Песочные часы с кукушкой - Евгения Белякова

«Мы в оранжерее», – поняла девушка.

– Джилл, послушай. – Потемневшие глаза Адама то удалялись, то приближались. Он встряхнул ее и легонько хлопнул по щеке. – Это очень важно, соберись, пожалуйста.

Джилл кивнула.

– Это может скверно кончиться… Ты никому не должна рассказывать о том, что увидела здесь. Понимаешь?

Цепляясь за то первое, что пришло ей на ум, Джилл пролепетала заготовленную фразу:

– Я заблудилась, дом такой большой, свернула не туда, наверное…

– Если ты хоть одной живой душе скажешь, что видела тут, твоя жизнь… тебе будет угрожать страшная опасность. Лучше тебе не приходить сюда больше. И… – Адам порывисто вздохнул. – Забыть меня.

– Я не могу. – Девушка уткнулась носом в грудь Адама и заплакала. Он погладил ее по спине. От пережитого и еще от густого, влажного и насыщенного сладким запахом цветов воздуха у нее кружилась голова.

– Я знаю… и от этого только тяжелее. Постарайся. Скоро все кончится. И ты должна пообещать мне, что никому не скажешь о том, что видела в подвале. Обещаешь?

– Но что ЭТО такое?

– Эксперимент. Не важно. Пообещай мне. – Повторил он настойчиво.

– Хорошо. Даю слово – никому.

– Вытри слезы. – Адам протянул ей платок. – Если мы встретим их, и они спросят, отчего ты такая бледная, скажи… что я тебя прогнал.

– А разве ты не это сейчас делаешь? – Всхлипнула Джилл.

– Нет. Поверь, нет. Я лишь ограждаю тебя. – Юноша обнял ее крепко, так, что ей почти нечем было дышать. – Опасно для тебя здесь находиться. Я провожу тебя вниз… Чем скорее ты уйдешь, тем лучше. И помни, всегда помни – я люблю тебя.

– Адам… – Зашептала девушка. – Я знаю, что Шварц хочет тебя посадить внутрь… этой машины. Не соглашайся, слышишь? Ты ему ничего не должен!

Юноша застыл. Не отрывая взгляд от Джилл, он медленно поднял руку и завел ей за ухо выбившуюся из прически прядь.

– Со мной все будет хорошо. Я обещаю. Не плачь, прошу. Я надеюсь, ты встретишь в своей жизни… достойного… того, кто сможет быть с тобой. Я на это просто не способен. Прости, что так вышло, Джилл. Это превыше моей воли, но одно я точно могу сказать: если ты хоть кому-нибудь скажешь о содержимом того сосуда – ты погибла. Одна мысль о том, что с тобой случится плохое… Поэтому ты должна молчать. И жить дальше.

Джилл как в тумане, спустилась по лестнице вслед за Адамом. Он громко попрощался с ней, повышая голос явно для того, чтобы их услышали Шварц с помощником. Джилл, сделав над собой усилие, даже пролепетала что-то на прощание и вышла на улицу. Дул промозглый ветер с моря – она запахнула тонкое пальто и медленно побрела по тротуару. Рядом зацокали копыта; Джилл подняла голову и увидела рядом с собой черный кэб. Дверца его открылась, и из тени внутри послышался голос Томпсона:

– Извините, руки не подаю: не хочу, чтобы меня увидели. Садитесь.

Двигаясь медленно, как во сне, Джилл уселась на сиденье напротив журналиста, тот захлопнул дверцу и коротко стукнул по крыше кэба. Тот тронулся с места довольно резво.

– Рассказывайте, что узнали.

Джилл так и не смогла объяснить потом самой себе, откуда у нее взялись силы так спокойно и слаженно вести разговор. Наверное, она просо и сама отчаянно хотела забыть то, что видела в подвале у Шварца.

– Ничего особенного я не нашла, только сумела подслушать их разговор. – Девушка вкратце пересказала то, о чем говорили Яков и Жак. – Половина из этого показалась мне бредом, я ничего не поняла.

– Зато я понял. Все складывается скверно. Вы сказали, Яков «устроил» создание Острова Науки… Возможно, у него есть влиятельные покровители, но опасность не в этом. – Повисла пауза. – Разве вы не хотите узнать, в чем?

– И в чем же? – Почти безразлично спросила Джилл.

– А, вижу, вам там досталось… объяснялись с возлюбленным? Мне очень жаль, что вам пришлось такое вытерпеть, но дело серьезное. Как я сказал, тут собрали ученых не просто для того, чтобы они работали. Вдумайтесь… Механизм Шварца, конечно, адски разрушителен, но против объединенных армий нескольких государств он – ничто. Если они сплотятся, выступят против него… а вот горстке ученых и изобретателей этот «Бриарей» может нанести непоправимый ущерб. Проще говоря – убить тут всех.

– И он это сделает? – Стараясь казаться заинтересованной, спросила Джилл.

– Нет. Но ему достаточно будет пригрозить этим… Как же все катастрофически складывается… Вы подумайте, он сможет шантажировать страны тем, что убьет лучших их представителей… а эти представители будут на него работать под страхом смерти, создавая все более и более мощные средства для войны.

– По-моему, вы излишне демонизируете мистера Шварца. – Вдруг не выдержала Джилл. Она сказала так не оттого, что верила в невиновность русского изобретателя, а лишь потому, что ей отчаянно хотелось услышать от разумного человека хоть какие-то доводы в пользу того, что все не так страшно. То, что она видела в подвале – да одной этой твари хватило бы с лихвой, чтобы обвинить Шварца во всех грехах, вплоть до колдовства, хотя в магию и прочие сказки Джилл не верила.

– Вовсе нет. Поверьте, я и половины того, что знаю о нем, вам не рассказал.

– Так расскажите.

– Всему свое время… Сейчас, как мне кажется, вы не готовы услышать некоторые… обстоятельства.

Джилл собралась было рассказать Томпсону о твари в подвале, но обнаружила, что не может произнести ни слова.

«Я обещала Адаму… – подумала она. – Я не могу…».

– Возможно. – Тихо проговорила она. – Надеюсь, мой визит оказался полезен, потому что для меня отныне двери этого дома закрыты. И, пожалуйста… я прошу вас избавить меня от необходимости выискивать что-то, расспрашивать и вынюхивать. Будем считать, что я разорвала наш контракт и сняла с себя все обязательства. Впрочем, как и с вас. Вы мне ничего не должны. Я даже думать не хочу о Шварце; все, чего я желаю, так это дождаться окончания Проекта – чем бы дело не обернулось, разгромом Острова, низложением Шварца… Мне все равно. Пишите, что хотите, в своей статье. И больше не заговаривайте со мной.

– Как пожелаете, – отозвался Томпсон после длинной паузы.

– Высадите меня тут.

Джилл вышла в солнечный, ветреный день и, задрав подбородок, пошла к редакции. Она уже не плакала – только где-то глубоко в сердце ныла ледяная заноза.

Жак в сотый, наверное, раз перечитывал спортивные новости островов Силли, скудость которых поражала воображение – поступили в продажу новые велосипеды, в пятницу прошел традиционный забег в мешках. Он стал уже поглядывать на полки с книгами, собираясь выбрать что полегче, чтобы скоротать время, пока эта пташка там милуется с секретарем. Краем глаза Мозетти косил на патрона – тот сполз в кресле, прикрыл глаза и, казалось, погрузился в сон. Жак, не утерпев, тихонько кашлянул.

– Что такое? – Не открывая глаз, спросил Яков.

– Голова не болит? Подумал было, что у тебя опять одно из этих… состояний.

– Нет. С наступлением тепла связь все прочнее, но и сил у меня больше.

– Как милая журналистка? Уже ушла?

– Нет. Они беседуют с Адамом в оранжерее.

– Что? – Подскочил Жак. – Я пойду выставлю ее…

– Сиди. Не трепыхайся. Все равно самое неприятное уже случилось.

– Патрон… – Жак опустился в продавленное, и оттого уютное кресло, закиданное подушками с восточной вышивкой. – Не пугайте меня, скажите сразу.

– Она была в подвале.

Мозетти вскочил второй раз.

– Да сядь ты! – Приказал Яков, открывая глаза. – Ничего уже не исправишь… а дверь надо было запирать.

– Mea maxima culpa! – Жак поморщился болезненно и затараторил, искренне ожидая вспышки гнева. – Dio mio, я не предполагал, что тут будут посторонние… Это меня, конечно, не оправдывает, я осел, не стоящий твоего доверия, идиот…

– Расслабься.

– Не могу! Теперь из-за меня все окончательно рухнет! То есть, все и так шло наперекосяк из-за Адама с его выкрутасами, – не преминул указать на смягчающие обстоятельства Жак, – но я ведь загубил… Если бы мы и их потеряли…

– Жак! – Яков лишь чуть повысил голос, и Мозетти замолчал тут же, будто воды в рот набрал. – Все уже сделано. Я знал, что она туда идет.

– Но… почему не остановил тогда? – С искренним непониманием в голосе спросил Жак и вернулся в кресло.

– Если бы она забралась туда вчера… ты бы угостил ее своим коньяком, Жак, без сомнений. Но сегодня уже поздно. Девять дней до Проекта. Все, что можно было сделать, уже должно быть сделано, сейчас я могу только смотреть, но не вмешиваться. Любые попытки что-то изменить в лучшем случае никак не повлияют на ход событий, а то и сделают хуже. Тетива уже спущена, Жак, стрела в полете. Мы можем только наблюдать, надеясь, что она попадет в цель. Так что сиди, не рыпайся, и позволь леди спокойно покинуть наш дом.