Новый Мир ( № 1 2008) - Новый Мир Новый Мир
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Наверно, да только изба пуста.
— Деревни, поди, не предка-
ми живы. Да и деревни пусты.
Что крики земли и крови?
— Наверно, их слышат одни кресты.
— Стволы, поди, мрут на таком прислови-
и — по-лу-иссохли…
* *
  *
Возможно ли взгляду быть с куполом в ссоре?
Под сводом дым ладана солнцем зажжен.
И воздух, клубясь, полыхает в соборе,
Где венчано столько мужей и жен.
И певчие вывели несколько ноток
Высоких, старинный распев творя.
И всякий треск пламени краток и кроток
Пред тайной закрытого алтаря.
* *
  *
Мне казалось, так просто расставить над i все точки.
А теперь мне не кажется: я стопроцентно уверен.
Потому это так, что все рыцарские заморочки
Не относятся к нашему веку ни в коей мере.
К нашей жизни вообще и к моей, получается, тоже
Не относятся. Но уточню: не должны относиться,
Потому что на деле по-рыцарски хочется все же
Поступать, чтобы смело в чужие заглядывать лица.
Вот и вышло теперь, что дела бесконечно плохи
У души у моей, прикипевшей к Средневековью:
Ничего ж не прихватишь из темной, забытой эпохи;
Всем без разницы, как у них там в идеале — с любовью.
Но важна современность, и дама однажды мне скажет:
Не выпендривайся, потому что с тебя уже хватит.
То есть не благородничать? Как-то обидно даже,
Что поступки мои на сегодня — слишком некстати.
В общем, готика чувства — прощай! Заявлю правомочно,
Что свершаю не подвиг, а просто великое чудо! —
Книжку Хёйзинги “Осень Средневековья” ночью
Перечитывать? я? Никогда — ни за что — не буду.
* *
  *
И ночь, и тишь былинно-безъязычная:
Ни воя волчьего, ни клика сов;
Спят на болотах ягоды брусничные
Под редкий треск рассохшихся стволов;
Не слыхивали о ветрах простуженных
Сегодня две недвижные сосны —
Высоко на угоре уж завьюжены
С травой сухой седые валуны;
Не говорит река: река запрятана
Под корку запорошенного льда;
Меж деревень вдоль колеи накатанной
Все та же тишь, столбы и провода;
В деревне ж — над избушкой скособоченной
Уж первый появляется дымок;
У Млечного Пути черны обочины —
Луна поглядывает на восток,
Где долька неба звездного отколота
И зорька полыхает; и в тоске
Ударом гулким деревенский колокол
Расколет лед на северной реке…
* *
  *
Кричат мальчишки во дворе.
Гордятся вновь забитым голом.
Они увлечены футболом.
Они так преданы игре.
Девчонки пусть еще малы,
Но знают жизнь не понаслышке:
Ведь посвящают им мальчишки
Свои забитые голы.
А я — я, прислонясь к столбу,
Слежу за продолженьем боя.
Но — мяч: он с игрового поля
Врывается в мою судьбу.
Кто весел, молод и горяч,
Тот и не думает о бегстве,
Когда уже летит из детства
Истрепанный надутый мяч.
И было б не отбить — грешно!
Отбить — одна моя забота.
Мной траектория полета
Мяча — направлена в окно.
И тишина, весь двор накрыв,
Вдруг разразилась бранью бренной.
Гол был красивым — несомненно!
Вопрос: насколько был красив.
И во дворе один как перст
Стою. Сбежавших я прощаю.
А подвиг… подвиг посвящаю
Одной из будущих невест.
Рукой помашет из окна,
Разбитого мной накануне.
Так посмотреть на полнолунье
Меня теперь зовет — она.
Мы с ней глядимся в вышину
И видим, как пинают в бездне,
Ведут античные созвездья
Свой мяч — надутую луну.
* *
  *
Наслаждаюсь, счастливый, горами скалистыми.
Вся поэзия — цепь высочайших гор.
Здесь великими становятся органистами,
Сотрясающими музыкой скалистый собор.
Впечатленья поспешно схватив, я быстро
Перекладываю на музыку душу мою.
Но беспомощно путаюсь в органных регистрах
И — растерянный, молча в горах стою.
* *
  *
Да никак я тебя не люблю,
Потому что любить не умею:
Каждый брошенный взгляд — ловлю,
А поймав — каменею, немею.
Застываю, но столб соляной
Мне не родственник: схожи — мало.
Я ж не думал, что ты за спиной
Кулачки на удачу сжимала,
Чтобы дальше, чтоб дольше смотрел,
Чтобы мучились мы, не зная:
Я ли тот непутевый пострел,
Для которого ты — неземная.
Это глупо — смотреть не в глаза:
Время, брошенное на ветер.
Ветер, вихри — почти гроза.
Грозовое: я взгляд не встретил.
И рвануться опять к тебе,
И засматриваться украдкой.
…Я скольжу по чужой судьбе
Неразгаданною загадкой.
* *
  *
Скоро за полночь. И Мольера
На диванной подушке том.
Абажур на колонне торшера
Электрическим бредит огнем.
Там за кроною гнется крона.
Грозовой вырастает ор. —
Здесь лишь легкое у балкона
Колыхание шелковых штор.
Шелк раздвинул. И тюль — в сторонку.
Лбом горячим припав к стеклу,
С непосредственностью ребенка
Я смотрю в грозовую мглу.
Вырастают из тьмы силуэты.
На секунду — когда сверкнет.
Можно с бури писать портреты,
Только бури никто не вернет.
Пейзаж Челябы
Костырко Сергей Павлович — прозаик, критик, эссеист, обозреватель; редактор электронной версии “Нового мира”.
1
"А сейчас вы увидите куски Челябы старой. Купеческой”, — говорит наша экскурсовод Н. Н., останавливаясь перед полудекоративной аркой с гербом уездного Челябинска. На гербе — верблюд. А за аркой — улица-заповедник Кировка. Официальное ее название: улица Кирова, но челябинцы называют Кировкой, как бы переориентируя название улицы с фигуры загубленного — по некоторым данным, Сталиным загубленного — пламенного революционера, а также крепкого хозяйственника и жизне/женолюба на марку знаменитого завода.
На Кировку мы входим, оставляя за спиной проспект Ленина, разливающийся в этом месте площадью Революции с памятником на противоположном берегу. Памятник, естественно, — Ленину. Под серым, но чуть прояснившимся — дождь со снегом, шедший с утра, уже закончился — небом силуэт Ленина кажется черным. Основную массу его составляет вздыбившееся под ветром бронзовое пальто. С внешностью вождю не повезло: невысокий плотненький господинчик, лысина, бородка, пиджачок, жилетка — не тянула она на госсимвол. С Дзержинским монументалистам было легче — лицо аскета и долгополая шинель. В челябинском пальто вождя тоже есть что-то от шинели Дзержинского. И вообще — от Шинели. Собственно говоря, шинель — это что? Пальто. Но пальто — статусное. То есть Шинель как персонификация статуса. Статуса не только сословного или государственного, но и — метафизического. Что остро почувствовали, например, новые русские 90-х, разрешавшие проблему самоидентификации с помощью монументальных, как шкаф, пальто.
От ветра, вылепленного скульптором в полах ленинского пальто, веет привычной жутью.
