Холли - Стивен Кинг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Мне не нужно наставничество, — говорит Барбара. Она делает еще один глоток чая, не поморщившись, а затем касается своей папки, как бы удостоверяясь, что она всё еще здесь. — Чего я хочу, всё, чего я хочу, — это чтобы она прочитала несколько моих стихов. Может быть, всего два, даже один. Мне нужно знать... — Барбара с ужасом осознает, что ее глаза наполнились слезами. — Мне нужно знать, хороша ли я или просто трачу время.
Эмили сидит абсолютно неподвижно и просто смотрит на Барбару. Которая, теперь сказав то, что пришла сказать, боится встретиться взглядом со старушкой. Вместо этого она смотрит в противное варево в своей чашке. Так много осталось!
Наконец Эмили говорит:
— Дайте-ка мне один.
— Один...? — Барбара честно не понимает.
— Один из ваших стихов. — Теперь Эмили звучит нетерпеливо, как и в дни преподавания, когда она сталкивалась с тупицами. Их было много, у нее не хватало терпения на них. Она протягивает руку с голубыми венами. — Тот, который вам нравится, но короткий. Страница или меньше.
Барбара растерянно открывает свою папку. Она принесла с десяток стихов, и все они короткие. Полагая, что если бы миссис Кингсбери согласилась посмотреть (с ничтожной вероятностью, Барбара знает), она бы не захотела смотреть стихи вроде "Регтайм, разорванное время", который занимает почти восемнадцать страниц.
Барбара начинает говорить что-то стандартное, наподобие "вы уверены", но один взгляд на лицо профессора Харрис, особенно на ее яркие глаза, убеждает ее не быть такой глупой. Это была не просьба, а требование. Барбара открывает папку, перебирает несколько стихов не совсем твёрдой рукой и выбирает «Лица меняются». Этот стих связан с одним ужасным событием, произошедшим в прошлом году, от которого у нее до сих пор ночные кошмары[70].
— Вам придется меня немного извинить, — говорит профессор. — Я не читаю в присутствии. Это невежливо и мешает концентрации. Пять минут. — Она начинает покидать комнату со стихотворением Барбары в руке, затем указывает на банку рядом с чаем. — Печенье. Угощайтесь.
Как только Барбара слышит, как захлопывается дверь в дальнем конце гостиной, она несет свою кружку к раковине и выливает всё, кроме одного глотка. Затем она поднимает крышку банки с печеньем, видит миндальное печенье и берет себе одно. Она слишком нервничает, чтобы быть голодной, но это вежливость. По крайней мере, она надеется на это. Вся эта встреча вызывает у нее странное ощущение. Это началось еще до того, как она вошла в дом, с того, как профессор Харрис поспешил закрыть левую дверь гаража, как будто ему не хотелось, чтобы она увидела фургон.
Что касается профессора Харрис... Барбара не ожидала пройти дальше парадной двери. Она объяснила бы суть дела, спросила бы профессора Харрис, не могла бы та поговорить с Оливией Кингсбери, и пошла бы своей дорогой. Теперь она сидит в одиночестве на кухне Харрисов, ест миндальное печенье, которое ей не хочется есть, и приберегает последний глоток отвратительного чая, за который она выразит благодарность, как ее научила мать.
Проходит более десяти минут, прежде чем Эмили возвращается. Она не оставляет Барбару в неведении; даже прежде чем сесть, она говорит:
— Это очень хороший стих. Практически выдающийся.
Барбара не знает, что сказать.
— В девятнадцать строк вы вместили немало страха и ненависти. Это связано с вашим опытом чернокожей женщины?
— Я... ну... — На самом деле стихотворение не имеет ничего общего с цветом ее кожи. Оно связано с существом по имени Чет Ондовски. Существо выглядело как человек, но не было им. Оно бы убило ее, если бы не Холли и Джером.
— Снимаю свой вопрос, — говорит Эмили. — Стих должен говорить, а не поэт, и ваш говорит ясно. Я была просто удивлена. Я ожидала чего-то гораздо более легкомысленного и наивного, учитывая ваш возраст.
— Божечки, — говорит Барбара, перенимая слова своей матери. — Спасибо.
Эмили подходит к столу со стороны Барбары и кладет стихотворение поверх ее папки. Эмили пахнет какой-то корицей, что Барбаре не совсем нравится. Если это духи, возможно, ей стоит попробовать другую марку. Только Барбара не думает, что это духи, она думает, что это она сама.
— Не благодарите меня пока. Эта строка не работает. — Она постукивает по четвертой строчке стихотворения. — Она не только неуклюжа, она банальна. Вы не можете ее вырезать, стих уже достаточно короткий, поэтому вы должны заменить ее чем-то лучшим. Остальные строки говорят мне, что вы способны на это.
— Хорошо, — говорит Барбара. — Я что-нибудь придумаю.
— Вам следует. И вы придумаете. Что касается последней строки, что вы думаете об изменении «This is the way birds stitch the sky closed at sunset» на «This is how»? Сэкономим слово. — Она берет ложку и начинает водить ею вверх-вниз. — Длинные стихи могут вызывать глубокие чувства, но короткие должны рубить и рубить, и всё. Паунд, Уильямс, Уолкотт! Вы согласны?
— Да, — говорит Барбара. В этот момент она, наверное, согласилась бы на что угодно — всё так странно, — но с этим она действительно согласна. Она не знает Уолкотта, но позже поищет о нем или о ней.
— Хорошо. — Эмили кладет ложку и садится на свое место. — Я поговорю с Ливви и скажу ей, что у вас есть талант. Она может сказать «да», потому что талант, особенно молодой, всегда привлекает ее внимание. Если она скажет «нет», это потому, что она сейчас слишком немощна, чтобы брать на себя подопечного. Вы дадите мне свой номер телефона и адрес электронной почты? Я передам ей их и отправлю ей копию этого стихотворения, если вы не возражаете. Внесите это небольшое изменение — просто зачеркните его, пожалуйста, и пока не беспокойтесь о плохой строчке. Я сфотографирую его на свой телефон. Как вам такой план?
— Отличный. — Барбара зачеркивает "the way" и добавляет "how".
— Если вы не получите от нее ответа в течение недели-двух, возможно, я свяжусь. Если, конечно, вы рассматриваете меня как... заинтересованную
