Прерий душистых цветок… - Вера Колочкова

— Ты знаешь, бабушка, мама сказала, что ее муж решил меня в Сорбонну учиться отправить…

— Да ты что! Ну, вот видишь! Ты же столько мечтала! Нет, нет, непременно поезжай! А мой вопрос мы как–нибудь решим, не волнуйся. Не бывает положений совсем уж безвыходных.

— Но, бабушка…

— И не спорь со мной, Василиса! Вот скажи, я хоть когда–нибудь в последнее время настаивала на своем так решительно?

— Нет…

— Так могу я хоть раз на своем настоять? Ты позволишь мне это сделать один раз хотя бы?

— Позволю. Только давай сначала доживем до завтра. А сегодня я просто решительно настаиваю на завтраке! Так есть захотела от всех этих стрессов неожиданных… У нас молоко есть? Кофе с молоком хочу! И с сахаром! И с мягкой булочкой!

— Да где же мы с утра возьмем с тобой эти самые булочки? Ты что?

— А Сашу попросим в магазин сходить! Са–а–а–ш! – тут же крикнула она звонко, выглянув из комнаты в коридор.

— Да пошел уже, не ори…Ты так громко, на весь свет возвещаешь о своих желаниях, что только глухой тебя не услышит…

 Саша, улыбаясь, стоял в коридоре, разглядывал свою изодранную куртку. Потом повернулся к ней, весело развел руками:

— Ну, до булочной я, допустим, и в свитере добегу. А потом придется вам, мадемуазель уважаемая Василиса, сопровождать меня в походах по магазинам, будем мне новую куртку покупать. Я в нынешней моде абсолютно ничего не понимаю. Так что выручай давай…не улышит…их желаниях

— Да без проблем! Я даже с удовольствием! Ты знаешь, сто лет не ходила по магазинам…

 А потом они все дружно завтракали принесенными Сашей теплыми хрусткими булочками с маслом и запивали их кофе с молоком – казалось бы, что и особенного в этом их совместном завтраке… Но после всех случившихся в доме событий, коснувшихся каждого из них по–своему больно и счастливо, завтрак этот совместный приобретал особенный какой–то смысл, будто связывал и одновременно разъединял их навеки – никто же толком не знал, что будет, что решится завтра…Об утреннем Аллином звонке они, словно сговорившись, вслух и не помянули ни разу. И даже Петька был непривычно грустен и молчалив, но булочек с маслом при этом умял довольно–таки приличное количество – выздоравливающий его организм требовал основательных, настоящих калорий, а не каких–нибудь там морковных да овсяных прелестей. Ольга же Андреевна, наоборот, бодренько улыбалась и строила планы на будущую свою ходячую жизнь: первым делом она , например, как только встанет на ноги, сразу же пойдет в оперу. Вообще, как Ольга Андреевна говаривала раньше, она всю жизнь чувствовала себя прекрасно только в трех местах – в церкви, в опере и в лесу. Только там душа ее отдыхала всегда, только там дух свободу праздновал. Но к опере, надо признать справедливо, она питала особенную, болезненную страсть, и очень огорчалась тем обстоятельством, что так и не смогла заразить этой страстью внуков – их в оперный театр никаким калачом было не заманить…

— Так что вы, дорогие мои, обо мне совершенно можете не волноваться – я всегда найду для себя занятие в старости, — закончила она рассказ о своих планах–мечтаниях неожиданной фразой.

— Ага, понятно… — уныло усмехнувшись, поднял на нее глаза Петька. – Будешь на сцене арию Татьяны Лариной петь. Я вас люблю, чего же б–о–о–ле…

 Василиса прыснула и подавилась кофе совершенно неприлично, и закашлялась сильно, а Саша так же неприлично принялся колотить ее по спине. В общем, завтрак получился как завтрак. И веселый, и грустный одновременно, как и все происходящие с ними в последние дни события…

 По случаю выхода в свет Василиса решила приодеться. Долго стояла перед открытыми дверцами шкафа, перебирая свои оставшиеся от прошлой жизни наряды, и ни на что не могла решиться. Все было каким–то смешным, голубым да розовым, легкомысленным–бессмыссленным… Юбочки, ждинсики–капри, курточки какие–то – все, все из прошлой, далекой уже жизни. Господи, неужели она когда–то это носила… Наконец в руки попалась довольно приличного вида светло–серая замшевая утепленная куртка, и она напялила ее на себя радостно. А подойдя к зеркалу, обнаружила вдруг, как некрасиво из элегантных замшевых рукавов торчат ее огрубевшие, красные от резиновых перчаток и горячей воды руки. Как клешни. Да и рукава у куртки не были раньше такими короткими, и в плечах она ей, помнится, такой узкой не была… Выросла она за эти два года, что ли? Хорошо, хоть пуговицы свободно застегнулись. Но видок все равно еще тот. Как с чужого плеча… Она захватила пальцами рукава куртки и вся встряхнулась–поежилась, безуспешно пытаясь вжиться в забытую модную одежку. Потом махнула отчаянно на себя рукой в зеркало и отошла от него, и закрыла сердито по пути дверцы шкафа – вот еще, будет она тут стиль с модерном разводить…Что за нежности при нашей бедности…

 И тем не менее, идя с Сашей по улице, она чувствовала себя совсем, совсем неприютно, и все время тянула, как ей казалось, незаметно, рукава вниз, сжимая их пальцами, и ежилась, и горбилась, и странно как–то кособочилась вся. Саша, заметив эти ее страдания, остановился и, развернув ее к себе, решительно закатал рукава куртки вверх, до самого локтя почти, и поддал слегка по спине, и с силой развернул плечи назад. Все это он проделал так быстро и уверенно, что Василиса тут же и успокоилась, и пошла себе рядом резво, посматривая легкомысленно по сторонам. Куртку Саше они купили в первом попавшемся на пути магазине, на этом их запланированный шопинг и закончился. Саша попытался было затащить Василису в дамский отдел, но, увидев ее испуганные глаза и вспомнив про давешний спор, тут же и отказался от этой затеи. И они пошли гулять – бродить просто так по осенним городским бульварам, и молчать, и переглядываться, и это было замечательно…

 А Ольга Андреевна тоже зря драгоценного времени решила не терять, и как только за Василисой и Сашей захлопнулась дверь, схватилась за телефонную трубку и набрала Любочкин номер. По памяти набрала, ни в какие записные книжки не заглядывая. Удивилась даже. Наверное, память наша каким–то особенным образом умеет сохранять в себе телефонные номера из давнего и хорошего прошлого, те именно номера, которые набирались раньше с легким и веселым сердцем, и при случае тут же услужливо подсовывает их нам обратно в целости и сохранности…

— Да! – ответила ей трубка веселым и молодым Любочкиным голоском. Вот тоже странная такая особенность – годы уходят, делая людей старыми и некрасивыми, а голоса их никак меняться не хотят…

— Любочка, здравствуй, это Оля…

— Олечка! Ну как ты? Я только утром о тебе вспоминала! А ты вот вдруг сама и звонишь…