История Пенденниса, его удач и злоключений, его друзей и его злейшего врага (книга 2) - Уильям Теккерей

— Если бы Пен любил меня, как вы того желали, маменька, я бы завоевала его, но вас я тогда наверняка потеряла бы; а я лучше хочу, чтобы меня любили вы. По-моему, мужчины не умеют любить так, как мы, женщины.

И Элен согласилась с последними ее словами, хотя первые пыталась оспорить. На мой же взгляд, мисс Лора была права и в том и в другом, а уж под конец и вовсе выразила старую, всеми признанную истину: нас любовь посещает на час, с женщиной она не расстается ни днем, ни ночью. У Дамона мысли заняты налогами, проповедями, парадами, счетами от портного, парламентскими обязанностями и черт его знает чем еще; у Делии мысли заняты Дамоном. Дамон — это прямой, могучий дуб (или столб), а Делия — нежная жимолость или повилика, обвивающая его. Разве не так, Делия? Разве не свойственно тебе цепляться за его ноги и целовать их, обвивать его ствол и не отпускать, пока Дамой стоят, крепко упершись в землю, как британец, заложивший руки в карманы панталон?..

Старший Пенденнис проводил наших друзей только до Дувра и посадил их на корабль, препоручив заботам Уорингтона. Сам он был связан обещанием погостить у некоего вельможи, своего близкого друга, после чего собирался встретиться с невесткой на немецком курорте, который они выбрали для житья. Майор считал, что уделил достаточно внимания болящим родичам и теперь вправе немного отдохнуть; правда, лучших куропаток уже перебили, но фазанов еще можно было пострелять, и высокородный владелец еще проживал в Стилбруке, так что майор отбыл в этот гостеприимный дом и провел там время с превеликим удовольствием и комфортом. Среди гостей был один герцог королевской крови, несколько знатных иностранцев, несколько видных государственных деятелей и несколько просто приятных людей; и у старого Пенденниса сердце радовалось, когда, раскрывая "Морнинг пост", он видел свое имя в перечне именитых особ, гостящих у маркиза Стайна в поместье Стилбрук. А сам майор был весьма полезным человеком в любом загородном доме. На охоте или в курительной комнате он забавлял молодых гостей изящными анекдотами и гривуазными сплетнями, и они смеялись над пим и вместе с ним. По утрам он угодливо любезничал с дамами в отведенных им покоях. Он водил вновь прибывших по парку и по цветникам, объяснял, как распланировано поместье и с какого места открывается особенно красивый вид на дом, или на озеро; показывал, где будут сводить лес и где проходила старая дорога до того, как построили новый мост и сровняли бугор; и поляну в лесу, где старый лорд Линкс застал сэра Фелима О'Нийла на коленях перед миледи, и так далее и тому подобное. Он звал по именам сторожей и садовников; ему было известно, сколько слуг обедает у экономки, а сколько в людской; он умел поговорить со всеми обо всех и о каждом в меру позлословить. Словом, ему цены не было, так что отдых, которым он наслаждался после своих трудов, был им честно заработан. И, заслуженно наслаждаясь жизнью среди своих знатных друзей, майор, возможно, не жалел о том, что передал руководство семейной экспедицией Уорингтону, тем самым обрекая его и на дальнейшее служение обеим дамам — на рабский труд, который Уорингтон был счастлив взвалить на себя ради своего друга и ради общества той, кого видеть было ему день ото дня все большей отрадой. Уорингтон хорошо знал немецкий язык и предложил давать уроки мисс Лоре; она с радостью на это согласилась, не то что Пен, которому после болезни было трудно, а может, и просто лень возобновить занятия немецким. Уорингтон заменял и гида и переводчика; Уорингтон следил за погрузкой и выгрузкой багажа на пристанях и в гостиницах, платил по счетам и строил свой маленький отряд в походный порядок. Уорингтон узнавал, где находится английская церковь, и если миссис Пенденнис и Лора выражали желание ее посетить, чинно следовал туда вместе с ними. Уорингтон шагал рядом с осликом, на котором миссис Пенденнис совершала по вечерам прогулки; нанимал для нее экипаж; покупал ей "Галиньяни"; находил для нее самую удобную скамейку под липами, когда приезжая публика разгуливала после обеда на променаде, пока в курзале того городка, где поселились наши утомленные путешествием друзья, так мелодично играл оркестр. Немало усатых пруссаков и франтоватых французов, приехавших сюда ради "trente-et-quarante" [32], поглядывало на свеженькую английскую мисс, верную спутницу бледной вдовы, и подумывало о том, как приятно было бы пройтись с ней в вальсе или в галопе. Но Лора появилась на танцах всего раз или два, когда ее соизволил сводить туда Пен, а что до Уоринггона, то этот увалень не побывал в руках у учителя танцев и не умел вальсировать, — впрочем, с такой дамой, как Лора, он был бы не прочь поучиться… с такой-то дамой!.. О господи, и на что ему, закоренелому холостяку, сдались дамы и вальсы? И о чем он думает, что ходит тут на задних лапках, что впивает этот сладкий яд, не сулящий ему в будущем ничего, кроме тоски, одиночества и поздних сожалений. И все-таки он не уезжал. Глядя, как неустанно он заботится о вдове, впору было подумать, что он ее сын или что он авантюрист, задумавший жениться на ее деньгах, или, на худой конец, выманить у нее какое-нибудь сокровище, — а так оно, по всей вероятности, и было, ибо, как уже мог заметить читатель, наша повесть — это Повесть об Эгоизме, и почти каждый, кто в ней выведен, соответственно своей натуре, будь то менее или более благородной, чем у Джорджа, и, как нам кажется, в соответствии с общепринятым обычаем, занят Самим Собой. И вот Уорингтон эгоистически ублажал Элен, которая эгоистически ублажала Пена, который эгоистически ублажал себя, поскольку в эту пору ему не о ком и не о чем больше было думать, исключая, правда, здоровье матери, не на шутку его беспокоившее; но с ней, даже оставаясь вдвоем, они разговаривали мало, и отчуждение между ними не уменьшалось.

С каждым днем Лора все более нетерпеливо ждала Уорингтона и встречала его все ласковее. Он ловил себя на том, что в разговорах с нею обнаруживает красноречие, какого и не знал за собой; что совершает галантные поступки, которым сам потом удивляется; что тупо разглядывает в зеркале морщинки у глаз, и белые прядки в волосах, и серебряные щетинки, закравшиеся в его грозную синюю бороду; что, глядя на молодых щеголей в парке — на белокурых немцев в узких сюртуках, на вертлявых французов с их нафабренными усиками и лакированными сапожками, на английских денди, в том числе и на Пена, с их невозмутимой надменностью и вызывающе томным видом, он завидует молодости одних, красоте или ловкости других — словом, всему, чего ему недоставало. И каждый вечер, когда наступало время покинуть тесный семейный кружок, он делал это все более неохотно, а вернувшись к себе, испытывал все большее одиночество и тоску. Вдова не могла не заметить его состояния. Теперь она понимала, почему майор Пенденнис (который, хоть и не говорил этого вслух, всегда осуждал ее заветную мечту) так уговаривал Уорингтона ехать с ними. Лора не скрывала своей горячей симпатии к Джорджу; а Пен ничего не хотел знать. Пен словно не видел, что происходит; или не желал этому мешать; или даже сам этому потворствовал. Недаром он любил повторять, что не понимает, как может мужчина два раза делать предложение одной и той же женщине. Вдова терзалась — и тайной враждой с сыном, дороже которого у ней никого не было на свете; и сомнениями по поводу Лоры, которые она даже себе боялась высказать; и своей неприязнью к Уорингтону, такому великодушному и доброму. Не удивительно, что целебные воды Розенбада мало ей помогали и что доктор фон Глаубер, здешний врач, навещавший ее на дому, не находил у ней улучшения. А Пен тем временем быстро поправлялся, — с неослабным прилежанием спал по двенадцать часов в сутки; ел за четверых; и вскоре был не слабее и весил не меньше, чем до своей болезни.

Они уже недели две как отдыхали в Розенбаде, когда пришло письмо от майора Пенденниса, извещавшее о его скором приезде, а вслед за письмом явился и сам майор со своим верным слугою Морганом, без которого он и помыслить не мог пуститься в путешествие. В дорогу майор одевался очень молодо и франтовато; со спины его все еще можно было принять за одного из тех молодых людей, чьи тонкие талии и цветущий вид возбуждали зависть Уорингтона. Лишь когда этот достойный человек сдвигался с места, наблюдатель мог заметить, что Время расслабило его почтенные колени и безжалостно сковало движения узких щегольских лакированных сапожек, в которые неунывающий старый путешественник по-прежнему втискивал свои ноги. Той осенью в Розенбад съехалось много знатных особ, как англичан, так и чужеземцев. В первый же вечер старший Пенденнис с большим удовольствием прочитал список приезжих знаменитостей, в котором оказалось несколько старых знакомых, и уже предвкушал удовольствие в ближайшие дни отрекомендовать своего племянника супруге немецкого эрцгерцога, русской княгине и английскому маркизу; и Пен со своей стороны был очень не прочь познакомиться с этими важными особами — блеск и мишура высшего света всегда его прельщали. В тот же вечер бодрый старый майор, опираясь на руку племянника, вошел в курзал и не то выиграл, не то проиграл несколько луидоров в trente-et-quarante. Он уверял, что играет не ради выигрыша, а просто так, чтобы не отстать от других. Жадность русских и испанцев, зарящихся на горы золота, он осуждал как варварство: английский джентльмен должен играть — там, где это модно, но не позволять себе за зеленым столом никаких изъявлений восторга или отчаяния. Он рассказал Пену, как маркиз Стайн, когда был еще лордом Гонтом, на его глазах проиграл в Париже восемнадцать тысяч в один присест, а потом три вечера подряд срывал банк и одинаково бесстрастно встретил поражение и победу. "Вот это, мой дорогой, и значит быть английским джентльменом, — присовокупил старик, воодушевленный воспоминаниями о прошедших днях. — Только у нас, да еще в немногих французских семействах, сохранилось умение держаться с достоинством". Встречая на улице русских княгинь, чья репутация уже давно не вызывала сомнений, или скомпрометированных английских леди с их верными (до завтра) рыцарями, какие не переводятся в этих убежищах легких нравов, старый майор многословно и со смаком посвящал племянника в интересные подробности о жизни этих героинь и без устали развлекал его скандальными сплетнями. "Ей-ей, как будто молодость вернулась", — шепнул он Пену, заметив, что его узнала, и широко улыбаясь, направляется к нему нарумяненная княгиня Обстровская в сопровождении великана-лакея, нагруженного ее шалью. Он помнил ее с четырнадцатого года, когда она была актрисой театра "Париж-Бульвар" и на ней женился адъютант императора Александра (способнейший человек, много чего знавший о кончине императора Павла, и к тому же завзятый игрок). Как нельзя более учтиво и почтительно он испросил у княгини позволения побывать у нее и представить ей своего племянника мистера Артура Пенденниса, после чего показал племяннику еще нескольких дам, со столь же громкими фамилиями и столь же красочным прошлым. Что бы подумала бедная Элен, если б слышала эти речи и знала, с какими людьми майор знакомит ее сына? Лишь однажды, опираясь на руку Пена, прошла она через залу, где были расставлены зеленые столы и охрипшие крупье выкликали роковые слова "Rouge gagne" и "Couleur perd" [33]. Она в ужасе бежала из этого ада и потом заклинала Пена, даже исторгла у него торжественное обещание никогда, никогда не играть. А старый ветеран при виде этой картины, так перепугавшей неискушенную вдову, только радовался и молодел! Он полной грудью вдыхал тот воздух, в котором она задыхалась. Ее правила были не по нем; его пища была для нее отравой. Так по-разному устроены люди, и такою смесью из несхожих между собой созданий населен наш удивительный мир. К чести Пена должно сказать, что слово, данное матери, он сдержал и о своем намерении не нарушать его сразу же предуведомил дядюшку.