Тринити - Яков Арсенов

— За какой багаж? — переспросил Фельдман у ревизора, как бы взяв себе небольшой тайм-аут.

— За все вот эти рюкзаки, лодки… — наивно ввязывался в разговор служащий.

— И сколько вы за все это хотите? — решил уточнить Фельдман.

— Я ничего не хочу, существуют нормы, — сообщил ревизор.

— Раз не хотите, зачем делаете? — поймал его на нестыковке Фельдман. Это ведь явно идет вразрез с вашим внутренним миром.

— Так, прекращайте базар, платите, и я побежал! — заторопил Фельдмана ревизор. — Мне еще семь вагонов проверять!

— Это не наши вещи, — сказал Фельдман.

— Как не ваши? А чьи же? — удивленно вскинул брови ревизор.

— Не знаем! Не наши, и все! Забирайте их куда хотите! Вызывайте милицию! Или утаскивайте их отсюда сами! Или выбрасывайте из вагона! Я помогу. Вот, пожалуйста! — Фельдман снял с вешалки сумочку Мата и выбросил ее в открытое окно.

Неожиданная тишина заглушила стук колес. Фельдман сам не понял, что сделал. Но реакция ревизора всех устроила — он махнул рукой и пошел ревизовать дальше.

— Сумасшедшие какие-то, — буркнул он себе под нос, переходя в другой вагон.

— Я это… ну, еп-тать, в смысле… — потерял последний дар речи Мат. Он забеспокоился и задвигался по лавке, пытаясь как-то, хоть позой, что ли, заострить на себе внимание общественности.

— Неужто сало? — спросил Фельдман.

Мат кивнул и икнул.

— У Забелина полный рюкзак этого добра, хватит на всех! Я сам помогал ему паковать. Если не веришь, спроси, — успокоил он друга. — Зато сколько денег сэкономили! А сумку мы тебе потом организуем, к следующему семестру. Если захочешь.

Татьяне и Усову по двустороннему соглашению предстояло плыть в одной лодке. Ключевым в их экипаже был вопрос: кто сядет на переднее сиденье, а кто на заднее? Безопасного решения не находилось. В первом случае байдарка должна была клюнуть носом, во втором — опрокинуться назад. Ввиду неразрешимости вопрос был отложен до проб непосредственно на воде.

Пунктусу и Нинкину решать было нечего. Контуры вмятин, образовавшиеся при их первом столкновении, нисколько не изменились. Сидение в одной лодке виделось им как продолжение парного катания по земле.

Забелин достал из рюкзака восьмимиллиметровую кинокамеру «Родина».

— Я решил снять фильм, — прокомментировал он техническую новинку. Будет называться «Неужели это мы?». Фотоаппарат дает фрагментарное отображение действительности, а этой штучкой, — похлопал он камеру по объективу, как по храпу, — можно выхватывать из жизни более продолжительные куски. Это сделает представление о нас более монолитным.

— Ты считаешь, из нас может получиться что-нибудь толковое? — спросил Клинцов.

— Даже из захудалой фермы можно сделать передовицу. Возьми наш город дыра дырой, а купи набор открыток с видами — столица! Главное — выбрать угол зрения.

— Фильм — это хорошо, — сказала Татьяна. — Но кто теперь будет снабжать нас фотографиями? — добавила она возмущенно. Татьяна всегда просила Забелина, чтобы снимки, где фигурирует ее профиль, выпускались как можно большими тиражами. И не было в институте мужчины, у которого не имелось бы карточки с надписью: «Если не на память, то на всякий случай. Ч.Т.»

— Танюша, — успокаивал ее Забелин, — за временным преимуществом фоток ты не видишь будущей силы фильма. Я заставлю тебя плакать.

— Ради этого не стоит переводить пленку.

— Как раз стоит. Печаль — это одна из форм удовольствия. Мы будем просматривать кадры и плакать над собою. И это будет радостью, только тупой. Знаешь, есть тупая боль, а печаль — это тупая радость. Что касается «Зенита», то я дарю его Решетову.

— Но он не любит серийности! — всполошилась Татьяна. — Он будет снимать только то, что покажется ему занимательным. И мы, как самое неинтересное с его точки зрения, останемся без фоток.

— Будь спокойна, я знаю, как его уговорить, — сказал Рудик. — У него есть одна слабинка — он не может жить без нас. А мы запретим фотографировать себя как объекты стратегического назначения. Пусть снимает пейзажи. Посмотрим, надолго ли его хватит.

— Похоже, меня поставили к стенке, — принял подарок Реша.

— Зачем так грубо — к стенке? Просто поставили перед фактом.

— Я еще и фотографировать-то толком не умею.

— Научишься, — заверила его Татьяна. — Только не уходи в кинематограф. Ты у нас последний любитель впечатлений.

Местом отчаливания избрали крупнозернистый песчаный пляж.

Байдарка Татьяны оказалась бракованной. Усилиями всего отряда судно удалось кое-как связать и скрутить. Второстепенного Усова усадили в нос, набитый для противовеса провизией, а Татьяна заполнила собой все кормовое сиденье. Как только их оттолкнули от берега, ватерлиния суденышка сразу ушла под воду и больше уже над поверхностью не показывалась.

По берегам высоко и строго волновалась черемуха. Легкий скалярный ветерок, без всякого направления, шевелил ее кипевшие цветами ветки. Облако, одно на всем меднокупоросовом небе, словно привязанный баран, никак не могло сдвинуться с места. Вереница байдарок терлась об эти красоты, издавая приглушенные всплески.

Справа по борту показалась деревня. Народное гулянье на берегу шло полным ходом: надрывалась во всю ивановскую трехрядка, лаяли собаки, и от топота сапожищ заходился в тряске невысокий курганчик двенадцатого века.

На селе, как известно, не бывает демонстраций, и праздновать там начинают прямо с утра, если не с вечера, чтобы к обеду Первомай уже мог без проблем войти в метафазу.

Наружное наблюдение селян в образе двух клинобородых коз заметило приближающуюся флотилию и поспешило безутешным блеянием доложить об этом береговому люду. Обрадованные случаем колхозники столпились на берегу, а некоторые в горячке даже полезли в речку, желая сойтись поближе с заезжей экспедицией.

— Будем причаливать! — скомандовал Рудик. — Надо поддержать товарищей.

— Суши весла! — отдалось эхом.

— Ура!

На незапланированную встречу с мирным населением ушло полчаса. Говорили о международной напряженности, о хорошей урожайной погоде, упомянули и о забастовке немецких горняков из местечка Рур. Получилось что-то вроде митинга, после которого расчувствовавшиеся колхозники забили пустоты в байдарках студентов зеленым луком, редиской и домашним хлебом. Самый суетливый мужик в безрукавке сунул меж ног Мата бутыль c контрафактной зельеобразной жидкостью и очень доверительно сказал:

— Как стемнеет, не погнушайтесь, примите по рюмахе за этих, как бишь, за рурских… Оно и звучит-то почти как за русских. Может, оно там у них и утрясется как-нибудь.

— А мы, если надо для солидарности, тоже в поле не выйдем! — заверил другой мужчинка, поколоритней.

— Пятьдесят лет в струю! — дружно откликнулись туристы.

Попрощавшись с первыми представителями мест партизанской славы, поисковый отряд устроил гонки.

Оказавшись в хвосте, Татьяна приказала впередсмотрящему Усову убрать весло, чтоб не мешало, и, академически гребанув с места, заработала в одиночку на всех оборотах. Вот это был гит! Байдарка пошла, как скутер, задрав нос кверху. Усов сидел высоко, как на лошади. Всего полкорпуса отделяло их от лидеров, Мата с Мукиным, когда впереди появилась черная точка, которая стала быстро разрастаться в моторную лодку. Лихач играл машиной, огибая одному ему видимые препятствия. Кто бы мог подумать, что это было штормовым предупреждением. Поравнявшись с эскадрой, водитель лодки вошел в вираж, потом в очередной, а потом и вовсе закружил меж байдарок, приветствуя праздничную эскадру. Своими маневрами он наделал много волн. Посудина Татьяны покачнулась в продольной плоскости всего два раза. На третий она, как лошадь, встала на дыбы и начала погружаться в воду. Раздался нечеловеческий крик Татьяны. Имитируя недельного котенка, она вслепую била по воде руками и орала матом, очень близким к благому. Смирившись с участью, она уже согласилась было пойти на дно, но оказалось, что идти некуда — воды в реке всего по пояс.

Забелин, отвоевавший у биологички прерогативу не грести, как сливки, снимал свои первые документальные кинокадры.

Последовала вынужденная высадка на берег. График регаты сместился далеко вправо. Реша на скорую руку произвел изыскательские работы, чтобы половчее привязать к местности палаточный городок, и определил линию установки жилищ, ломаную, но с хорошей перспективой. Вскоре стоянка была оборудована по всем правилам бойскаутского искусства — вкривь и вкось. Парням пришлось попотеть, чтобы так и не суметь выполнить градостроительную волю Реши, грезящего мировым порядком.

Женская фракция тем временем загорала, удалившись за ближайший холмик. Девочки уселись вокруг Татьяны, как гарнир вокруг котлеты, и принялись в тысячный раз перещупывать косточки одногруппникам. Подобного рода пальпацией они занимались с первого курса и знали наизусть каждую кость, но присутствие в компании новенькой — биологички Лены — вновь вывело их на эту стезю.