Информация - Мартин Эмис

Однако в любом случае все это уже было в прошлом. Он больше не нуждался в оправданиях. Потому что он больше не приближался к Джине. А она не приближалась к нему.

Итак, в данный момент Ричард находился там, где, как он воображал, ему очень хотелось находиться: на диване, в большой комнате, в доме неподалеку от перекрестка на Роксхолл-Парейд, в запретных вечерних сумерках. И это еще не все — рядом с ним сидела Белладонна, и она в определенном смысле была уже более чем обнаженной. В тот раз, когда Ричард лег с Энстис, он убедил себя, что делает это ради Джины, ради их брака, ради своего пошатнувшегося мужского достоинства. Он был очень убедителен, разве нет? А что касается Белладонны, его внутренняя аргументация была более спорной (и понять ее было не просто). Если у него получится с Белладонной, то, разумеется, многое перепадет Джине, которая сможет пожинать плоды его успеха в супружеской постели. И вообще, это не его вина — во всем повинна смерть. Любому чувствительному человеку не возбраняется переживать кризис среднего возраста. Когда вы уже наверняка знаете, что умрете, у вас должен наступить кризис. Если вы не чувствуете кризиса среднего возраста, это значит, что у вас кризис среднего возраста. И наконец, присутствие Ричарда в этой комнате было еще одним ходом в его великой игре, нацеленной на уничтожение Гвина. Ричард был здесь, чтобы добыть информацию. В общем, он все предусмотрел.

Белладонна сидела рядом с ним. Минуты три они оба молчали. Ричард сказал себе, что эти три минуты молчания (эта вечность) служили очевидным доказательством того, что они не испытывают неловкости. Белладонна сидела вполоборота к Ричарду. Ее нежная кожа точно светилась. Она курила, сосредоточенно погрузившись в себя.

— Я все думал, — сказал Ричард со слабой нервной улыбкой, — о том, что же мне больше всего нравится.

На самом деле он говорил неправду. Чтобы кратко перечислить то, что ему сейчас нравилось больше всего, потребовалось бы часов восемь. Ричард был рад, что в комнате сгущались сумерки: так он мог смотреть на Белладонну, не опасаясь, что она заметит в его взгляде неизбежную «сальность». На ней было надето экстравагантное боди с рисованным изображением обнаженного женского тела. Розовые прорезиненные соски, по мнению Ричарда, выглядели грубо (они напоминали ниппели, которых полно у каждого слесаря), а вот треугольник лобка был передан со вкусом: узкая дельта, нанесенная несколькими темными мазками. Белладонна была определенно моложе его. Ричард был модернистом. А она была тем, кто пришел ему на смену.

— Больше всего что?

— Больше всего нравится.

— В каком смысле?

— Сама знаешь. Ты сама в прошлый раз говорила. То, что позволяет многое узнать о человеке. У каждого есть что-то, что ему нравится… больше всего.

Она повернулась к нему: карикатура ню. В ее голосе не было раздражения, лишь растерянность:

— О чем ты?

— Ну, ты сама говорила. Немножко потанцевать, а потом…

— Я этого больше не делаю.

— А-а. А что же ты делаешь?

— Я делаю только то, что мне самой нравится.

— И что же это?

— Все.

— Что все?

Белладонна смотрела куда-то в пространство и сказала без особого энтузиазма:

— Сначала ты делаешь мне, а потом — я тебе. Потом ты сверху, потом я сверху, потом как собачки. А потом все остальное. Сколько у тебя времени?

Ричард даже не посмотрел на часы. И не спросил себя, сколько ему лет: ответ был известен заранее — девяносто пять. Эти ритмы мысли были ему неведомы, только и всего. Голос его прозвучал хрипло, почти по-старчески:

— Мне надо быть дома через полчаса.

— Плохо. Мне, чтобы только завестись, нужно полчаса. — Она потянулась к сумочке. Еще сигарету? Нет. Она протянула ему листок бумаги (это был бланк, зашифрованный отчет о неполадках: загогулины компьютерной печати, помеченные в нескольких местах ярко-желтым маркером) и сказала: — Это мой анализ крови. Ты обещал отвезти меня к Гвину.

Всему свое время, милая: «Обязательно отвезу. Вот увидишь». Ричард встал. Раньше он думал, что молодым девушкам в наши дни пожилые мужчины могут нравиться по гигиеническим соображениям. Глядя на жен этих стариков, они, наверное, думают: м-хм, она еще ходит. В смысле, он еще ходит. Но еле-еле.

— Я вынужден настаивать, — сказал Ричард, — я думаю, ты… — Он покачнулся и оперся о подлокотник дивана. — Я вынужден настаивать, чтобы ты рассказала мне все. И чтобы спросила у него, что ему нравится больше всего.

— Хорошо, Ричард. Я тебе это гарантирую.

Он стоял на углу Роксхолл-Парейд. На огороженной детской площадке через дорогу какая-то крупная, закутанная фигура одиноко и безрадостно качалась на качелях: скрипучий маятник замирал, а потом снова начинал качаться в более медленном, но столь же безнадежном ритме… Накануне ночью Ричарду приснилось, что у него несчастная любовь к его собственному сыну Мариусу. «Давай не будем больше этого делать», — сказал Мариус. «Да, давай не будем», — ответил Ричард. «Потому что, папа, — продолжал Мариус, — если ты будешь это делать, то это значит, что ты неадекватный».

«Неадекватный». Прелесть, правда?

Позвонила Гэл Апланальп.

И с ходу сказала, что должна сообщить о неудачном стечении обстоятельств.

Ричард сидел и ждал. Нельзя сказать, чтобы он чувствовал прилив жизненных сил. У него все еще жужжало в правом ухе после недавнего часового разговора с Энстис. Потом позвонил вернувшийся из Италии Гвин и, задыхаясь от восторга, поведал Ричарду о душевном тепле итальянцев, об их великодушии, эрудиции и прозорливости, а также об их готовности покупать книгу под названием «Амелиор» в беспрецедентных количествах.

— Расскажи мне все по порядку, — сказал Ричард.

Во вторник, начала Гэл, ее ассистентка Крессида осталась дома, чтобы взяться за роман «Без названия». Так что во вторник Крессида на работу не вышла. Не вышла она и в среду, и в четверг. Что же случилось? Оказалось, что во вторник утром, прочтя половину необычайно короткой первой главы «Без названия», Крессида почувствовала приступ диплопии, то есть у нее начало двоиться в глазах. Приступ был достаточно сильный — ее лечащий врач даже заподозрил (представь себе) случай «сосудистого смущения» или даже — очень может быть — органическое повреждение центральной нервной системы. Как себя чувствует Крессида? Прекрасно. Она сейчас на легкой работе и много отдыхает.

— Я сейчас сделаю ксерокопию романа и переправлю ее Тоби Миддлбруку из «Квадранта». У него наметанный глаз, да и книга в аккурат по его части. Но мы с Крессидой обе сошлись на том, что «Без названия» — роман смелый и амбициозный.

— Сколько успела прочесть Крессида?

Гэл всегда старалась быть с клиентами предельно откровенной.

— Девять страниц, — ответила она.

Ричард попрощался и повесил трубку. Он расчистил на письменном столе место для своих локтей, уперся ими и какое-то время сидел, опустив голову на руки.

~ ~ ~

— Кусок дерьма, — сказал Стив Кузенс, обращаясь про себя к старику, который минут десять переходил дорогу: «зебра» перехода лежала перед ним, как спортивная дорожка.

Стив свернул с Флорал-Гроув на Ньюленд-Кресент. Чем стать таким, уж лучше подохнуть. Номер шестьдесят восемь. Он затормозил. Это был дом Терри. Сам Терри Скуззи был не нужен. Дома Терри следовало искать в последнюю очередь. Наверное, он где-нибудь в клубе проворачивает какое-нибудь дельце или валяется с чернокожей цыпочкой в квартире над казино на Квинсуэй. Посмотрели бы вы на этих обкуренных придурков: дым из ноздрей так и валит, как будто у них в черепе пожар.

Двое детей, две девочки в цветастых платьицах, со смешными, загнутыми вверх косичками, играли в садике с качелями, металлической лесенкой и горкой. Под обтрепанными деревьями. Подобная сценка не затронула в душе Стива никаких детских струн. Осторожнее, девочки: мама идет. Мама была одета в тренировочный костюм — она готовила что-то у плиты, пар скрывал ее лицо. Вот она высунулась в кухонное окно: «Чтоб через минуту были дома…» Стив сидел в своем «косуорте» — приземистом, с низкой посадкой гоночной машины. Он повернул голову: на заднем сиденье спал Тринадцатый. А этот что делал прошлой ночью? Угнал двухэтажный автобус и сгонял в Шотландию и обратно? По треугольникам лица Скуззи — равносторонним, равнобедренным и неравносторонним — пробежала судорога, и они вновь замерли.

— Я против беспричинного насилия, — любил повторять Стив.

Это было неправдой, и все это прекрасно знали. Одно из его прозвищ было Беспричинный.

— Боже, — пробормотал во сне Тринадцатый.

Стив обернулся: Тринадцатый спал… Можно ли считать Ричарда Талла умным человеком? Стив знал оптовиков, которые закончили Оксфорд или Кембридж или не важно что. Им по тридцать два, тридцать три года, а у них в подчинении уже была целая команда, которая переправляла товар за пять тысяч километров: афганские армейские командиры, японские дипломаты и британские таможенники — все работали на них. Вот это, я понимаю, умные ребята. Это — организация. Наркотики, поставщики — это затягивает все больше и больше, пока ты не лопаешься, как напившийся крови клещ. Успех в делах — это такая скука. В бизнесе, которым он занимался, благоразумнее переживать кризис среднего возраста, пока тебе еще нет тридцати. И что же? Деньги у него есть. Но он не мог себе представить, что пойдет по проторенной дорожке. Купит бар на Тенерифе, где будут подавать коктейли и яйца по-шотландски и показывать по видику «Матчи дня». Может быть, сейчас там все по-другому. Теперь у них, наверное, есть спутниковый канал «Скай».