Битва за страну: после Путина - Михаил Логинов

Боялся, что Крамин немедленно скажет: «Хорошо, но мало. Пригласил, теперь изволь подвести к нужным людям для важного разговора». А после этого — опять претензии: почему разговора не вышло, почему продал невозделанный участок? Вот был бы разговор с полезными последствиями — тогда дачка твоя.

К радостному удивлению Ивана, Крамин оказался нетребовательным.

— Конечно, грустно, что сложнее. Ладно, ничего, накачаем депутатов, чтобы они вывели на экспертов. Спасибо, Иван Тимофеевич. Будем считать, дело сделали…

— Насчет «Морской фиалки»…

— Когда Столбов приедет в Думу, — закончил фразу Крамин. — Вот тогда все, ваша часть по договору отработана. Сами понимаете, таких людей, как вы, обманывать нельзя. Точно во втором часу?

— Точно, — ответил Иван.

«Мы снова возвращаемся к главной сенсации дня. Президентский законопроект в нижней палате Федерального собрания не набрал необходимого количества голосов. Большинство депутатов Госдумы недоступны для комментариев, но мы уговорили высказаться одного из них, представителя фракции КПРФ Сергея Метелкина. Сергей, вы голосовали „за“ или „против“?

— Конечно против!

— Почему? Ведь председатель КПРФ месяц назад заявил в Думе, что в России продолжается спаивание населения?

— Не надо воспроизводить ошибки предателя Горбачева! Алкоголизацию населения сможет предотвратить только подлинно народное правительство…»

Луцкий щелкнул пультом.

— Получилось! Бля, точно, получилось!

— Ага!

Луцкий и его друзья-приятели тусовались в душевной баньке Александра Борисовича. Телевизор в таком месте — обычно неиспользуемая деталь интерьера. В виде исключения взглянули на последние новости — да, сработала. Отсюда и радость, как у детишек, запустивших ракету до третьего этажа.

Однако и страх, как у таких же пиротехников. Шум, искры, соседкина простыня на веревке прожжена, того и гляди «пожарка» приедет.

— Не боись, — сказал Луцкий после того, как вздрогнули в очередной раз. — Теперь говорить будет проще.

— А кому говорить?

— Мне, кому же еще. Ладно, не впервой.

«Забавно, даже не думала, какие ушельцы мои друзья, — подумала Татьяна. — Случись эта тусовка в Москве, уже два часа назад какая-нибудь сука кинула бы новость в твиттер или в ЖЖ: „Жена президента тусит на обычной кухне“. А тут то ли люди честные, то ли непродвинутые. Скорее всего, всё вместе».

Уже давно стемнело. Кухню, как и положено, освещали голая, неэкономная лампочка под потолком и два синих цветка газовой конфорки. Гостеприимный Горыныч наварил пельменей, выложил на стол все запасы из холодильника, и, похоже, выставил весь бар. Народ подтягивался, кто с парой бутылок пива, кто — с одной, но виски. Кто-то оказал честь столу, придя сам, без всего. Татьяне постоянно приходилось бороться за стакан с соком, чтобы не утащили для запивки.

Хозяином был, понятное дело, Горыныч — кому приходить, решал он, потому и приходили все, кто хотел, из общих друзей и знакомых. К сожалению, именно из друзей пришли не все — не смогла дозвониться. А из знакомых были те, кого Таня если бы и хотела видеть, то в последнюю очередь.

Ну ладно, Альдога. Ее тезка, Таня Толстопятова. В Питер приехала из псковского города Опочка. Еще студенткой нашла в себе кровь древних новгородцев, а также финнов и шведов. Пришла к мысли, что Невский край или Ингерманландия должны отделиться от проклятого Московского ханства. Научилась играть на гитаре и флейте, сочинила тридцать песен, в основном оплакивающих проигрыш шведами Северной войны. Была столь изящна и величественна, что даже ОМОН, когда задерживал ее на разных маршах, вел к автобусу так, как фрейлины ведут принцессу.

Ладно, Альдога-Ладога зазнайка, но молчаливая — терпимо. Хуже было с Пашей.

Бард Паша обладал всеми качествами гения, кроме одного — им не был. Стандартный хриплый голос, дурной перепев чужих песен и никуда не годные стихи собственного сочинения; о неопрятности, долгах и манерах — умолчим. Иногда он встревал в чужой разговор просто так, иногда начинал поэтикопрозаический речитатив под звон своей гитары. Иногда так делал Галич — Паша постоянно на него и ссылался. Но Таня не сомневалась: при встрече на одной кухне Галич уже через час сломал бы о затылок Паши собственную гитару.

Комарицын был полной противоположностью Паши. Талантливый, действительно талантливый обозреватель двух печатных и пяти сетевых изданий, известный блогер, что для Питера, кстати, редкость. Метко и беспощадно критиковал всех, всегда ощущая грань, за которой последует разрыв отношений и отлучение от кормушек. И «Единая Россия», и оппозиция в прежние годы звали к себе — не соглашался. Пожалуй, именно он и мог бы кинуть в твиттер новость — «Первая леди на питерской кухне». Но не делал этого — явно хотел насытить любопытство.

Эту троицу Татьяна выделяла в первую очередь по простой причине: довольно скоро именно они начали задавать тон на вечеринке, превратив остальных присутствующих в статистов.

— Танюша, может, хотя бы ты объяснишь мне эту непонятную историю с Чавесом? — спросил Комарицин. — Вроде бы, курс на прагматизм во внешней политике. И вдруг? Зачем?

Татьяна начала пересказывать то, что говорил Столбов на пресс-конференции, пока Альдога не решила ее дополнить. То есть, перебила.

— Старый сюжет, — улыбнулась она, — несостоявшийся договор Ивана Грозного и Елизаветы Английской. Царь-душегуб, убийца Новгорода, предложил ей: мол, давай, если твои холопы тебя свергнут, будешь жить у меня, в каком-нибудь Касимове. А если меня свергнут — приютишь в Англии. Правда, Елизавета прислала торговый договор, а Ваня-мучитель обозвал ее «пошлой девкой».

— Ну, Чавес и Столбов все же в разных весовых категориях, — заметил Комарицин, явно придумавший свое объяснение, но еще не решивший, стоит ли его озвучить.

— А, все просто! — гаркнул Паша и ударил по струнам. — Как там, у Губермана:

Ни вверх не глядя, ни вперед,сижу с друзьями-разгильдяями,и наплевать нам, чья берет —В борьбе мерзавцев с негодяями.

— Царская невеста, будь любезна, расскажи, кто, наконец, победит в этой великой и праведной борьбе на ее нынешнем этапе?

«Бездарные гитаристы», — хотела ответить Татьяна, но пожалела Пашу. Раньше он душевно перепевал Окуджаву, а может, и сейчас не забыл. Поэтому ответила что-то абстрактное, типа «Бобро как всегда победит Козло».

Иногда сквозь вопросы Комарицына, реплики Альдоги и гитарные импровизации Паши прорывались вопросы прочих гостей, друзей, знакомых. В общем-то, представимые вопросы, о кремлевской жизни. Обидной была даже не их наивность. Обидней было другое: Татьяна надеялась, что сейчас оживет прошлое, атмосфера таких вот кухонь конца 80-х и 90-х, да, именно 90-х, не весь Питер тогда подался в бизнес и в Москву. На кухнях тоже пили и пели.

Но нет, она оказалась столичной штучкой. Можно сказать, главным угощением вечера. Спасибо, хоть не подавали челобитные, а о свободных кремлевских вакансиях — «Нет ли и для меня местечка?» — говорили с юмором.

Впрочем, в каждой шутке есть мостик к серьезному продолжению. Поэтому Татьяна не раз напомнила о рекорах: подавайте заявления, это сейчас самая перспективная должность. Правда, придется рвать попу на флаг родины «Битлз», но это условие придумала не она.

— Забавная идея эти рекоры, — заметил Комарицин. — Может, объяснишь, что это такое?

— Я объясню, — перебил Паша, для солидности потрепав гитару. — Помнишь, у Галича: «А вослед ей ражие долдоны, шутки отпускали жеребячьи». Это и есть ражие долдоны, чтобы окончательно оприходовать страну.

— Это люди, которые знают… — начала Татьяна.

— Продолжаем Галича, — прозвенел в ответ Паша, — «Не бойтесь тюрьмы, не бойтесь сумы, не бойтесь мора и глада, а бойтесь единственно только того, кто скажет: „Я знаю, как надо“». Кстати, скажи, как близкая к телу: когда за эту песню будут сажать?

— И мне это интересно, — заметила Альдога.

— Вот ты как думаешь, что сейчас нужнее всего для России?

— Большой скачок, — ответил Костылев, не задумываясь. — Понимаете, Михаил Викторович, самое опасное для нас — это повторить ошибку коммунистов и начать догонять всех, кто нас опередил. Да, по стали и углю мы после войны догнали Америку. Но к тому времени Америка передала выплавку стали другим странам и создала персональный компьютер. Поэтому нужно играть на опережение.

— Правильно, — согласился Столбов. — А ты чего не играешь на опережение?

Костылев не понял.

— Застой в процессе, — пояснил Столбов, указывая на рюмки. Костылев кивнул, наполнил их коньяком. Себе постарался налить поменьше.