Весь Валентин Пикуль в одном томе - Валентин Саввич Пикуль
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Шумит старый лес, и работает в лесу старая лесопилка. Возле старой пилы — старый человек. С очень молодой славой.
…Мертвецы ползали по цементу. Эсминец сильно качало.
Семенчук стянул с себя бушлат, стал выжимать из него воду.
Он не знал времени, но было как раз 16.40.
* * *Артеньев записал в вахтенном журнале батареи:
16.40–16.55
Туман рассеялся над Ирбенами. В направлении к NW три дыма.
Дымы определились. Три дредноута типа «Кайзер». Курсом SW. В охранении — крейсера и миноносцы., Объявлена тревога.
На батарею прибыл каперанг фон Кнюпфер с большой бутылкой коньяку. Осмотрев через дальномер дредноуты эскадры Сушона, он стал уговаривать (и весьма настырно) Артеньева выпить:
— В конце концов, жить осталось несколько минут.
Артеньев пить категорически отказался:
— Смерть, как и рождение человека, есть акт возвышенный, и не хочу свою гибель поганить алкоголем…
В нерушимом спокойствии проходили дредноуты, и дымы их не таяли, а сгущались, плотно загустевая над Ирбенами. Кильватер противника был прочен: «Фридрих дер Гроссе», «Кайзерин» и «Кёниг Альберт»… Кнюпфер исчез. С орудий уже поступали доклады:
— Первое орудие (мичман Поликарпов) готово!
— Третье орудие (мичман Гончаревский) готово!
— Четвертое орудие (мичман де Ларош) готово!
Артеньев переключил перед собой телефон:
— Второе орудие, почему не готово?
— Возимся, — ответил прапорщик Родионов.
— Нашли время. Быстрее надо…
В центропост наводки прошел матрос — незнакомый.
— Господин старлейт, — сказал он, — кое-кто убежал.
— Ты первый! Как фамилия?
— Орехов. Старшина подачи на четвертом орудии.
— Иди на пушку.
— Есть! Я хотел сказать, что паника начинается.
— Зачем ты мне говоришь это? Я панике не поддаюсь.
— Я сообщаю вам, как командиру.
— Сообщи комиссару: это его дело. Мое — стрелять!
После первого залпа появился Скалкин:
— Снаряды легли в сторону.
— Я не слепой, — раздраженно ответил Артеньев. — Сам вижу, что пошли влево, а понять не могу — почему так?
После второго залпа, который выкинул в Ирбены миллионы рублей русских денег, Сергей Николаевич огорчился:
— Опять «вилка» сломалась. Я ведь не безграмотный. Беру все верно. Но отчего, черт побери, я так безобразно стреляю?
Германские дредноуты пока не отвечали.
— Пошли, комиссар, проверим центр совмещения…
На посту совмещения сидел матрос. Перед ним — прибор, на котором в беготне стрелок совмещалась вся умственная и физическая работа батареи. Он должен давать ревун на залп, когда стрелки сомкнутся на приборе, как на часах в полночь. Артеньев, стоя за его спиной, видел, что матрос нажимал на ревун еще до совмещения стрелок — летели мимо снаряды, мимо…
Кулаком в ухо Артеньев выбил матроса из кресла.
— Ой, ухо! — заорал тот. — Меня, революционного матроса, в ухо ударили… И кто бьет? Сатрап недорезанный… Я тебя…
Скалкин ткнул его в грудь маузером:
— Не доводи до греха. Трахну — и в дамках!
Комиссар сам уселся на совмещении. Церель послал снаряды по цели, и один из дредноутов вздрогнул, как человек от страшного удара в скулу. Это было попадание… Артеньев склонился над датчиками, которые щелкали на разные лады, дружески подмигивая ему разноцветными лампочками, настаивая на внимательности.
— Второе орудие, — спросил в телефон, — вы очухались?
— Это я, — ответили ему.
— Кто ты?
— Орехов, который приходил… Вы меня прогнали.
— Так что?
— Я заменил командира.
— А где прапорщик Родионов?
— Сбежал. Тут психи собрались. Водку пьют…
Артеньев бросил трубку. Последние пять залпов были замечательны, и они радовали сердце артиллериста, как сложный пассаж на скрипке, совершенства которого пять лет добивался маэстро. Головной корабль Сушона задымил и, давая промах за промахом, стал отворачивать на вест. В носу дредноута забушевал огонь. Артеньев… заплакал!
Чья-то рука легла ему сзади на плечо:
— Это я… матрос Кулай. Что вы плачете, старлейт?
— Я устал ждать боя. Я дождался боя. Бой начался, и они уходят опять… Значит, опять ждать! Что сейчас на батарее?
— Митинг.
— Нашли время! Возьму оружие и разгоню всех.
— Не надо, — отсоветовал Кулай. — Вас могут разодрать за ноги, и никакой комиссар уже не спасет…
На щите расблока Артеньев подключил себя к бараку мастерских, где уже привыкли много болтать и мало делать.
— Але, — ответили ему. — Чего надо?
— Положи трубку и не вешай ее… Понял?
Через трубку телефона он слышал противный голос:
— Мы тут погибаем не пойми за што, а наш командир… видели вы его, товарищи? Он же пьяный в доску, лыка не вяжет. Сейчас в посту матроса избил. Барабанную перепонку ему высвистнул за здорово живешь. Какой вывод сделаем, товарищи?..
Артеньеву стало тошно, и тут он вспомнил Кнюпфера с бутылкой соблазнительного коньяку. «Нет ли связи
