Дело о лазоревом письме - Юлия Латынина

– Довольно, господин Андарз, – сказал государь. – Ваши подворья кишат осуйскими банкирами, ваши гавани переполнены осуйскими судами! Я не желаю слушать, как вы защищаете город, в котором вы провели шесть месяцев! Шесть месяцев я тосковал без вас, а вы – вы устремились к осуйским взяткам!

– Я не устремился, – сказал Андарз, бледнея, – я был сослан.

– Сослан ко взяткам?

– Руш выслал меня из столицы, чтобы причинить вам боль.

– Что вы так ненавидите Руша, Андарз? Или вы хотите сказать, что моя мать не умела выбирать министров? Едва мать моя умерла, вы не успокоились, пока не добились его казни! Боже мой! Тело, которое ласкала моя мать, рвала на части глупая толпа, руки, которые обнимали, достались воронам!

– Мне кажется, – проговорил Андарз, – обвинение Рушу зачитывал господин Нарай…

– Нарай ненавидел Руша за вред, приносимый им государству, а за что ненавидели Руша вы?

– Да, – сказал Андарз с кривой улыбкой, – до государства мне дела не было. Я ненавидел Руша за то, что он ненавидел вас.

– Да, – промолвил государь, закусив губку, – в детстве я был уверен в вашей преданности. Но теперь: разве могла мать назначить моим наставником человека, который не был ей безусловно предан? Отчего вас ненавидел Руш?

– Он опасался моего влияния на вас.

– На меня или мою мать?

– Государь, что вы хотите сказать?

– Я хочу сказать, – проговорил государь, задыхаясь и трепеща, как карась на удочке, что десять на посту наставника государя мог продержаться только человек, бывший любовником моей матери.

Андарз побледнел. Признаться, при дворе нашлось бы мало статных чиновников, которых государыня не отведала, было то и с Андарзом, но, как говорится, если ты два раза побывал со своим пестом в чужой ступке, это еще не повод называться мельником! Впрочем, Андарз очень предусмотрительно не стал говорить государю, как обстояло дело. Он повернулся к Нараю и сказал:

– Вы лжец, советник Нарай, – и это нетрудно доказать. Если бы я был любовником государыни – неужели бы я не написал для нее ничего, кроме трех од на ее именины!

Нарай побледнел. Действительно: любого другого человека в империи можно было обвинить в тайном прелюбодеянии, но о каждом прелюбодеянии господина Андарза было известно в трактирах и на перекрестках, и нередко с самыми циничными подробностями.

Но государь был уже весь белый от гнева:

– Вы учили меня смеяться над справедливостью, чтобы я не осуждал ваших собственных преступлений! Вы ворошили историю, как могли, скрыли от меня такие книги, как «Железный свод» и «Книгу наставлений», потчевали взамен разными книжонками об удивительном и занятном! Мать назначила вас моим наставником, чтобы сделать меня неспособным к управлению страной! В детстве я спрашивал вас о «Книге наставлений», а вы засмеялись, что это книга, где предлагают рубить много голов и читать много доносов! Я лишаю вас звания наставника, господин Андарз! Верните мне ваше кольцо, вы недостойны его носить.

Андарз посмотрел на свои длинные, тонкие пальцы: на третьем из них сидело кольцо императорского наставника: редчайший, оранжевого цвета сапфир, оправленный в золото.

Андарз подергал за кольцо, потом поискал глазами и подошел к маленькому столику, на котором справа лежала государственная печать, для утверждения бумаг, которым суждено было стать указами, а слева – бронзовый нож для разрезания бумаг, которым это было не суждено.

– Что вы хотите, – закричал государь.

– Не могу снять кольцо, Ваша Вечность. За двенадцать лет оно вросло в кожу.

– Прекратите, – пискнул Варназд.

Андарз оперся левой рукой о столик, а правой взял бронзовый нож и с силой вонзил его в палец над кольцом: что-то хрустнуло, брызнула кровь, заливая бумаги. Андарз, сжав зубы, сорвал кольцо с искалеченного пальца, положил его на стол и вышел. Государь завизжал. На столе, прямо на указе о прекращении торговли с Осуей, в луже красной крови плавало оранжевое в золоте кольцо.

В то самое время, когда господин Андарз повздорил с государем, привратник на Диевой фабрике, по имени Дана Косолапка, сидел на камне под именным столбом перед воротами. Вдруг с противоположной стороны улицы показался прохожий. Это был коренастый человек в штанах цвета гусьего пуха и чесучовой куртке, с рукавами, оборванными до такой степени, что они напоминали комки прелой листвы. Из-под повязки на лбу человека, там, где обычно ставят клеймо за воровство, выглядывала розовая язва. За спиной незнакомец нес небольшой, обитый жестью сундук.

– Эй, – сказал незнакомец, – господин хороший, где мне тут найти местечко переночевать?

Ухнул и спустил свой сундук на землю, явно намереваясь переночевать в усадьбе.

– Иди-ка ты прочь, – сказал Дана Косолапка, – наш хозяин не велит пускать на двор посторонних без рекомендации.

– А не подойдет ли тебе рекомендация за подписью самого господина Чареники, государева казначея? – говорит незнакомец и протягивает ему розовую.

Дана Косолапка запихнул деньги в рукав и подумал: «Этот человек сам напрашивается на беду! Сдается мне, что его сундук набит всяким добром, и что неплохо будет, если его сундук не только переночует здесь, но и останется навсегда, – а хозяина, если вздумает протестовать, можно будет зарыть у ручья под ивой.».

И вот Дана Косолапка кивает незнакомцу и несет его сундук в сторожку, скрытно, так чтобы этого никто не видел, а потом незнакомец с розовой язвой на лбу ведет его в кабачок напротив.

Едва сторож и незнакомец, над которым замышлялось такое нехорошее дело, ушли в кабачок, крышка сундука приоткрылась, и из нее высунулась лапка Шаваша, а вслед за тем вылез и он сам. Шаваш почесал себе бок, ушибленный, когда сундук сбросили на пол, вздохнул, раздвинул деревянные рамы окна и выскользнул наружу.

Было уже темно. Дул пронзительный холодный ветер, и облака, уцепившиеся за черное небо, напоминали остатки каши на донышке котла. Шаваш стоял во внутреннем дворике небольшой усадьбы: посереди дворика потерянно чирикал фонтан, слева, на втором этаже, светился мягким розовым светом кабинет эконома Дии. Шаваш скользнул к кустику красноглазки и заметил, что расцветшие было бутоны загнили от холода. Шаваш вдруг почувствовал, что замерзает: кто же мог знать, что погода так внезапно переменится! Шаваш облизал посиневшие губки и стал осторожно взбираться по резному именному столбу, вкопанному в землю рядом с кабинетом. Миг – и он уже у самого кабинета. Еще миг, – и Шаваш, зацепив крючок, перебрался на карниз и спрятался под широкими, закрывавшими стену плетьми ипомеи и красноглазки. Шаваш осторожно раздвинул нитки в промасленной оконной ткани, заглянул внутрь и стал смотреть.