Трехгрошовый роман - Бертольд Брехт

– Они бы многого добились, если бы у них были инструменты, – грубо сказал Фазер.

– Да, если бы, – нехотя ответил Мэкхит.

Фазер еще раз перешел в наступление:

– Куайт хочет откупить у нас новое сверло. Он говорит, что деньги у него есть, а, кроме него, никто с этим сверлом не умеет обращаться.

– Я не продаю инструментов! – с досадой сказал Мэкхит. – Кстати, столы у меня тоже не для того поставлены, чтобы на них сидели.

Он взял план склада, аккуратно начерченный на картоне, и кивком удалил из комнаты конторщицу.

– Почему сараи до сих пор набиты товаром? Мы же решили очистить все, кроме номера двадцать третьего.

Груч посмотрел на Фазера, который с ворчаньем слез со стола.

– О'Хара ничего нам не сказал, – ответил он, не сводя глаз с Фазера.

Мэкхит ничем не обнаружил своего удивления. Чтобы выиграть время, он стал перелистывать какой-то каталог. Потом он спокойно продолжал:

– Сараи, начиная с номера двадцать девятого, должны быть очищены. Возможно, что в ближайшие дни О'Хара придется показать кое-кому пустые склады.

– А куда деть товары? Там больше всего табаку и лезвий для бритв. Их необходимо некоторое время подержать на складе – они еще слишком свежи. И бирмингемская партия тоже там. Газеты до сих пор еще пишут об этой истории статьи в километр длиной. И кроме того, там есть кожа и шерсть, д-лавки в них здорово нуждаются.

– Все нужно убрать. Из этой партии ничего не должно поступить в продажу. Лучше всего сжечь все дочиста! Сараи застрахованы.

Груч по-настоящему испугался.

– А может, ребята сами могли бы использовать эти вещи? Они ужасно разозлятся, если должны будут сплавить их неизвестно куда. В конце концов, они все добыли собственными руками.

Мэкхиту стало скучно.

– Если не ошибаюсь, им за все было заплачено. И за вывоз я тоже буду платить по часам. Я не хочу, чтобы этот товар попал на рынок. Пускай они покупают себе табак хотя бы в тех же д-лавках. И вот что еще: все бумаги будет подписывать моя жена, а не О'Хара. Все?

Он встал и натянул перчатки. Груч задержал его. Ханимейкер каждый день к нам ходит. Он готов взять любую работу. У него не выгорело с секретным замком.

– Замок оказался недостаточно секретным или слишком секретным?

– Замок был в порядке. Но фабрика обжулила его на патенте.

Мэкхит опять рассмеялся. Ханимейкер был во время оно видной фигурой в своей области, первоклассным взломщиком. Когда он начал сдавать физически – в те времена спортом еще не занимались, – он пустился в изобретательство и сконструировал секретный замок. В это изобретение он вложил весь свой опыт, опыт человека, прожившего большую жизнь, любознательного и предприимчивого. И этот человек в конечном счете был облапошен известной фабрикой, которой он предложил свое изобретение.

– Я дам ему д-лавку, – сказал Мэкхит и ушел ухмыляясь.

Но на душе у него было невесело.

Решения не выполнялись. Аарон в любую минуту мог потребовать, чтобы ему показали склады. Фанни, уверенная в том, что они очищены, как было условлено, не нашла бы нужным отказать ему, а между тем они были набиты доверху.

Выйдя на улицу, Мэкхит минуту постоял в нерешительности, соображая, куда ему пойти – к Фанни Крайслер или к госпоже Лексер в Тэнбридж. Сегодня был четверг. Он решил, что с Фанни он еще успеет поговорить на вокзале, где она будет ждать его, а в Тэнбридже, по всей вероятности, застанет Брауна – Браун, как и он, ходил туда по четвергам. Обычно они там играли в шашки.

Общение Мэкхита с тэнбриджскими дамами в заведении госпожи Лексер нуждалось, по его собственному мнению, в оправдании: он находил его в специфике своей профессии. В этом доме он легче, чем где бы то ни было, мог узнать все, что ему было нужно, про личную жизнь членов банды. Эти чисто деловые визиты он иногда использовал и в видах развлечения, на которое он, как холостяк, несомненно, имел некоторое право; что касается этой интимной стороны дела, то Мэкхит, как он сам неоднократно повторял, ценил свои регулярные, отличавшиеся педантичной точностью посещения одной и той же тэнбриджской кофейни главным образом потому, что они стали для него традицией, а уважение к традициям и охрана их, как известно, являются едва ли не основною целью буржуазного уклада. Свои физиологические потребности Мэкхит, отдав дань увлечениям молодости, охотно удовлетворял там, где он имел возможность сочетать с ними те или иные радости домашнего или делового порядка, то есть с женщинами, обладающими кое-какими средствами либо состоящими с ним, подобно Фанни, в деловых отношениях.

Мэкхит сознавал, что его брак повредил ему в тех кругах, с которыми была связана его деятельность в области товарозаготовок. Смерть Мэри Суэйер, безусловно, произвела дурное, впечатление на некоторых людей. Они, несомненно сидели теперь и говорили: «Мэк заелся. Он думает, что может уже плевать на все».

Едва ли нашлись люди, которые могли бы засвидетельствовать под присягой, что он всю жизнь именовался Макхитом, но, с другой стороны, никто не мог бы доказать, что он тогда-то и тогда-то под тем-то и тем-то именем учился в школе, там-то и там-то был портовым рабочим или конторщиком, там-то и там-то – плотником. Так или иначе в любую минуту мог возникнуть слух, что он – самый заурядный обыватель, и тогда понадобилась бы дорогостоящая и чреватая последствиями кровавая баня большого масштаба, чтобы восстановить тот полумрак, в котором человек только и имеет возможность обрастать жирком. А он действительно оброс жирком и был склонен преимущественно к интеллектуальной работе.

Итак, он отправился в Тэнбридж, чтобы кое-что разузнать и повидаться с Брауном.

В нижние залы он даже не заглянул и сразу поднялся по скрипучей лестнице на кухню. Две-три девицы пили там кофе. Толстая баба в панталонах гладила белье. У окна играли в мельницу. Тощая носатая девица штопала гору чулок. Все были полуодеты, только на одной был цветастый халат.

Когда Мэкхит вошел, его приветствовали дружным «алло». Все успели прочесть газеты. На гладильной доске лежало интервью, которое он дал Гону. Всем импонировало, что Мэкхит, несмотря ни на что, явился сюда, блюдя свой четверг.

Брауна еще не было.

Мэкхиту подали кофе. Не снимая перчаток, он небрежно потянулся за газетой.

– Сегодня вечером я уезжаю, – сказал он, углубившись в нее. – Мне сразу пришло в голову: как глупо, что как раз сегодня мой четверг! Это ужасно – иметь укоренившиеся привычки. Но не могу же я ради полицейских ищеек отказываться от моих старых привычек! А то я уехал бы днем. Отчего это Браун не идет?

Снизу, из комнат, раздался звонок. Толстая баба поставила утюг на маленькую чугунную подставку, накинула ситцевый пеньюар и вышла к гостю. Через пять минут она вернулась, послюнила палец, проверила, достаточно ли еще горяч утюг, и вновь принялась гладить.

– Мэри Суэйер, надо думать, не твоя работа, – сказала она, как ему показалось, презрительно.

– А что? – спросил он, внимательно посмотрев на нее.

– Мы решили, что ты теперь такими делами гнушаешься.

– Кто решил? – с интересом спросил Мэкхит.

Толстая баба успокоила его:

– Не надо волноваться, Мэк. Мало ли что болтают.

Мэк обладал превосходным чутьем. Он почувствовал, что в воздухе пахнет гарью. Внезапно его охватило отвращение.

Сидя в грязной кухне и молча наблюдая за толстой бабой, которая не переставала гладить, он задумался над своим положением так глубоко, как давно уже не задумывался.

Почва, на которой он столько лет стоял и боролся, с некоторых пор начала ускользать из-под ног. Этот сброд, поставлявший ему товары, не хотел подчиняться его моральному авторитету.

Мэк внезапно вспомнил целый ряд характерных мелких черточек, на которые он на протяжении нескольких недель почти не обращал внимания. Тогда-то и там-то его категорические и тщательно продуманные распоряжения не были выполнены с достаточной точностью; а потом верхушка организации пыталась скрыть от него допущенные ею небрежности. В частности, после прекращения «закупок» ему приходилось слышать – от того же Груча – о «недовольстве» внизу. Этот сброд не годился для широко задуманных операций.

А теперь еще вдобавок выяснилось, что О'Хара просто игнорирует важнейшие распоряжения.

Да и вообще поведение О'Хара с некоторых пор изменилось. Сегодня он потребовал, чтобы доверенность была выдана ему. А когда ее получила Полли, он не очень настойчиво возражал. Почему?

Горячая волна недоверия неожиданно захлестнула Мэкхита.

«Полли! – подумал он. – Что у них там такое, у Полли с О'Хара? Полли получила доверенность. А что она с ней будет делать?» И вдруг он понял, почему его с самого начала так мучило то, что произошло, когда они возвращались домой с пикника на Темзе.

«Женщина, позволяющая так с собой обращаться при поверхностном знакомстве, – сказал он себе с горечью, – вообще не может быть настоящей подругой мужчины на жизненном пути. Она чрезмерно чувственна. А ведь это дает себя знать не только в эротической области, на в первую очередь, как оказывается, в деловой. Что она будет делать с доверенностью своего законного супруга, если она не отвечает за собственные ноги? Вот тут-то и выясняется, какое серьезное значение имеет верность жены».