, всевидящей Меру — но это было! Тот, кто оборвал подо мною бамбуковый мост, кто вложил нож в руку одурманенного тибетца, кто чуть не похоронил нас с Ханной под камнями, обрушенными взрывом, — встретил меня лицом к лицу у самого входа в тайную обитель. Может быть, они испытывают нас? Или наблюдают, будто римляне со скамей цирка, за нашим гладиаторским поединком? Я не знал разгадки, но видел, что игра идет всерьез, без послаблений.