Воспитанник Шао.Том 1 - Сергей Разбоев

— Ну, а вам-то зачем деньги, если есть занятие, которому полностью отдаетесь?

— Хватит меня переубеждать! — медленно, гневно, трибунно воскликнул пришелец, вставая с пола. — Полчаса переиначиваешь. Денег мне, может, и не надо. Но я желаю быть независимым. А это дают только деньги. Деньги дают возможность и более полно отдаться любимому делу. Ты понимаешь меня? Ты, которому ничего в жизни не надо. Тебе трудно понять. Ты сыт. А мы? Нам все надо, потому что мы живые люди. Не призраки. Мы хотим жить. Жить, как те, которые не думают, где достать деньги, чтобы прокормить себя, семью. Не урезают себя в возможностях только потому, что не хватает этих презренных юаней. Какой стыд! Чтобы жить полноценно, тебе, человеку, не хватает вонючих бумажек. Ты зависишь от них. Ты, человек, и ты раб условностей. Я не марксист и то понимаю, что богатство человека в его свободном времени. Но к чему оно, если из-за этих купюр ты не можешь проявить себя. Вместо того, чтобы расти на своем поприще, ты должен слезно размышлять, где достать условные символы, которые позволят тебе жить полноценно и свободно. И я не желаю попрошайничать, унижаться, возраст у меня…

— В нашей жизни, — сухо заметил Дэ, — о старости заботятся наши враги.

Но остроскулый не обращал внимания на злую иронию.

— Деньги и защитят, и помогут. Единственная вещь, которая бескорыстна. Поэтому и думать о них нужно крепко, настойчиво.

Дэ почему-то вспомнил разговор четырехлетней давности с американским майором. Лицо его медленно принимало землистый оттенок.

— За счет чьей-то судьбы. За счет несчастия другого. Трагедия на радость.

Стоящий всплеснул руками,

— Какая гуманность! К чему эти, ничего не значащие для самой жизни, слова? Один человек ничто. Сам в себе. Никого не признает. Все для него враги. Кому он нужен? Стоит ли об этом задумываться? Каждый год на земле отходит дружно на тот свет около сорока миллионов человек, целые страны уходят из жизни… За год… И тут еще один. Сколько катастроф, несчастных случаев, стихийных бедствий. Люди гибнут, люди плачут. Но жизнь идет, продолжается. А эта единица не стоит того, чтобы о ней разговаривать. Те деньги, которые посулили за него, стоят несравненно больше, чем он сам. И благополучие они принесут многим. Так не будет ли его карта полезной именно потому, что за его счет немало людей покончат с нуждой, увидят жизнь с достойной стороны?

— Глуп ты, великовозрастный. Раз назначают такую сумму, значит он стоит этого.

— Дают, потому что вынуждены давать. Американцы примитивны, но гроши у них в избытке. За недостаточную изворотливость приходится платить.

Последние слова немало посмешили настоятеля.

— Дрянной ты человек. Знай: никто просто так не платит. Даже самый богатый, иначе не останется желающих рисковать за деньги. В твои годы люди на пенсии существуют, живут спокойной мещанской жизнью. А ты носишься с философией желающего вмиг разбогатеть юнца, вернее, бандита. При таком отношении к жизни, наверняка, тебе не придется заботиться о своей старости. Ты существо, которому место в зоопарке. Ты уже не способен мыслить, не способен сострадать.

— О-ох-ха-ха-ха! — истерично заржал гость. — Только что ты сказал, что тебя нисколько не тревожит русский. Сам ты дрянной человечишко. Хочешь отставить меня в сторону. Глупого нашел. А это видел? — и oн показал выразительный кукиш. И вдруг, резко успокоившись, нормальным, с надменной величавостью, голосом, произнес:

— Сытый голодного не поймет. У тебя монастырь, обеспеченная жизнь. А я оказался доверчивым, честным. Верил, что если двое встречаются на спортивной площадке, то это много значит для взаимопонимания. Жизнь строга: обезьяна и тигр — не товарищи.

Говоривший снова стал распаляться, в доказательстве своих истин оживленно и резко жестикулировал:

— А, вообще, я и сейчас не верю тебе. Один хочешь все деньги загрести. Хитер и даже горд. В тебе все повадки отбившейся от стада обезьяны. — Тут он громко и заразительно засмеялся своему определению. — Ну и сатана. А я внушал себе, что ты совестливый. Знаю: ты все знаешь. Но твоя алчность выше твоей совести.

Дэ с сожалением смотрел на гостя.

— Ты смешон в своем отчаянном упорстве. Кто вдолбил тебе в голову столь вздорную чушь, что кроме тебя лично в нее никто не верит. Тебя или неверно информироволи, или ты сам жертва своей воспаленной фантазии. Знай, странник по чужим душам, последние годы только службы имели сведения о местонахождении агента. И сейчас они могут точнее чем кто-либо указать, где он в данное время. Там кадры суровые, толковые в своей работе. И чего вы все взбесились? Утверждаете, что деньги не пахнут. Как же вы вынюхиваете, где платят за гнилые дела? Не пахнут, а скоро слышите кровь на банкнотах. Работать мешает запах пота, а убивать?.. Дельцы. Одним он нужен, другим не нужен. Третьим — деньги за труп. Четвертым — имя. И все ко мне тащатся. Я, что, Всевидящий? Пророк? Да пропади все пропадом! — Дэ не сдерживал себя. Накипело так, что готов был в землю вогнать эту ненавистную рожу. Его грозный рык гулко разносился по сумрачным покоям обители. — Ищите. Ищите сколько вам угодно. Вас тысячи — я один. Оставьте меня в покос. Я давно отошел от всех дел. Не спрашивайте и не требуйте того, чего я не знаю, не хочу знать. Проваливайте ко всем чертям.

Гость неожиданно переменился в лице. Льстиво и очень предубежденно сказал:

— Хитрец вы, Дэ. Ай-я-я-яй. Актер. Ничего вам не надо — дайте пожить. Хе-хе. Не получится, уважаемый. Хотя бы потому, что вы сами не стремитесь к оной. Зачем вам к старости оружие? К тому же немало. Куда Великий Ван направил свои драчливые стопы? Ответьте, если это не расстроит вас. Люди тоже не слепы. Видят. Учить меня взялись. Но я тоже не дервиш. Имею кое-что про запас. Я к тому, чтобы во всем содеянном не произошло конфуза. Плохо, если считаете, что ограждены от неприятностей. Заблуждаться также грешно, как и не верить. Мир многолик, то есть многочислен. Вставать против него, что махать палкой на ветер, что колотить ею по волнам безразличного океана. Куда ушла часть людей из вашего монастыря? А? Мир глуп. Его можно много раз обвести вокруг пальца и облизать этот палец. Я правильно рассуждаю. Сы Ван![7] С вашего позволения я завершу монолог.

Дэ мутно смотрел в простертую даль. Казалось, слова гостя его менее интересовали. Злобствующая ирония говорившего больше не выводила его из себя.

— Упорствующий старик, ты очень пожалеешь, что недружелюбно разговаривал со мной. Не так-то просто спрятать глаза от людей. Всесильный и удачливый Чемпион наследил в Циндао. И ему скоро покой не сном будет. Нельзя так дерзко грубить почтенному народу. Не кляни судьбу измывающуюся. Сам ставишь кровавые мазки на ее ужасающий след,

— Ты разговариваешь языком мафии. Нет больше у меня для тебя слов. Уходи, пока я не отдал распоряжение вытолкать тебя за ворота. Не стоит мне угрожать хотя бы потому, что ни я, ни мои люди никогда не боялись преступников. Кости осмелившихся давно обглоданы шакалами, исклеваны стервятниками. Уходи. На все воля всевышнего. Все пути и концы тех путей в его всевидящей деснице.

Шанхаец отступил на шаг назад, воскликнул:

— Вот оно, китайское сердоболие. За какого-то басурмана свои души кладем, людей теряем. И все затем, чтобы они позже поносили Великую Поднебесную — единственную Срединную во Вселенной. Не бывать тому, пока в жилах китайцев течет ханьская кровь! — бурно закончил он. — Кто не с нами, тот против нас! Мы вернем Поднебесной ее изначальную кровь первозданной чистоты. Горе и бедствие тому, кто отходит от заповедей священных предков.

Не попрощавшись, он резко вышел из комнаты. Через несколько секунд толпа ступала по дороге и сыпала проклятия на невинную изморенную местность.

В дверях стоял Хан Хуа.

Дэ не видел, как тот вошел, но почувствовал его присутствие. Зорко вглядываясь в удалявшуюся толпу, спросил:

— Сколько их?

— Двадцать три.

— По дороге шли?

— До развилки Черным ущельем.

— Значит, и обратно так пойдут. Возьми людей — на леопардовой тропе засыпешь камнями. Если пойдут дорогой, у малого перевала каждый из пришедших должен встретить последнее небо. Это война. Никто в живых остаться не должен. Спеши.

Настоятель несколько минут сидел хмуро и неподвижно. От напряжения мысли глаза его то блестели свирепым огоньком, то затухали в отчаянном бессилии. Крепкие пальцы неподвижно покоились на коленях, губы намертво сжались в неопределенной настойчивости.

Он вызвал двоих, довольно пожилых даже по монашеским меркам, служителей.

— Пойдете в Циндао, — сказал он, когда двое неподвижно застыли у входа. — Найдете Вана. Остальное вы слышали. По-видимому, Мус выдает его. Слишком безбоязненно ведет себя. Оттуда двинетесь к югу. Нас опережают.