Царские забавы - Евгений Сухов

Со смертью царицы Петр ослабел, но не настолько, чтобы ковылять побитой клячей, доставляя своей неровной походкой удовольствие ворогам; он как богатырь Микула Селянинович, которого любит мать сыра земля, и от падения становится только крепче. Он еще оставит позади себя завистливых бояр и ступит во дворец господином.

Однако интерес государя к Петру помалу угасал, и скоро князья Шуйские и Кубенские потеснили чужака в Боярской думе, а потом Морозов, не спросясь, посмел сесть на его место.

Петр Темрюкович понял, что худшее ожидает его впереди, когда государь надумает ожениться вновь, вот тогда царицыны родственники позанимают не только все приказы и дворы, но с радостью вытряхнут из стольного града прежнего конюшего.

Потому сватовству великого государя Петр Темрюкович противился всяко.

Смотрины царских невест посеяли в душе князя Петра смятение. Выбор царя он воспринимал болезненно, как если бы уводили одну из его жен. Вместе с венчанием придет в упадок былая власть, которая перепала Петру Темрюковичу небольшой долей в наследство от некогда могущественной Марии.

И когда Иван Васильевич среди многих красавиц остановился на Марфе Собакиной, черкесский князь облегченно вздохнул.

Петр хорошо знал отца Марфы, купца Василия, который частенько появлялся на царском дворе. Степенный новгородец был один из доверенных лиц самодержца, и государь частенько поручал ему прикупить в заморских странах всякого товару. Чаще всего это были украшения для дворца и карманные часы, к которым Иван Васильевич имел особую охоту. В плату за это Иван Васильевич снимал с купца многие пошлины, от чего новгородец богател несказанно и во хмелю любил бахвалиться, что при желании мог бы скупить половину новгородской земли.

Иной раз купец появлялся во дворце со своей красавицей дочерью, на которую невозможно было не обратить внимания — девушка была такой же яркой, как царственный венец.

Последние годы Василий Юрьевич пребывал в основном в Москве, в это время и сошелся он близко с царским шурином, только в редкий день Петр Темрюкович не являлся к Собакиным и не справлялся о здоровье хозяина. И, поглядывая на красивую девицу, князь хохотал:

— Жаль, что Коран запрещает иметь более четырех жен, а то взял бы твою Марфу пятой.

Марфа тоже привыкла к Петру, к его озорному и плутоватому характеру. Князь мгновенно заражал своим весельем не только угрюмого Василия, но и челядь, что обожала Петра Темрюковича как родного и спешила откупорить для брата царицы лучшие французские вина.

Князь никогда не приходил без подарков, щедро одаривал Марфу атласом и шелком, а порой, в награду за целомудренный поцелуй, награждал куньими шубками.

В этот раз Петр Темрюкович тоже явился не с пустыми руками; бросил огромному цепному псу кусок свежего мяса, заставив его смиренно прогромыхать тяжелой цепью и скрыться в будке; приказчику подарил шапку из волчьего меха, а Марфе Васильевне на серебряном блюде поднес засахаренных персиков.

— О том, что ты сладкое любишь, красавица, не только я знаю, об этом и государь-батюшка наслышан. Дал он мне эти персики и говорит: «Передай поклон от меня моей любушке, и пусть отведает кушанья с царского стола, а затем государя своего добрым словом помянет».

Навстречу гостю вышел сам хозяин дома.

— Проходи, князь, в горницу, сегодня у нас радость большая — отпустил государь Иван Васильевич царицу погостить в отчем доме. А мы уж расстарались! Стол приготовили, белыми скатертями укрыли. И государево угощение Марфе Васильевне в самую пору будет. Вылетела лебедушка из родного дома, лететь ей теперь в царские хоромы, — но вместо грусти в словах Василия Юрьевича сквозила едва сдерживаемая радость. — Теперь батька для нее не хозяин, государь-муж для нее господин. Растишь, растишь девоньку, а она упорхнет птичкой из родного гнезда, только крылышками на прощание помашет.

Петр Темрюкович не услышал в голосе купца печали, как ни старался, своей важностью купец больше напоминал петуха, отыскавшего просыпанное просо: грудь выставлена вперед, голова горделиво поднята. Не за кого-нибудь, а за самого государя-царя дочь замуж выдал!

— Ты, Василий, сумел с самим царем породниться, разве это не честь?

— Честь-то великая, — не стал спорить Василий Юрьевич. — А только как будто Марфа мне и не дочь более, государыней Марфой Васильевной называть приходится. Раньше за сопли ее ругал, а теперь низенько в ноженьки кланяюсь и матушкой называю. Разве не так, Марфа Васильевна?

— Точно так, батюшка, — скромно потупилась та.

— Кто бы мог подумать, что из этой егозы царица вырастет? — подивился Петр Темрюкович. — Сколько я тебя знаю, Василий?

— Да, пожалуй, лет шесть будет, — почесал грудь Василий Собакин.

— Шесть лет!.. А я ведь помню, как Марфа Васильевна хворостиной гусей по лугу гоняла. А сейчас государь ее в атласные покрывала обернул. Полюбилась государю Ивану Васильевичу твоя доченька.

Василий Собакин походил на мыльный пузырь.

— Полюбилась… Что правда, то правда! Даже сейчас не хотел отпускать Марфу Васильевну со дворца в батюшкин дом. Да уж больно доченька-государыня просилась. Вот и не устоял перед мольбой Иван Васильевич.

— Когда же она во дворец должна прибыть?

— Сегодня вечером, Петр Темрюкович.

— Большой у вас нынче праздник, нечего сказать. Ладно, мешать я вам не стану, будет у меня еще время с вами повидаться.

— Посидел бы с нами немного, князь, — неубедительно стал настаивать Василий. — Я бы наливочки клюквенной тебе налил.

— Дела у меня имеются, Василий Юрьевич. А еще государю нужно сказать, что его подарок царице лично в руки передал. А потом к женам своим торопиться нужно, — улыбнулся Петр Темрюкович, — а то как бы к царице не приревновали, — и, поклонившись Марфе Васильевне, ступил к выходу.

Вечером Марфе занедужилось.

Боярыни и мамки, опасаясь царской опалы, долго не решались извещать об этом самодержца, а когда из Марфы Васильевны потекла желтая блевотина, верхняя боярыня Елизавета Морозова осмелилась побеспокоить государя своим появлением.

Царь выслушал боярыню молча и своим видом напоминал эдакий неприступный утес, которого до самого основания заволокло грозовыми тучами. Не было света в черных глазах самодержца, только мерцал едва заметный огонек, который больше напоминал сверкание молний. Сейчас государь был огромным языческим богом, который способен вселить суеверный ужас в души христиан. Поднимется сейчас самодержец и посохом, словно копьем, поразит ослушавшихся.

— Может, лекари не досмотрели какой изъян у Марфы Васильевны? — преодолевая страх, высказалась Елизавета. — Вот он сейчас и вышел.

— Не было у царевны Марфы недуга! — хмуро изрек царь. — Осматривало ее с десяток знахарок да пятеро немецких лекарей. Уверяли в один голос, что ядрена Марфа Васильевна, как репчатый лук.

— Государь Иван Васильевич, может, отказаться тебе от Марфы Васильевны, пока дело до свадьбы не дошло? Выберешь себе другую, которая покрепче будет да порумянее. Посмотри ты на девоньку, государь, худющая, как сушеная рыба. А женушка царская красна должна быть да кругла.

— Нет, Елизавета, прикипел я к ней дюже. Видно, кто-то хочет, чтобы я отступился от царевны, вот потому и порчу надумал на нее навести. Не бывать тому, все равно Марфа Васильевна царицей станет! А теперь ступай и без присмотра ее не оставляй.

Весь московский двор только о том и говорил, что царице занедужилось; шептались, будто Марфа Васильевна едва дышит, а когда молилась в соборе во спасение, то упала на мраморный пол и едва не расшиблась.

Царь дважды приходил в ее покои. Марфа и вправду была очень бледна, но эта необыкновенная белизна очень шла к ее темным волосам, делая царевну еще более прекрасной.

Государь явился к Марфе в третий раз.

Поднялась царевна навстречу господину, поприветствовала его большим поклоном.

— Здравствуй, государь-батюшка.

Если еще утром царь выглядел беспокойным и тяготился перед грядущим решением, а сомнения ядовитым червем источили душу, то сейчас, увидев Марфу, обворожительную как никогда, Иван обмяк и понял, что не отступится от нее.

— Здравствуй, моя царевна, здравствуй, лебедушка, — приобнял государь Марфу. — Потерпи, голубушка, немного осталось до венчания. А там весь век идти нам рука об руку. Ни бог, ни дьявол не посмеют отнять тебя у меня.

— Боюсь я, государь, — едва не расплакалась царевна Марфа.

— А ты не бойся, Марфа Васильевна, я тебя ото всех обороню.

— Со мной ничего не случится, государь?

— Ничего, голубушка, ничего, пока я с тобой рядышком.

— Плохо мне, Иван Васильевич… с каждым днем все хуже.

— А ты потерпи немного, боль и отступится.