Твой восемнадцатый век - Натан Эйдельман

Герцен, впрочем, обладал особым умением — нервировать своих противников обещаниями приближающегося удара: сообщение о предстоящем выходе тайных «Записок» прабабушки ныне царствующего императора было повторено в следующих номерах…

Через два месяца, 15 ноября 1858 года, 28-й номер «Колокола» уже извещал о выходе «Записок» на языке подлинника — французском. Затем последовали русское, немецкое, шведское, датское, второе французское, второе немецкое издания.

«Бывают странные сближения», — писал A. C. Пушкин. Странным сближением на этот раз было то обстоятельство, что секретные мемуары императрицы сделались всеобщим достоянием ровно через сто лет после тех событий, которые в них описываются (1759–1859). И всего за несколько месяцев до того «Колокол» приглашал своих читателей к Щербатову и Радищеву Откровенные сочинения врагов Екатерины и самой царицы публикуются «по соседству».

Обнародование «Записок» Екатерины II показалось обитателям Зимнего дворца более страшным, нежели вскрытие самых фантастических злоупотреблений чиновников и помещиков: ведь в последних случаях, в конце концов, говорилось о «плохих чиновниках и помещиках», здесь же «заряд» попадал прямо в верховную власть. Прочитав мемуары императрицы, выдающийся французский историк Ж. Мишле писал Герцену: «Это с вашей стороны — настоящая заслуга и большое мужество. Династии помнят такие вещи больше, чем о какой-либо политической оппозиции». Из Петербурга помчались строжайшие приказы российским послам, консулам — скупать и уничтожать этот «совместный плод» усилий русской царицы и русского революционера… В ответ на растущий «спрос» Герцен и Огарев умножают тираж новой книжки — и царские финансы оплачивают революционную печать! В России, конечно, предприняты поиски виноватого — того, кто добыл из секретнейшего архива и обнародовал столь важный документ. Если бы нашли — загнали бы смельчака туда, куда «Макар телят не гонял…»; однако — не сумели отыскать. Разумеется, и Герцен сохранил тайну приобретения и обнародования «семейного» документа самодержавия, — пройдет много времени, прежде чем удастся узнать некоторые подробности.

Впервые об этой истории кое-что в русской печати появилось тридцать пять лет спустя (1894), в записках вдовы Герцена Натальи Алексеевны Тучковой-Огаревой: «В 1858 году приехал к Александру Ивановичу один русский, NN. Он был небольшого роста и слегка прихрамывал. Герцен много с ним беседовал. Кажется, он был уже известен своими литературными трудами… После его первого посещения Герцен сказал Огареву и мне: «Я очень рад приезду NN, он нам привез клад, только про это ни слова, пока он жив. Смотри, Огарев, — продолжал Герцен, подавая ему тетрадь, — это «Записки» императрицы Екатерины II, писанные ею по-французски; вот и тогдашняя орфография — это верная копия». Когда записки императрицы были напечатаны, NN был уже в Германии, и никто не узнал об его поездке в Лондон…

Из Германии он писал Герцену, что желал бы перевести «Записки» эти на русский язык. Герцен с радостью выслал ему один экземпляр, а через месяц перевод был напечатан…; не помню, кто перевел упомянутые «Записки» на немецкий язык и на английский; только знаю, что «Записки» Екатерины II явились сразу на четырех языках и произвели своим неожиданным появлением неслыханное впечатление по всей Европе. Издания быстро разошлись. Многие утверждали, что Герцен сам написал эти записки; другие недоумевали, как они попали в руки Герцена. Русские стремились только узнать, кто привез их из России, но это была тайна, которую, кроме NN, знали только три человека, обучившиеся молчанию при Николае».

«Люди, обучившиеся молчанию», — возможно, Герцен, Огарев и сама Тучкова-Огарева; о личности же NN в конце XIX — начале XX века только начинали догадываться. Публикуя сообщение H. A. Тучковой-Огаревой о том, что корреспондента Герцена «уже нет на свете», редакторы полного собрания сочинений Екатерины II сделали примечание (в 1907 году): «Автор „Воспоминаний“ ошибается».

Дело в том, что специалисты подозревали очень известного историка, издателя журнала «Русский Архив» Петра Ивановича Бартенева (1829–1912).

Действительно, он был маленького роста и прихрамывал; к тому же — всю жизнь занимался историей Екатерины II, его даже называли в шутку «последним фаворитом императрицы». В его печатных сочинениях то и дело проскальзывают ссылки на хорошо известные ему «Записки». В 1868 году, например, Бартенев писал: «Покойный граф Д. Н. Блудов передавал нам, что ему при разборе архивов Зимнего дворца случилось читать неизданную собственноручную тетрадь Екатерины II на французском языке… содержавшую в себе подробные ее рассказы о рождении, детстве и вообще о жизни ее до приезда в Россию». Правда, по своим довольно умеренным монархическим взглядам Бартенев вроде бы не походил на тайного, дерзкого корреспондента Герцена, рискнувшего головой, чтобы добыть и напечатать записки Екатерины. Даже через полвека, когда за «старые грехи» не могли уже серьезно наказывать, историк сердился и решительно оспаривал любой намек, будто именно он доставил рукопись в Лондон…

Только в советское время, в недавние годы, усилиями нескольких ученых «тайна 1858 года» вроде бы раскрыта.

Дело, оказывается, началось с того, что в 1855 году только что вступивший на трон Александр II срочно отправляет в Москву главного архивариуса империи Федора Федоровича Гильфердинга.

Хотя Крымская война к тому времени еще не окончилась и положение в стране было очень критическим, новый царь нашел время поинтересоваться тем самым фамильным документом, который покойный отец, Николай I, не разрешил читать даже своему первенцу и наследнику. Секретные архивы во время войны эвакуированы в Москву — и Гильфердинг должен привезти оттуда рукопись Екатерины.

В Москве главному архивариусу помогали младшие чиновники, служившие в том архиве, где хранились записки: одним из них был двадцатишестилетний Петр Бартенев, добрый знакомый Гильфердинга; другим — известный собиратель русских сказок Александр Николаевич Афанасьев. То ли один Бартенев, то ли Бартенев и Афанасьев вместе отыскали среди миллионов листов Государственного архива нужную рукопись: Гильфердинг мчится с нею в Петербург, Александр II с любопытством читает, затем мемуары Екатерины возвращаются в Архив и снова — почти на полвека — запечатываются большой государственной печатью.

Однако пока вынимали и пока укладывали на место, тут был случай скопировать не хуже, чем у князя Куракина, который в 1796 году обманул Павла I…

И вот — толстая французская рукопись, вернее, копия того подлинника, что за «большой печатью», уж укладывается в чемодан молодого ученого Петра Бартенева, который летом 1858 года отправляется в заграничное путешествие. Историк в эту пору совсем не такой противник власти, как революционный демократ Герцен, но еще и отнюдь не тот консерватор и монархист, каким станет много лет спустя… Бартенев (как и его коллега Афанасьев) уверен, что нельзя утаивать от русских людей их прошлое; что важнейшие политические и литературные документы XVIII и XIX веков должны быть обнародованы; что Герцен делает большое патриотическое дело, выводя из мглы, забвения и тайны труды Радищева, Фонвизина, Щербатова и даже… самой Екатерины II.

Итак, любопытство Александра II к запискам прабабки в конце концов обернулось тем, что эти записки читала с 1859-го вся Европа и, тайком, Россия…

Приближалось столетие того дня, когда Павел I впервые увидел документ об убийстве своего отца, а также завещание своей матери и ее мемуары. Однако еще и 19 декабря 1891 года Главное управление по делам печати запретило две части серьезной научной книги В. А. Бильбасова «История Екатерины II» — «по оскорбительности для памяти царствующих особ империи последней половины XVIII века». Готовую книгу (3000 экземпляров) задержали в типографии. Тогда-то праправнук Екатерины Александр III пожелал лично ознакомиться с мемуарами Екатерины II, после чего наложил на них «дополнительный запрет».

Лишь революция 1905 года, ослабившая цензурное раздолье, позволила перепечатать в России текст записок Екатерины, изданных Герценом полвека назад. А в 1907 году вышел последний, двенадцатый том академического издания сочинений императрицы. Любопытно, что даже в строго научном издании, где текст записок помещался на французском языке, без перевода, все-таки несколько отрывков было выпущено…

Так завершалась сложная, «детективная» история воспоминаний Екатерины II; история длиною в полтора века…

И тут, мы полагаем, наступает время вспомнить о попугае{20}.

В последние дни 1917-го или в начале 1918 года отряд красногвардейцев обыскивал петроградские аристократические дворцы и особняки. В доме светлейших князей Салтыковых их приняла глубокая старуха, неважно говорившая по-русски и как будто несколько выжившая из ума. Командир отряда, происходивший из дворян, но давно порвавший со своим сословием, на хорошем французском языке объяснил княгине: