Одна ночь - Пауль Куусберг

Однажды Маркус скажет себе, что он лжет. Он из-за себя не сказал того, чего ждала Эдит. Из-за себя и Дагмар. Потому что его потянуло к Дагмар. Но чтобы прийти к этому, ему пришлось прожить еще многие и многие годы.

Снегопад продолжался, продолжалась ночь, и не было конца дороге.

Маркус не заметил, когда очутился рядом с Хельму-том, он уже успокоился, ни себя, ни других больше не обвинял. Ему и в голову не пришло, что Валгепеа мог замедлить шаг ради него, чтобы узнать, с чего это Маркус плетется в хвосте. Но это именно так и было. Ничего особенного Валгепеа не обнаружил. Маркус шагал как обычно - твердо и спокойно. И вид у него был обычный, разве что пропала охота болтать. Дорога сделала уже несколько новых поворотов. А Маркус все не замечает его. И этот начинает сдавать, подумал Валгепеа.

Непогода, снег, ночь. Все та же непогода, тот же снег и та же ночь. Ели порой отступали, потом снова надвигались.

Маркус не смог бы сказать, как долго они шли. Он не пытался взглянуть на часы, хотя непременно увидел бы стрелки, увидел, несмотря на темноту и снегопад. Ему не хотелось расстегиваться, залезать рукой под ватник, просто лень. Он уже чуточку успокоился, больше не думал о Дагмар, тем более об Эдит, голова казалась свинцовой. Равнодушно подумал: какое значение имеет время. Идти придется до конца - пока не дойдем до намеченной цели, все равно нигде не сможем приткнуться. А если глянуть дальше сегодняшней ночи, идти придется ровно столько, сколько выдержат ноги. Идти туда, куда положено, идти, даже когда неизвестно, куда придем.

Так же, как Яннус, не знал и Маркус в ту ночь, что впереди у него еще долгие дороги - в снегопад, вьюги и ночи, когда вокруг кромешная тьма и сверкают только в этой тьме тысячи звезд в небе. Что придется ему пройти сотни километров среди лесов, где маковки елей сливаются с темнотой, меж пустынных холмов, где обрезанные взрывами стволы деревьев напомнят редкие толстые щетинки в бороде исполина. Придется шагать по бесконечным виляющим проселкам, где по самую ось вязнут в грязи машины и по колено солдаты, или пробираться по занесенным ложбинам, где снегу чуть ли не по пояс, дорога порой вообще исчезает из-под ног и люди барахтаются, но все же выбираются наконец на твердое место. Что придется идти, не поддаваясь усталости, какие бы там мысли ни лезли в голову, не считаясь с настроением и желанием. Что пройдет он по этим дорогам с винтовкой за плечами и без нее и что потом, уже седовласым, все еще в охотку будет бродить по лесам, и снова придут на память ему те же мысли, которые одолевали его в эту снежную темную ночь. Но даже если бы он знал наперед, все равно прошел бы все эти свои дороги. Только держал бы язык за зубами, сжал челюсти так, чтоб даже полслова не вылетело. Правду нужно уважать, но правда может и убить, поэтому иногда стоит попридержать язык. Однако дороги своей он бы не прервал. Временами ему казалось, что движение вперед или остановка не зависят от него. Что это жизнь подгоняет его, что жизнь, по сути, бесконечный поход, тот самый поход, в котором порой знают место назначения, а порой и нет, но все равно идти необходимо.

Идти, все время идти, идти без конца.

Возможно, что и Хельмут Валгепеа где-то в глубине души чувствовал то же самое.

В эту снежную ночь ничего не произошло.

ЭПИЛОГ

В ту снежную ноябрьскую ночь действительно ничего особенного не случилось. Все, что произошло, произошло потом.

Их путь продолжался еще четырнадцать дней. И все эти две недели они шли пешком, лошади им больше нигде не удалось добыть, машины проносились мимо, с десяток, может, проехало пустых, но не остановились. Один грузовик притормозил, но ехал он в другую сторону. Машин вообще проезжало немного. Два дня они отдыхали, так что, пока добрались до железной дороги, прошло целых шестнадцать дней.

Завшивели. Не помогла и баня, которая то ли запоздала, как думал Сярг, то ли ее устроили слишком рано, как утверждал Койт. Первым, через день после бани, стал чесаться и тайком искать в белье паразитов Альберт Койт. Вскоре зачесались уже все, но еще украдкой. Открытую войну объявил вшам Яннус, он громогласно заявил братья и сестры, долой шутки, прекратим подпольную вошебойню и начнем публичную планомерную борьбу. Койт углядел в этом один из принципов освобождения от старых предрассудков и всей душой поддержал Яннуса. С этих пор вшей искали совместно по утрам или по вечерам, а иногда и после того, как вставали, и перед тем, как лечь спать. На первых порах женщины отыскивали себе укромный уголок или просили мужчин удалиться, позднее и они перестали стыдиться; Альберт Койт украдкой поглядывал на голые плечи Дагмар и мучился из-за этого. Второй раз боцману Адаму уже не удалось устроить баню. Женщины, правда, стирали свое белье, Юлиус Сярг добровольно таскал им воду и добывал дрова, но и это особо не помогло. "На них только кипяченье действует", - говорила Мария Тихник, которой еще в тюрьме пришлось натерпеться от вшей. Они искали и в голове друг у друга, к счастью, там было чисто. Мария сказала, что бельевая вошь отличается от головной. Дагмар в этом не разбиралась. Все были убеждены, что подцепили вшей на полу в какой-нибудь сельской- избе, где спали в одежде все новые люди. И они спали одетыми, другой возможности просто не было. Кто добрался до Челябинска, тот освободился от вшей в тамошнем санпропускнике, где одежду прожаривали в специальных камерах, а люди мылись зеленым мылом под горячим душем; каждый приезжий обязан был иметь из санпропускника справку, без нее в город не впускали. Койт подумал, что следовало бы изобрести особый душ и от пережитков, чтобы он изнутри промывал человеческие души. После войны, в середине пятидесятых годов, один из поэтов напишет даже стихотворение почти на такую же тему.

Тифом никто из них не заболел. Альберт Копт на следующий год занедужил в уральском военном лагере кровавым поносом, его даже свезли в палату, где лежали умирающие, с неделю он дышал на ладан, но, к удивлению врачей, выжил. От дизентерии там умерло немало эстонцев. И Маркус долгое время хворал, желудки были у многих солдат расстроены, это откровенно подтверждали "полевые уборные".

С едой, хотя и становилось все туже, кое-как обходились. Помогли сало и сахар из Паша-Перевоза. У Вал-гепеа шпику хватило до самого Челябинска, в день он съедал лишь по кусочку величиной с почтовую марку. До этого он с такой же точностью делил масло. В некоторых сельских магазинах эвакуированным продавали хлеб, по шестьсот граммов на* душу. Вначале картошку они покупали у колхозников за деньги, потом с них начали требовать вещи. Однажды на комбинацию Дагмар удалось выменять курицу. Курица была крупной и жирной, супа хватило на всех. Маркус обменял купленную в Ленинграде вельветовую куртку на муку - потом из нее три дня готовили густую подливку к картошке. Сярг время от времени пускал в оборот мыло, на мыло он выменивал махорку и папиросы и никогда не забывал о пачке "Ориента" - всегда предлагал закурить Хель-муту и другим. Мясом разжиться им не удавалось, за мясо требовали ручные или карманные часы, расставаться же со своими хронометрами никто не хотел. Валгепеа заявил, что свою "Омегу" меньше чем за полтеленка не отдаст, а телят режут по весне.

Боцман Адам натерпелся горя, добывая продукты, Койт пытался помогать ему, с каждым днем его познания в русском языке расширялись, в день он заучивал по тридцать новых слов из словаря, другие тридцать западали сами собой в память, а она у него и впрямь была завидная. Только ничего выторговать у крестьян ему не удавалось, он объяснялся слишком книжно, изысканно, и люди сторонились его. Валгепеа справлялся лучше, - он-то и остался в помощниках Адама. Сярга интересовал только табак. Вечерами он иногда пел, в основном шлягеры. Говорил: чтобы скоротать время и не забывать Эстонию, - на самом же деле для Дагмар, Никто об этом не догадывался, разве что Дагмар, но виду не подавали. Даже Юлиусу Сяргу.

Целую неделю шли по местам, где жили соплеменники - дорога веда через деревни вепсов. Койт, к общему удивлению, знал множество вепских слов, но его переводческие способности не понадобились. Вепский язык все более или менее понимали, даже Валгепеа, голова которого, как он сам досадовал, никакого чужого языка не принимала.

Лишь в редких случаях приходилось прибегать к помощи русского, вепсы по-русски говорили свободно - и молодые и старики - да и между собой в большинстве объяснялись по-русски. Альберт Койт в каждом новом доме произносил длинную речь об угро-финских народах. Говорил, что ученые все еще спорят о том, где их прародина. В прошлом столетии высказывалось предположение, что угро-финны относятся к монгольской расе и что их первые поселения были в Алтайских горах. В новейшее время утверждают, что угро-финны - один из древнейших европейских народов и что их прародина в Восточной Европе. Еще пять-шесть тысяч лет тому назад угро-финны жили на берегах Волги и в бассейне ее притоков - Камы и Оки, вплоть до самого Урала, Первыми оттуда перекочевали на север ненцы, оставшиеся племена разделились на две ветви: угорскую, представители которой мадьяры, или, как их называют, венгры, перекочевали в Тисскую низменность и образовали там Венгрию; остяки же и манси подались на восток, в Сибирь, на берега Оби, Енисея и Иртыша. Все остальные отнесены к финско-пермской ветви, западное ответвление которой, в поисках лучших охотничьих, рыболовных и земельных угодий, постепенно дошло до Балтийского моря. Сюда относятся финны, эстонцы и ижорцы. Некоторые ученые думают, что стронуться с места угро-фин-нов вынудило переселение народов, продвижение славян с запада на волжские земли, однако молодые ученые оспаривают это и утверждают, что перемещение угро-финнов происходило медленно, столетиями, даже в течение нескольких тысячелетий. Немецкий ученый Коссина и швед Алмгрен, в свою очередь, заявляют, что угро-финны перекочевали на свои нынешние территории из Западной Европы, из Франции. Но эта теория не выдерживает критики. Говорил Койт еще о том, что угро-финские языки делятся на несколько групп: балтийско-финские, волжские, пермские, угорские, отдельную группу образует лапский язык. А всех языков шестнадцать; по данным тысяча девятьсот двадцать шестого года, угро-финнов было девятнадцать миллионов. Вепсы относятся к балтийско-финской ветви; по сведениям эстонской энциклопедии, их тридцать три тысячи человек.