Книга теней - Джеймс Риз

Через час вердикт был вынесен и зачитан.

Обвинение было вынесено по тринадцати пунктам. На следующий день отцу Луи предстояло подвергнуться пыткам, обычной и чрезвычайной (первой – в качестве наказания, второй – чтобы добиться признания и выпытать имена сообщников). Он должен был встать на колени у дверей церкви Сен-Пьер и просить прощения у Господа, короля и правосудия. Потом его проведут через площадь, привяжут к столбу и сожгут. Сожгут живьем, после чего его прах будет развеян по ветру на все четыре стороны. Секретарь суда заключил чтение приговора известием, что памятная доска стоимостью сто пятьдесят ливров будет установлена на двери церкви Сен-Пьер, чтобы напоминать об этом событии.

Суд был распущен.

Сабину вывели на площадь, где для нее были приготовлены наспех сколоченные подмостки. Поскольку, давая показания, она не избавилась полностью от своих демонов, она могла теперь потешить толпу: плевалась, корчилась, гримасничала и истошно вопила, как осел, пока легкий, но непрекращающийся дождик не загнал публику в окружающие площадь таверны.

Отца Луи препроводили в заднюю комнату судебного здания. Было решено, что возвращать его назад на чердак слишком опасно: толпа может похитить кюре и осуществить собственное грубое правосудие. Гораздо лучше, если он будет сожжен по приговору церкви. Но прежде, чем это случится, остается одна маленькая деталь.

Признание. Подпись кюре на листочке бумаги, освобождающая прокурора и каноника, а следовательно, епископа, кардинала и короля от любых обвинений в неправомерных действиях, которые могут быть представлены в парижский парламент или иной орган власти.

Отец Луи, полностью сломленный телом и душой, заявил тем не менее, что не может сознаться в преступлениях, которых не совершал, равно как и назвать сообщников, которых не знает.

Но так дело не пойдет. Никоим образом. Он должен поставить подпись. Только признание, скрепленное подписью, заткнет рот скептикам, антикардиналистам и прочим критикам судебной процедуры, кто может публично выступить, невзирая на штрафы. Нет, ход судебного процесса не должен, не может быть поставлен под сомнение, поэтому столь важно признание. Конечно, подобный документ легко можно подделать, но епископ недвусмысленно предупредил «синклит», что это недопустимо.

Отец Луи отказался. Один, два… двадцать раз. «Синклит» провел совещание. Что делать? Возможно, подвергнувшись пытке, священник передумает: ведь она не раз помогала добиться признания.

– И все же, – сказал прокурор, – надо пустить в дело тиски сегодня вечером.

Послали за палачом. Его нашли за обеденным столом: вся семья собралась отведать праздничной утки (палачу уже заплатили за предстоящую работу). Палач рассыпался в извинениях за то, что он и его старший, шестнадцатилетний, сын, уже полгода состоявший у него в учениках, до сих пор не подготовили тиски для пытки. Оба тотчас отбыли в суд.

Как только палач (по имени Мартин Буало, унаследовавший свою профессию от отца и считавшийся теперь лучшим в своем деле, поскольку повесил и замучил сотни людей от Марселя до Пуатье) и его отпрыск (Буало-сын , по имени Жак) явились в суд, секретарь объявил, что Мадлен де ла Меттри желает, чтобы ее выслушали.

– Извините, ваша честь, если можно, – сказал краснолицый секретарь.

– В чем дело, говори, – сказал прокурор.

– Колдунья… Я хочу сказать, девчонка… ваша дочь здесь. У задней двери.

Прокурор отказался ее принять, сославшись на то, что судебные слушания завершены, суд распущен. Тринадцать судей разошлись, рассеялись по многочисленным тавернам, где сейчас вкушают ужин. Нет. Откажите ей. Прогоните девчонку. Затем он приказал палачу зажать в тисках левую руку священника.

– Оставьте правую руку, чтобы он мог подписать признание, но, если нужно, сорвите с нее ногти.

Но когда секретарь уже собирался покинуть комнату и вернуться к Мадлен, экзорцист поднял к уху свою слуховую трубку, вырезанную из вяза и украшенную эмалированным панцирем черепахи, и спросил, в чем дело. Когда ему объяснили, он сказал, что выслушает девушку.

Прокурор был не на шутку взволнован. Он просил, умолял экзорциста пересмотреть свое решение. Если он этого не сделает, прокурор прикажет палачу привести в действие тиски: тогда появление Мадлен будет сопровождаться криками ее возлюбленного.

И Мадлен вновь увидела призрак того человека, который некогда был красивым и гордым кюре церкви Сен-Пьер. Она стояла теперь перед ним, глядя, как бьет струей кровь из его пальца, поднимаясь все выше с каждым поворотом винта тисков. Она не могла отвести взгляда. Но и вымолвить что-то была не в состоянии.

После оглашения приговора она возвратилась без всякой охраны в дом Капо, потому что больше ей некуда было идти. Она слышала, как приветствуют Сабину на площади, спрашивая себя, как такое могло случиться. Звуки, доносившиеся с площади, эхом отдавались в ее голове. Затем пошел благословенный дождь, и площадь умолкла. Теперь она была в состоянии думать. Она ненавидела себя за тот глупый план, что придумала. Как могла она быть такой наивной? Луи сожгут, и ее можно будет винить в этом ничуть не меньше, чем ставшую покорным орудием в руках палачей горбатую безумную Сабину. Да, она и ее будущий ребенок будут навсегда запачканы кровью священника, кровью, которая завтра закипит на костре.

Незадолго до возвращения домой Сабины (она впервые в жизни напилась допьяна, с радостью согласившись пообедать с богатым кардиналистом господином де Сурди и его семьей) Мадлен вдруг поняла, что теперь, после долгих месяцев заключения, ее не охраняют. Понятно: зачем она им теперь, когда судебный процесс позади? Она по собственной воле вернулась в эту тюрьму.

Мадлен быстро схватила плащ, принадлежавший господину Капо, нашла масляный фонарь. Соорудила петлю из кожаного шнура, протянутого через три этажа вниз и прикрепленного на кухне к колокольчику для вызова слуг. Потом выскользнула из кухни в узкую улочку позади дома. Проулок за проулком под холодным дождем, мелькание теней в ночной тьме, и она добралась до здания суда. Думала ли она, что ее Луи будет там один, что она сможет наконец рассказать ему, что наделала, попросить прощения за то, что предала его? Попытаться спасти его? Знала ли она, что соберется верхушка суда, правда без судей? Надеялась ли она, что будет услышана?

Секретарь суда провел ее в вестибюль, его каменные стены звенели от криков человека, которого она пришла спасать.

Затем она услышала: «Говори, дитя». Это был экзорцист.

Сын палача прекратил затягивать тиски. Перекошенное от боли лицо Луи было залито кровью, сознание едва теплилось. Его голова раскачивалась вправо и влево, назад и вперед, словно у него была сломана шея.

Ее отец стоял в другом конце комнаты, глядя в высокое окно на беззвездное небо, сложив руки на груди. Каноник Миньон злобно рассматривал ее своими крошечными, как у рептилии, глазками, по его высокому веснушчатому лбу, по тонкой, как лезвие бритвы, верхней губе ползли капельки пота. Когда Мадлен заговорила, все присутствующие отвернулись от нее. Все, кроме экзорциста.

Мадлен объяснила свой план во всех подробностях и почему он не удался. Она сказала, что лгала. Теперь она не лгала, рассказывая о полночном браке, будущем ребенке и своей любви к священнику. Любви, которой он ее научил. Ей разрешили говорить правду: теперь осуждение священника станет еще более полным.

Узнав об этой святотатственной церемонии и ее сатанинском результате, глядя на живое свидетельство этого греха, экзорцист заявил: то, что он услышал, чрезвычайно вредоносно и достойно осуждения. Именем епископа, кардинала и короля он приказал вывести «блудное дитя» из здания суда.

Мадлен закричала и, закричав, не могла уже остановиться. Секретарь ничего не мог с ней поделать. Сын палача схватил ее своими окровавленными руками. Она каким-то образом умудрилась показать им петлю (только сейчас она поняла, зачем соорудила ее, весьма умело, поскольку бессчетное число раз видела, как их делает отец; это было его увлечение – веревочные, шнурочные и прочие петли).

– Если вы убьете его, – сказала она, махнув петлей в сторону священника, который окончательно пришел в себя, – вы убьете нас! Все вы целую вечность будете мучиться, взяв на себя нашу невинную кровь!

Она прокляла их всех. Издевательски выставила на обозрение отца свой большой живот.

Ей удалось как-то вырваться из объятий секретаря и сына палача, чья хватка была недостаточно крепкой из-за крови на руках, и подбежать к Луи. Она упала на колени и стала целовать его изуродованные пальцы. Секретарь оттащил ее и утихомирил, заломив руки назад. Только теперь прокурор поднял глаза на свою дочь. Потом большими шагами подошел к едва пришедшему в сознание кюре и сам одним быстрым движением повернул винт тисков. Хлынула кровь, ее сгустки забрызгали предплечья кюре. Луи закричал. И вновь экзорцист потребовал вывести Мадлен из здания суда, но прежде он не спеша наклонился, чтобы поднять петлю, упавшую во время стычки. Торжественно, словно совершая какой-то обряд, он надел петлю на голову Мадлен и запечатлел крест на ее лбу своим толстым большим пальцем…