Король детей. Жизнь и смерть Януша Корчака - Лифтон Бетти Джин

Кроме помощи третьеклассникам с уроками, Генриетте было также поручено натирать пол в коридоре перед дортуарами на третьем этаже, уже вымытый кем-то другим. Вооружившись тряпкой и щеткой, она вбежала в коридор, чтобы взяться за дело, и тут ей встретился Корчак. Смутившись, она начала подметать пол. Он остановился, понаблюдал за ней несколько секунд, а потом спросил:

— Новая?

— Новая щетка или новая личность? — быстро отпарировала она.

— Личность, — ответил он, приняв игру.

Опасаясь, что несдержанность на язык может навлечь на нее неприятности, Генриетта попыталась взять вежливый тон:

— Новая личность, — но тут же добавила дерзко: — Однако еще вчера она заблудилась в этих джунглях.

Она не знала, что веселый смех Корчака, прозвучавший в ответ, предвещал какую-то каверзу.

— Ну-с, что у нас тут? — спросил он весело. — Вы когда-нибудь прежде натирали полы?

— Да, — ответила она, не утратив смелости, — но комнаты в сравнении с этими выглядели спичечными коробками.

Затем он осмотрел ее пальцы с ярким маникюром, и ей снова стало не по себе. Но что бы он ни думал, его мысли замаскировала любезная фраза:

— Раз вы стажируетесь тут, я научу вас, как справиться с этой работой. Во-первых, тряпка у вас слишком маленькая для такого большого коридора. Лучше воспользоваться одеялом.

И он посоветовал ей принести свое одеяло, но обязательно снять пододеяльник.

Одеяло, которое она принесла, он сложил в длину и велел ей сесть на один конец, а сам ухватился за другой и потянул. Она несколько раз, «будто на санках», прокатилась из конца в конец коридора, пока пол не засиял, будто зеркало. Когда они завершили операцию, одеяло, которое он ей вернул, превратилось в грязную тряпку.

На лице Корчака появилось злокозненное выражение, и он с притворным ужасом воскликнул:

— Ну-ну! Так-то новые сотрудницы уважают собственность интерната! За десять минут новое одеяло превратилось в старую половую тряпку! Возмутительно! Непростительно! Я немедленно сообщу об этом экономке!

— Но вы же сами велели мне… — растерянно возразила Генриетта.

И вот тут он словно бы по-настоящему рассердился:

— Невинный младенец! Святая простота! Всегда найдете виноватого.

И умчался по коридору.

Генриетта осталась стоять в полном ошеломлении. И смирилась с тем, что будет у Корчака на плохом счету. Но на следующем семинаре в четверг он словно бы забыл про случившееся и занялся разбором жалоб других стажеров, утверждавших, что дети несправедливо привлекли их к суду.

— Ах, так они подают на вас в суд! — сказал он. — Вы спрашиваете, за что. Вы утверждаете, что ни в чем не виноваты. — Его голос становился все более взволнованным. — Мудрого человека нельзя оставить в дураках. Нужна смелость, чтобы уметь отказаться.

Остальные стажеры не поняли этого корчаковского выпада, но Генриетта знала, что его слова обращены к ней. Ей стало ясно, что он ее испытывал, проверяя, как далеко она зайдет в слепом повиновении власть имущему. Испытание она провалила, но приобрела умудренность. В будущем она будет думать, прежде чем действовать, и станет полагаться на собственное суждение.

Как и Стефа, Марина общалась со стажерами через их журналы. Когда тема задевала ее за живое, она была способна исписать много страниц. В 1929 году Станислав Земис написал, в какую ярость его привели мальчики, которые ругались в скаутском лагере. Он сделал им выговор, они попросили время на исправление и делали успехи, но теперь, вернувшись в Беляны, снова начали ругаться. Не будет ли мадам Марина так добра вразумить их?

«Мне нелегко ответить вам, — написала Марина у него в журнале. — Я не помню, чтобы когда-либо слышала ругательства от девочек. Мне кажется, они меня побаиваются и в моем присутствии ссор не затевают. Однако пан доктор, чья комната примыкает к дортуару мальчиков, слышит их ругань, но ничего не говорит. Естественно, мальчики считают, что он ничего не имеет против. С тех пор как я начала дежурить в дортуаре мальчиков, пока они не засыпают, их поведение стало лучше. Я строго требую, чтобы они содержали свои вещи в порядке и не употребляли плохих слов. Однако в единственный вечер, когда я туда не зашла, мальчики, как я узнала, подперли дверь уборной ручкой от метлы. Это значит, что они меня боятся и при мне ведут себя иначе. Они знают, что я им не спущу. И спускать нельзя. Манера пана доктора оставаться просто наблюдателем не действует на задир вроде Олега, который командует теми, кто послабее».

Марина зачеркнула следующую страницу рассуждений, возможно заметив, что они говорят не в пользу Корчака. Хотя всего за год до этого она написала брошюру о воспитательных приемах в Нашем доме (опиравшихся на корчаковскую систему самоуправления) с хвалебным предисловием Корчака, ее все больше раздражал его отказ прямо воздействовать на наиболее агрессивных мальчиков. Она не соглашалась с тем, что надо терпеливо ждать, пока смутьян не признает необходимости стать примерным обитателем приюта. Собственно говоря, она не одобряла многие идеи Корчака, в частности, то, что дети голосованием оценивают друг друга и штат (она вскоре отменила голосование и сама давала оценки детям за хорошее поведение) и могут привлекать к суду взрослых. Стажеры часто слышали, как она ссорилась с Корчаком по этим поводам. Не раз она угрожала уйти, передав интернат ему. «Мы считали его мягкотелым» — так сказал один из стажеров, имея в виду попытки Корчака умиротворить Марину. Заметили стажеры и то, что Корчак не внес никаких изменений в свои методики.

Станислав Роголовский вспоминает, как его удивляла УКЛОНЧИВОСТЬ Корчака, когда он отвечал на некоторые вопросы стажеров. «Вместо того чтобы ответить прямо, он говорил: «Я не знаю», или: «Может быть», или: «Не могу ответить, мне так и не удалось решить эту загадку», или: «Я могу предложить истолкование, но не знаю, насколько оно верно». А если от него не отставали, он мог сказать: «Не про всякую правду можно трубить на весь мир».

И все же бывали семинары, когда Корчак поражал всех четкими категорическими ответами. Один из стажеров признался, что потерял власть над собой, когда трудный мальчишка надерзил ему: «Вам меня слабо ударить. Знаете, что пан доктор сразу вышвырнет вас за дверь!» Ухватив его за воротник, стажер рявкнул: «Я тебя не отшлепаю, но так накажу, что ты впредь побоишься так себя вести!» И он потащил мальчика по лестнице в подвал, грозя запереть его там: пусть вволю орет и дерзит крысам! Угрозы возымели свое действие. Мальчик немедленно присмирел и с тех пор стал послушным.

Все ждали, что скажет Корчак. Доктор словно съежился у них на глазах, голова ушла в плечи, и он заговорил странным шепотом, будто говорил сам с собой: «Дерзкий ребенок грубит, потому что он несчастен. Он взволнован. Ваш долг учителя выяснить, что его мучает. Возможно, у него болит зуб, и он боится сказать об этом из страха, что вы отправите его к дантисту. Возможно, у него жар, а он боится сказать, потому что тогда его завтра не пустят в кино. Возможно, он не спал всю ночь, потому что думал о своей матери, которая умерла или где-то далеко отсюда. Возможно, она ему приснилась, и он проснулся в слезах. Возможно, он уверен, что его никто не любит. А вы — учитель, вы тот, на ком он вымещает все эти несправедливости и потерю матери — далекой, грустной, бедной, сердитой, ожесточившейся, но все-таки его матери. Вы — сильный, здоровый, улыбающийся, но вы чужой. Дерзкий ребенок не знает, что он для вас важен, что вы стараетесь защитить его от холодного мира, исполненного зла. Он не понимает, что вы должны оберегать и других детей, которые доверяют вам и нуждаются в вас. Он не понимает, что причиняет вред не только вам, но и себе. Но вы-то знаете. А потому — в темный подвал его! Напугать паршивца до смерти! А может быть, вы действительно надеялись, что он получит по заслугам. Зло за зло!»

Корчак продолжал шептать про себя: «В этом мире много чудовищного, но самое худшее — когда ребенок боится своего отца, своей матери, своего учителя. Он их боится, вместо того чтобы любить их, доверять им». Голос Корчака исполнился боли и горечи. Он закрыл глаза. Последовали минуты горестного молчания. Никто не знал, что делать. Ушел ли Корчак в свои мысли? Плачет? Уснул? Признавшийся стажер пожалел о своей откровенности. Но Корчак не заснул. Внезапно он вскричал: «Господи, прости его за то, что он напугал бедного ребенка!» Не попрощавшись, он встал и вышел из комнаты.