Просто дети - Патти Смит

Играя в “Острове”, я пришла к мысли, что создана для сцены. Я никогда не испытывала мандража перед своим выходом, любила провоцировать зрителей на реакцию. Но тогда же я сказала себе: “Запомни, в актрисы ты не годишься”. По мне, актерская доля – все равно что солдатская: нужно жертвовать собой ради высшего блага. Верить в дело, которому служишь. А из меня актриса не получалась: я просто не могла в достаточной мере поступиться своей личностью.

Роль Леоны окончательно закрепила за мной незаслуженную славу наркоманки. Не знаю уж, хорошо ли я играла, но зато правдиво – репутацию себе запятнала. Спектакль пользовался популярностью. Энди Уорхол приходил каждый вечер и всерьез заинтересовался сотрудничеством с Тони Инграссией. На последнее представление явился Теннесси Уильямс под руку с Кэнди Дарлинг. Кэнди оказалась в стихии, о которой мечтала, и была вне себя от счастья: как-никак, ее все увидели вместе с великим драматургом.

Что ж, смелости у меня, наверно, хватало, но я-то знала, что мне недостает задушевности и чарующего трагизма, которыми были наделены мои товарищи по сцене. Поборники альтернативного театра были всей душой преданы своему делу: трудились, как рабы, под руководством наставников – Эллен Стюарт, Джона Веккаро и блестящего Чарльза Ладлэма. Я не пошла их путем, но была благодарна театру за его уроки. И через некоторое время – правда, не скоро – применила свой театральный опыт на практике.

В августе Дженис Джоплин вернулась в Нью-Йорк, чтобы сыграть в Центральном парке повторный концерт взамен того, который сорвал ливень. Вид у нее был совершенно счастливый. Она предвкушала работу в студии. Прибыла в великолепном наряде, обмотанная боа из перьев цвета фуксии, розы и пурпура. Без своего боа она нигде не появлялась. Концерт прошел с большим успехом, а потом мы все отправились в “Ремингтон”, бар художников на Нижнем Манхэттене неподалеку от Бродвея. За столиками теснилась свита Дженис: Майкл Поллард, Салли Гроссман (девушка в красном платье с обложки “Bringing It All Back Home”), Брайс Марден, Эмметт Грогэн из “Диггерз”, актриса Тьюзди Уэлд. Из музыкального автомата звучал Чарли Прайд. Почти весь вечер Дженис провела с одним красавцем, который ей нравился, но незадолго до закрытия бара он улизнул с какой-то смазливой тусовщицей. Это подкосило Дженис.

– У меня так всякий раз, чел. Опять я ночью одна, – рыдала она на плече у Бобби.

Бобби попросил меня доставить ее в “Челси” и присмотреть за ней. Я отвезла Дженис в ее номер и выслушала ее сетования на судьбу. Перед тем как распрощаться, я сказала ей, что сочинила для нее песенку. И тут же ее спела.

Я старалась во всю мочьЧтоб мир узнал как я крутаОх не думала что такПридетсяСмотри повсюду фото со мнойКак я люблю смеяться с толпойПока любовьКрадется сквозь полный залНо, мой милый,Когда уходит толпаИ я возвращаюсь домой одна —Не могу поверитьЧто потеряла тебя[95].

– Это про меня, чел. Моя песня, – сказала она.

Когда я уходила, она смотрелась в зеркало, поправляя боа.

– Ну как я выгляжу, чел?

– Сияешь, как жемчуг, – сказала я. – Девушка-жемчужина[96].

Мы с Джимом проводили много времени в Чайна-тауне. В обществе Джима каждая вылазка в город превращалась в приключение между небом и землей, полет на высоких летних облаках. Мне нравилось наблюдать, как Джим общается с незнакомыми. Мы ходили в “Хонг фэт” – низкие цены, вкусные пельмени, – и Джим заводил разговоры со стариками китайцами. В “Хонг фэт” приходилось есть все, что бы тебе ни принесли, или говорить официанту: “Нам то же самое, что господину вон за тем столиком”, – меню было только на китайском. Столики там мыли так: обливали горячим чаем и вытирали тряпкой. Весь ресторан благоухал чаем улун. Иногда Джим просто подхватывал абстрактную нить беседы, заговорив с одним из почтенных стариков, и тот вел нас по лабиринту своей жизни, от “опиумных” войн до опиумных притонов Сан-Франциско. А потом мы брели по Мотт-стрит и Малберри-стрит на Двадцать третью, снова в своей эпохе, точно ничего и не случилось.

На день рождения я подарила Джиму цитру “Аутохарп”[97], в обеденный перерыв в “Скрибнерз” я сочиняла для него длинные стихотворения. Надеялась, что он станет моим мужчиной. Оказалось, надежда была несбыточная. Музой Джима я так и не стала, но, пытаясь выразить словами свои драматичные переживания, стала писать больше и, полагаю, лучше.

Иногда нам с Джимом было очень хорошо вместе. Не сомневаюсь, неприятные моменты тоже были, но воспоминания у меня светлые, окрашенные ностальгией и юмором. Дни и ночи, проведенные нами вместе, напоминали лоскутное одеяло: романтичные, точно Китс, и безобразные, как вши, которых мы оба подцепили (Джим был уверен, что от меня, а я – что от него). Мы были вынуждены тщательно мыться специальным шампунем “Квелл” в безлюдных туалетах “Челси”.

Джим был человек ненадежный, все время темнил, под кайфом иногда терял дар речи. Но все равно он был добр и простосердечен, а стихи писал по-настоящему талантливые. Я знала, что он меня не любит, но все равно его обожала. В конце концов он уплыл неведомо куда, оставив мне на память длинную прядь своих рыжевато-золотых волос.

Мы с Робертом зашли в гости к Гарри. Он и его приятель как раз рассуждали, кого сделать новым хранителем редкостной игрушки – серого ягненка на колесиках. Ягненок был ростом с маленького ребенка, уздечкой служила длинная красная лента. Прежде этот блейковский агнец принадлежал Питеру Орловски, спутнику Аллена Гинзберга. Когда они поручили ягненка моим заботам, я подумала, что Роберт рассердится: я поклялась ему больше не подбирать всякий уродский мусор и сломанные игрушки.

– Бери-бери, – сказал Роберт и вложил ленту мне в руку. – Это же классика. Классическая вещь “от Смит”.

Как-то вечером, спустя несколько дней, неизвестно откуда заявился Мэтью. Под мышкой он держал коробку с дисками-сорокапятками. Мэтью был помешан на Филе Спекторе; в коробке, насколько я понимаю, лежало полное собрание синглов, которые Фил продюсировал. Глаза у Мэтью нервно бегали.

– Синглы есть? – выпалил он.

Я отыскала под ворохом грязного белья свой ящик с синглами – кремового цвета, разрисованный нотами. Мэтью немедленно пересчитал нашу объединенную коллекцию.

– Я был прав, – заявил он. – У нас как раз столько, сколько надо.

– Для чего надо?

– Для ночи ста пластинок.