Воздушная тревога - Хеммонд Иннес

К стоявшему рядом со мной телефону подошел офицер.

— Артиллеристы? Предупредите все расчеты, что два «харрикейна», только что ушедшие на взлет, будут ставитm дымовую завесу на высоте около пятидесяти футов. Огонь вести только по тем неприятельским самолетам, которые будут приземляться на поле. По разбившимся машинам не стрелять. Оставшимися в живых займется наземная оборона.

Не успел он кончить разговор, как заговорил «танной»:

— Внимание! Два наших самолета ставят над аэродромом дымовую завесу. Ожидается, что транспорты с войсками совершат посадку. Вероятно, часть их разобьется. Наземной обороне предписывается лишить неприятеля возможности вести боевые действия после аварий самолетов. Старайтесь не попадать в зону обстрела артиллерии: орудиям приказано открывать огонь по самолетам противника, совершившим удачную посадку. Все!

— Хэнсон! — окликнул меня Уинтон. — Пожалуй, вам теперь лучше вернуться на огневую позицию.

— Хорошо, сэр.

— Мы ничего не упустили из виду?

— Да вроде нет, сэр.

— Прекрасно. Спасибо за помощь, желаю удачи.

— Вам — тоже, сэр. — Я козырнул и поспешно вышел из оперативного штаба.

На улице околачивался Билл Трент.

— Береги себя, Барри, — сказал он. — Ты мне должен статью написать, когда кончится драка.

— Считай себя счастливчиком, если ее пропустят в печать, — ответил я, вскочил на первый попавшийся велосипед и покатил вверх по откосу к асфальту. Наш окоп едва виднелся на противоположном краю аэродрома на фоне тускло освещенного горизонта. Луна села, летное поле казалось белым, гладким и холодным. Над брустверами окопов наземной обороны торчали каски — голубые и цвета хаки. Возле дотов стояли солдаты с готовыми к бою винтовками. Везде царила гнетущая атмосфера ожидания.

Когда я проезжал по асфальтированной площадке перед ангарами, один из «харрикейнов» сделал первый заход над восточным краем поля. В полумраке он выглядел как размытая тень и летел так низко, что, казалось, вдребезги разобьется о первый же капонир. За самолетом тянулась тонкая полоска, как будто по тусклому серому небосводу провели карандашом. Она росла, расползаясь в черное зловещее облако. На северном краю аэродрома полоска обрывалась. Когда самолет накренился на повороте, я едва различил его очертания.

У ближайшего к штабу базы ангара суетились солдаты. Они возились с воздушным шаром, похожим на небольшой аэростат воздушного заграждения. Под ним был прикреплен красный фонарь. Когда я проезжал мимо ангара, шар медленно поднялся в воздух.

Вскоре я выкатился на дорогу, шедшую вдоль восточного края поля. Тьма сгущалась, над головой висела огромная волнистая туча дыма, она медленно плыла на юго-запад через территорию базы. Казалось, стоит поднять руку, и я дотянусь до нее. Тут и там земли касались оторвавшиеся от тучи клочья дыма. Они медленно клубились, а когда попадались мне на пути, в ноздри била едкая вонь. Я поравнялся с капониром к югу от нашей позиции. Над головой загудел второй «харрикейн». Он шел так низко, что я невольно втянул голову в плечи. Но видеть его я не мог. Когда дымный шлейф от самолета смешался с завесой, тьма сгустилась настолько, что я едва не проскочил мимо своей огневой позиции.

Спустившись в окоп, я пристально оглядел едва различимые лица: Лэнгдон, Четвуд, Худ, Фуллер. Мики и Кэна не было.

— Что с Мики? — спросил я Лэнгдона. — Он…— Я в нерешительности умолк.

— Нет, — ответил Лэнгдон. — Одна пуля попала в плечо, вторая раздробила запястье. Легко отделался, если учесть, как он рисковал. Оттащили его в лазарет.

— Ну, а Кэн где?

— Погиб, — сказал Лэнгдон. Простота, с которой он произнес это слово, поразила меня. — Выскочил следом за Мики и схлопотал пулю в живот.

В подробности он не вдавался, да я и не спрашивал. Я вполне мог представить себе, как он умер. Наверное, чувство драматизма увлекло его в самую гущу схватки. Он вскочил на ноги, как какой-нибудь молодой Рэли, Сорвиголова, д’Артаньян, а воображение окутало его в щегольские одежды рыцарства. А затем — страшный удар в живот, от которого он споткнулся и упал, как он часто спотыкался b падал перед зрителями. И омерзительная реальность — кровь на жесткой, неподатливой земле, муки и, наконец, смерть. Бедный Кэн…

Молчание, воцарившееся в окопе после слов Лэнгдона, разорвал рев «харрикейна». Самолет пронесся над нашими головами, волоча за собой шлейф дымовой завесы. Крылья со свистом рассекали воздух. Он летел так близко, что мы поежились, хотя не видели его. Над нами был только черный дым. Время от времени какой-нибудь клок вкатывался в окоп, и мы начинали кашлять.

— За каким чертом нужен этот дым? — спросил капрал Худ.

Я начал было объяснять, но тут затрубил «танной»:

— Воздушная тревога! Массированный налет! Воздушная тревога! Массированный налет! С юго-востока под прикрытием истребителей к аэродрому приближаются два крупных соединения транспортных самолетов с войсками.

Зазвонил телефон, Лэнгдон взял трубку. Чуть погодя он положил ее на место и сказал:

— В основном «юнкерсы-52». Летят на высоте восьми тысяч и снижаются. Предполагается, что пятьдесят машин попытаются приземлиться на нашем аэродроме.

— Пятьдесят! — повторил Четвуд. — Господи боже!

Все ошеломленно умолкли.

— Черт возьми! — вдруг воскликнул Худ. — На что они надеются? Как мы можем стрелять, если из-за этой проклятой завесы тут такая тьма, что и барака почти не видно?

— А стрелять и не надо, — ответил я. — По идее, немцы должны разбиться об ангары.

Я рассказал о нашем замысле ввести джерри в заблуждение воздушными шарами.

— А если им все-таки удастся сесть? — не унимался Худ.

Зазвонил телефон. Я пожал плечами, не зная, что ответить Худу. И меня это тревожило. Я не ожидал, что после дымовой завесы аэродром погрузится в кромешную тьму.

Лэнгдон положил трубку.

— Вот тебе и ответ, — сказал он Худу. — Как только немцы зайдут на посадку, на штабе базы включат прожектор.

— А он не сорвет игру? — спросил Четвуд.

Лэнгдон засмеялся.

— Да нет, вряд ли. Ну, а если бы эта завеса была поставлена немцами, и они садились вслепую? Они б естественно ожидали, что мы попытаемся пробить дым всеми прожекторами, какие у нас только есть.

— Тихо! — крикнул Фуллер.

Какую-то секунду я слышал только настырное гудение двух «харрикейнов». Оно превратилось в рев, когда один из них пронесся над нами. Шум его моторов постепенно стих, и на его фоне я услыхал ровный рокот. Над окопом промелькнул второй «харрикеин», его рев сменился отдаленным гудением, и я понял, что слух не обманул меня. С юга доносился едва слышный низкий рык, зычный и настырный. Я весь будто обмяк. Решающий час настал…

Этот звук усиливался. Он уже сотрясал воздух, заглушая шум моторов наших «харрикейнов». Их было слышно, только когда они подлетали совсем близко. Раздались две пулеметные очереди — будто где-то рвали миткаль. Рев немецких самолетов наполнил собой весь небосвод. Я почувствовал острый приступ клаустрофобии, неистовое желание сорвать и отшвырнуть прочь этот дымный занавес, чтобы посмотреть, что нам предстоит. И снова — пулеметная стрельба. Потом к востоку от нас послышался визгливый вой пикирующего самолета. Он достиг крещендо, став похожим на звон дисковой пилы. И в этот миг, когда я подумал, что более высокой тональности, наверное, и не существует, раздался страшный взрыв.

— Внимание! Внимание! Транспорты с войсками делают круги, заходя на посадку. Направление при посадке — с севера на юг. Примите их потеплее, братцы. Всё!

Рокот двигателей прокатился над аэродромом, но, вместо того чтобы постепенно затихнуть, он как бы разложился надвое. Весь аэродром окутало этим зычным пульсирующим ревом. Надо признаться, что мне стало страшно. Испугались, наверное, все: ведь мы не видели, а только слышали, что нам грозит. И звук этот был везде, со всех сторон.

Ствол орудия направили на летное поле. На сиденьях наводчиков сидели Четвуд и Ред. Два мешка с песком на бруствере отмечали границы нашей зоны обстрела. В ящиках возле орудия лежали наготове снаряды с взрывателями, срабатывавшими через полторы секунды.

Из наполнявшего воздух рева выделился шум одного мотора. Он приближался с севера.

— Отлично! Взрыватель ноль пять. Заряжай! — голос Лэнгдона был чист и спокоен, и я вновь узнал в нем ту мальчишескую нотку, которая прежде так удивляла меня.

Прожектор на штабе базы мигнул и вспыхнул, оживая. Мощный луч производил странное впечатление: он рассеивался в дыму, и посадочная площадка была освещена белым сиянием, словно луной, скрытой тонким облаком. Гряда дымных клубов над полем казалась черной, как гуашь.

Рев самолета приближался, вибрация чуть ослабла. Казалось, я прямо слышу, как винты вспарывают воздух. Рокот становился все более вялым, источник его уже пронесся над аэродромом впереди нас. Самолет как бы нащупывал дорогу в дыму.