Трудовые будни барышни-попаданки 3 - Ива Лебедева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Визуальная ревизия и опросы показали, что дядя-котик (будь он неладен!) присматривал за домом поверхностно. Прислуга деликатно продавала обстановку. Я простила, объяснив, что прощение является последним предупреждением.
Некоторые неотложные работы — элементарно прочистить дымоходы, заделать щели — были проведены сразу. Ведь одной из комнат предстояло стать детской. Заодно подготовила план реконструкции на теплый сезон. Мужиков присылать не буду, лучше найду местных наемных исполнителей.
Дальние имения пока что остались без ревизии. Я написала управляющим ободрительные письма, учитывая дурные климатические условия прошлого года, снизила оброк. Но решила непременно их навестить.
Поговорила с совладельцем ярославского завода, который приносил хороший, стабильный доход, был под пристальным вниманием дяди-котика, поэтому партнер не собирался прибедняться и выдумывать несуществующие убытки. Задумалась, может, выкупить чужой пай и поставить его приказчиком? Или передать этот пост Алексею?
Насчет Алексейки новости были хорошие и немножко игривые. Он поправлялся, левая щека, конечно, отличалась от правой, но была надежда на бакенбарды. С Анькой по-барски обручился, но свадьбу решили отложить до Красной горки, после Пасхи, когда я уж точно вернусь.
Судя по слухам, будущие супруги периодически ночевали под одной крышей, но отец Даниил философски заметил в письме, что «кто бабке не внук, кто Богу не грешен». Что касается священника, я, в благодарность за его самоотверженное предупреждение прошлой осенью, решила заказать на одном из губернских железных заводов колокол, превышающий размером всех прочих собратьев на сельской колокольне.
Кроме хозяйственных забот, неотъемлемой частью этой зимы стала светская жизнь. Графиня Наталья Григорьевна отпустила меня на новое местожительство без особой охоты и с обязательством регулярно навещать, а также пригласить, как освоюсь.
Обещать было легко, а исполнить — сложней. Конечно же, не визиты, а приемы.
Я скоро поняла, что созвать гостей в Москве, да еще понимать — кое-кто явится незваным, да не в тех статусах, что откажешь, не то же самое, что принять провинциальных помещиков. Хотя бы потому, что перед визитом в усадьбе слуг посылают в кладовую и погреба, а в большом городе — на рынок. Перспектива уподобиться Онегину-старшему, который «давал три бала ежегодно и промотался наконец», меня не устраивала. Поэтому я предложила гостям нечто вроде литературного салона, с поэтическими новинками, фортепиано, беседами. Конечно, без буфета — аналога шведского стола не обойтись, но все же такой формат не требовал оркестра и сотни бутылок шампанского.
Мой салон приобрел особую популярность после двух посещений градоначальника. В первый раз Александр Петрович заглянул ненадолго, во второй — отужинал, выслушал чтение в лицах водевиля средних юмористических достоинств, хорошо, что одноактного. Когда мы пили чай, из комнаты с фортепиано донеслась бодрая французская песенка. Я постоянно подучивала французский, чтобы поддержать разговор, но не могла разобрать текст со слуха, кроме рефрена: «Дело пойдет!» Генерал-губернатор помрачнел, решительно направился в соседнюю комнату. Почти сразу оттуда донеслось «Ах, мой милый Августин».
— Вы поняли, что было, Эмма Марковна? — спросил вернувшийся генерал.
— Нет, кроме того, что репертуар быстро сменился, — бесхитростно ответила я.
— Пели «Ах, са-ира», крамольную якобинскую песенку, — пояснил Александр Петрович, — да еще с куплетами, в которых полагается расправляться с аристократией одиозно-нецензурными методами. Столичные юнкера, заглянувшие в Первопрестольную на Святки и решившие с тетушками посетить новый салон. Я объяснил юнцам, что только из уважения к хозяйке не велел им отправиться на гауптвахту и поведать, к какому кружку они принадлежат, а позволил и дальше клавесинить.
Генерал вернулся к чаю. Я же вспомнила, что характерной чертой эпохи была не только легкая салонная фронда, но и тайные общества. С этим в дальнем поместье тоже не столкнешься. Буду иметь в виду на будущее.
Я изначально не то что намекала, а напрямую убеждала гостей приезжать с малышами. Оказалось, что Лизонька легко общается и с пятилетками, и с шестилетками, и даже с ребятками постарше. Ну а родителей с дедушками-бабушками и дядюшками-тетушками просто умиляла. И бойкой речью, и знанием стишков — отрывков из патриотических од…
Правда, однажды мы испытали изрядное смущение, когда Лизонька бойко продекламировала:
— Москва! Как много в этом звуке
Для сердца русского слилось!
Впрочем, Лизоньке досталось восхищение, а смущение — мне, когда я сообразила, что эти строки еще не написаны. Уж не помню, как выкрутилась, но спрашивали меня, кто же автор, два месяца.
Посетители салона, вернее посетительницы, были тактичны: Лизонькой восхищались в глаза, а замечания за глаза делали мне, с заходом через комплименты.
— Ах, какое бойкое, какое резвое дитя! Как мальчик… даже, извините, как дворовый мальчишка. Как можно так носиться по залам то ли собакой, то ли медвежонком? Как можно, играя в прятки, забраться на шкап? И кто ее танцевать трепак выучил?
Я улыбалась, политесно отшучивалась, например, что Лизонька учит все танцы по алфавиту, вот и до трепака дошла. А сама тайно вздыхала.
Детей в ту эпоху любили, но, как скажет другой, пока не состоявшийся поэт, «странною любовью». Хороший ребенок должен пребывать в режиме пригашенной активности, резвясь не больше параличной бабушки. Лучше всего — сидеть на стульчике или у тетушки на коленях и слушать. А бегать, носиться…
На фоне московских тетушек вполне симпатично смотрелись провинциальные Скотинины и Простаковы, требовавшие от своих чад благочинности лишь в особых случаях. А так — бегай по двору с дворовыми детьми, лазай по садам, ходи по грибы, уди рыбу. Лишь позже девчонок отделят от мальчишек, нарядят в неудобные платья, а то и напялят модный корсет.
* * *
С отъездом я не торопилась — ждала Мишу. Он опять уехал утром на службу, как всегда узнать о ночных происшествиях, и как всегда — задержался.
С мужем я общалась примерно столько же, сколько и в прошлой жизни до пенсии. То есть немного. И о коммерческих событиях рассказывала не раньше, чем он сам начинал разговор: «Как дела, Мушка?»
У самого Михаила Федоровича дела шли непросто. Он, опять-таки как и прежде, скрывал свои проблемы, и мне приходилось всеми силами выводить его на разговор, иногда насухо, иногда с бутылкой нашей, голубковской настойки.
Всё как всегда: спасибо за успехи, за вовремя раскрытые преступления, вот только… Зачем обижать старых служак, заставлять делать то, к чему они не привыкли? Зачем обижать будочника, отнявшего калачи у торговки? И главное, зачем поднимать шум там, где не надо?
Миша чуть не ушел после случая с графом Изместьевым. Этот аристократ велел кучеру свистеть особым свистом — уступай дорогу, а кому не уступит — кнут. Молодой купец третьей гильдии свиста не знал, получил кнутом, полез драться, кучер шарахнул его по голове настоящим разбойничьим кистенем, был почти сразу задержан Мишей… чтобы быть ночью выпущенным.
Муж дошел до генерал-губернатора. Александр Петрович был, как всегда, с ним дружественен, но искренне не понимал — почему нельзя забыть эту историю?
— Голубчик, так ведь его и в участке взгрели, и потом, в графской усадьбе, хозяин добавит. Он же, граф, и денег дал родне прибитого…
— Не только побитому, — уточнил Миша.
— Так ведь, голубчик, так всегда было. Скорей бабы брить бороды станут, чем полиция взяток брать не будет.
— Ваше сиятельство, в бабьих бородах не разбираюсь, — спокойно ответил Миша, — но, если несчастный умрет, мне придется в отставку подать. Смертоубийство без суда недопустимо.
Генерал-губернатор впервые осерчал на Мишу и чуть не выставил из кабинета. К счастью, купец выздоровел, а градоначальник договорился с Изместьевым, что кучера отправят в дальнее имение — вроде ссылки.
Другой раз Мишу опечалил старый служака — Степаныч, легендарный будочник, поджигавший в 12-м году казенные склады по приказу Растопчина и чудом спасшийся от французского расстрела. Миша сам угостил его перцовкой и спросил:
— Поведай, старина, без утайки, что говорят обо мне в столичной полиции.
Степаныч выпил четыре стопки и лишь тогда развязал язык.
— Правду сказать, Михаил Федорович? Во-первых, шустрый вы, как любая новая метла, и нашему брату покоя не даете, а уж ворам от вас жизни нет. Так что вас любят, особливо мещанское сословие — меньше их разная шантрапа щемить стала. Что воришку, что кабацкого громилу пугают вашим именем.
Не успел Миша обрадоваться, как Степаныч продолжил:
— А еще говорят… уж простите, Михаил Федорович, что вы одной вдовушке помогли в наследство вступить, а она вас отблагодарила. Ну и вы получили свое место
