Госпиталь брошенных детей - Стейси Холлс

вершинами и ущельями. Теперь здесь, в моей гостиной тоже был ребенок, а когда с него сняли маску, он оказался Шарлоттой. Женщиной, стоявшей рядом с ней, была ее няня Элиза, а мужчиной, который держал меня, был мой друг, доктор Мид. Я в ужасе и смятении смотрела на них. Это оборотни или я сошла с ума? Кто я: десятилетняя девочка или сорокалетняя женщина? Их лица темнели вместе с меркнущим светом, комната снова начала вращаться, и я падала, падала, падала в пустоту.

Я очнулась в моей спальне, когда доктор Мид опускал меня на кровать. Он снял мои домашние туфли и ухаживал за мной с величайшей заботой и вниманием. Ему было невдомек, что я пришла в себя и наблюдаю за ним, а когда он увидел меня, на его лице была написана такая скорбь, что мне снова стало нехорошо. Я заплакала: это были воющие, неудержимые, бурные рыдания, исходившие из глубины моего существа. Где была та трещина, та замочная скважина горя, куда я никогда не заглядывала, чтобы не потерять себя и не раствориться в нем?

– Миссис Каллард, – тихо сказал он. – Вот, понюхайте.

Он положил кусочек марли мне под нос, и когда я вдохнула, ледяной ветер обжег мои нервы, очистил разум, и от него заслезились глаза. Доктор Мид сидел на краю кровати, положив теплую руку мне на лоб, и постепенно жуткое давящее ощущение отступило. Он вытер мне глаза и щеки носовым платком и убрал его в карман. Когда я пришла в себя, то не могла глядеть на него. Он сидел слишком близко; его присутствие было навязчивым, почти принуждающим. Я хотела, чтобы его не было в моей комнате, в моем доме.

– Уходите, – сказала я.

Он оцепенел, и кровать скрипнула под его весом. Я повернулась к стене слева от меня, где висела картина с двумя молочницами на аллее.

– Миссис Каллард, – тихо, но энергично произнес он. – Я глубоко обеспокоен…

– Уходите, – прошептала я, продолжая смотреть на ведра молочниц, на мечтательное выражение их лиц. – Немедленно.

Он выждал долгую паузу, потом неловко встал, свесив руки по бокам.

– Я вернусь с лечебной настойкой, – сказал он.

– Вы жестокий человек. – Я повернулась и посмотрела прямо на него. Его лицо выглядело еще ужаснее, чем после того, как умер его дед. Его волосы были в беспорядке, воротничок порван, как будто он с кем-то подрался в таверне. Я с ужасом осознала, что, должно быть, сама сделала это. Его зеленый сюртук исчез; несомненно, доктор сбросил его, чтобы отнести меня наверх. Я покраснела от стыда и отвращения, пока он хватал воздух ртом.

– Мы хотели преподнести вам сюрприз, – наконец промямлил он. – Мы купили маски в саду; это я придумал.

– Вам известно, что мои родители были убиты разбойниками с большой дороги прямо у меня на глазах? Их было трое, и они были в масках. Они обобрали еще не остывшие тела моего отца и матери, пока я сидела между ними.

Его лицо исказилось от горя пополам с раскаянием.

– Я не знал, – глухо сказал он. – Дэниэл не рассказывал мне.

– В самом деле? – едко спросила я. – Как прискорбно. Если бы он рассказал, то мы могли мы избежать всего, что случилось потом.

– Он сказал мне, что они погибли в дорожном происшествии. Что это был несчастный случай.

Мои заколки выпали, волосы рассыпались по плечам. В довершение к пережитому унижению мое платье было смято и перекручено, я лежала в постели, и в моей комнате находился мужчина. Лишь несколько часов назад я сказала ему, что наша дружба высечена в мраморе, обиды повержены в прах. Я попыталась подбодрить его, отпустив на прогулку вместе с моей дочерью и ее няней. А теперь я валялась здесь, словно куча мусора, сгорая от стыда. Ледяной гнев пульсировал во мне, и я велела ему уйти. Он снова попытался увещевать меня, но я молчала, и в конце концов он удалился со смиренным поклоном. Я слышала, как дверь тихо закрылась за ним; боль моего прошлого тихо плескалась у ног, приглашая меня искупаться в своих соблазнительных водах, и я погрузилась в нее и позволила ей унести меня в неведомые края.

Глава 14

В следующие несколько дней доктор Мид пять или шесть раз пытался встретиться со мной, но я отказывалась принять его. Я оставалась в своей спальне, курсируя между кроватью, стулом у окна и иногда опускаясь на пол, чтобы разобрать вещи в шкатулке из черного дерева, почитать старые письма или поспать. Иногда я смотрела в небо и не шевелилась, пока не угасал дневной свет и не загорался свет в окнах дома на другой стороне улицы, где за занавесками двигались силуэты жильцов. Я ела в постели и допила графин бренди, который Агнес благоразумно наполнила, когда я задернула штору у кровати. По ночам я слышала мужские шаги на лестнице. Я видела их за окном: они были в черных вороньих масках, тыкали ключами в стекло и заглядывали внутрь. Однажды ночью я проснулась в убеждении, что кто-то прячется у меня под кроватью, и лежала в темноте, хныкая, как ребенок, слишком испуганная, чтобы нагнуться и проверить. Когда я все-таки решилась и не обнаружила ничего, кроме пыли и хлебных крошек, то не знала, стоит ли плакать или смеяться. Каждый раз, когда я смотрела на свою ночную рубашку, я ожидала увидеть розовое шелковое платье и маленькие черные ботинки, выглядывавшие из-под нижней юбки. То платье промокло от крови, как будто меня переехала карета. В моем прерывистом сне я слышала выстрелы, конское ржание и свист ветра в горах.

На четвертые сутки я проспала до полудня. Воздух в комнате был затхлым, и я широко распахнула окно. Стоял хмурый безветренный день с моросящим дождем, похожим на тонкую водяную взвесь. Агнес принесла мне завтрак на подносе, и я попросила ее принести корыто и кувшин с теплой водой для мытья. Я не пожалела времени, чтобы как следует намылиться и сполоснуться, и сидела в лохани, пока вода не остыла и я не начала дрожать. Я посмотрела на свою ночную рубашку, валявшуюся на постели; мысль о том, чтобы снова надеть ее, повергла меня в уныние.

Был уже ранний вечер, и до меня доносились запахи еды, готовившейся на кухне. Это взбодрило меня: я была готова покинуть свою душную спальню и нормально сесть за стол вместо того,