Антология исторического детектива-18. Компиляция. Книги 1-10 (СИ) - Хорватова Елена Викторовна
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Вы! — воскликнул агент, узнав Можайского. — Где вас черти носят?
— Что происходит? — спросил в свою очередь Можайский.
— Началась пальба, — ответил агент, — мы ринулись сюда, дверь поначалу была открыта… выскочили двое или трое, мы не успели их схватить… а потом дверь захлопнули! И мы не успели…
— Вы вообще ничего и никуда не успели! — рявкнул Можайский, перебивая агента. — Как ее могли захлопнуть прямо у вас перед носом?
Агент темпераментно ухватил себя за волосы и затопал ногами:
— Черт! Черт! Черт!
— Что с моими людьми?
— Не знаю!
— Молжанинов?
— Там!
— Талобелов?
— Наверное, тоже там…
— Ломайте! Ломайте же!
Удары прикладами возобновились, но дверь хотя и трещала, не поддавалась.
— У вас есть гранаты?
— Гранаты! — агент отшатнулся от Можайского. — Господи Иисусе! Зачем нам гранаты?!
— Чтобы дверь подорвать!
Агент вытаращился на Можайского так же, как мог бы вытаращиться врач из сумасшедшего дома на особенно зачудившего пациента:
— Вы спятили! Вы, русские, все ненормальные! Дай вам волю… а-а-а-х!
Что было бы, если бы русским дали волю, агент не успел договорить: неожиданно для всех театральная дверь распахнулась, да так, что сделавшие замах для нового удара карабинеры не устояли и повалились с ног. Через открывшийся проход — прямо по телам — на площадь ринулась было толпа совершенно безумного вида, но даже эти вконец обезумевшие, растерзанные, вопившие люди были вынуждены сначала остановиться, а потом и податься обратно — в холл — при виде нацеленных на них винтовок: не принимавшие участия во взломе двери карабинеры отреагировали мгновенно.
— Назад! — закричал кто-то. — Здесь целая армия!
— Вперед! — закричал агент.
И теперь уже карабинеры, растаптывая тех из своих сослуживцев, которые не успели подняться после падения, ринулись в дверь. Можайский — бледный, мрачный, еще более мрачный, чем обычно — последовал за ними.
Открывшаяся его взгляду картина поражала. Вся мебель, витрины, светильники… всё, что было в холле, оказалось разметано по сторонам, сломано, разбито, исковеркано. Каким чудом еще не занялся пожар, оставалось только гадать: повалившиеся свечи подпалили где-то бумагу, где-то — ткань, и всё это дымилось и чадило. Электрические лампы, лишившись своих плафонов, искрили нитями, шипели, выдавали разряды. Несколько человек валялись в неестественных позах: с первого же взгляда на них становилось ясно, что они мертвы.
Но хуже было то, что откуда-то из глубины здания продолжали раздаваться истошные вопли. Один за другим гремели револьверные выстрелы. Там — где-то в глубине — шел самый настоящий бой!
— Вперед! — продолжал кричать агент.
Карабинеры, оттесняя сгрудившихся в холле людей, продвигались к лестнице на второй этаж. Агент и Можайский — за ними.
Когда лестница осталась позади и все — карабинеры, агент и Можайский — ввалились в зал, — картина изменилась. Видимых разрушений в зале не было: только некоторые кресла оказались сорванными со своих мест и выброшенными чьею-то силой в проходы. Зато от запаха пороха было тяжело дышать, а крики оглушали. Глаза тоже видели не всё и не отчетливо: по залу стелилась пороховая дымка.
— Всем прекратить огонь! — перекрикивая вопли, приказал агент.
Как ни странно, но еще только что звучавшие выстрелы смолкли. Воцарилась напряженная тишина.
— Вставать и выходить по одному!
Зал зашевелился. То там, то здесь — то ближе, то дальше — с пола начали подниматься люди. Некоторые из них отбрасывали от себя самое разнообразное оружие: от огромных тяжелых револьверов до миниатюрных вещиц, больше напоминавших странные поделки в стиле старинных дуэльных пистолетов, разве что сильно уменьшенных в размерах.
— Не может быть! — шептал Можайский, явно не веря своим глазам. — Не может быть! Что за нелепица!
— Нелепица? — агент зло посмотрел на Можайского и страшно усмехнулся. — Нелепица?
— Это всё он! — раздался вдруг вопль откуда-то со стороны. — Он!
Агент и Можайский повернулись в сторону кричавшего.
Кричал толстячок самого — при других, разумеется, обстоятельствах — благообразного вида и даже с неразбившимся пенсне на шнурке. Толстячок тыкал пальчиком себе под ноги и пятился, пятился, делая вид, что сильно взволнован. Впрочем, возможно, он и действительно был сильно взволнован, вот только выражалось это волнение так, что первой на ум приходила клоунада.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})— Это он начал стрелять!
Агент и Можайский прошли между кресел.
— Гесс! — воскликнул Можайский, первым увидев распростертое в проходе тело. — Гесс!
Агент попытался остановить его, но не смог: Можайский бросился вперед и упал на колени подле Вадима Арнольдовича.
Вадим Арнольдович лежал ничком — не шевелясь и не подавая никаких других признаков жизни. В его пальто зияла здоровенная, по краям опаленная, дырка. Пальто вокруг дырки намокло от крови.
— Гесс!
Можайский перевернул Вадима Арнольдовича на спину.
— Гесс…
Лицо Вадима Арнольдовича было бледно и строго.
58.
Кто-то положил ему руку на плечо, и Можайский повернул голову, обратив к человеку лицо. Удивительное дело: всегда мрачное, теперь лицо Можайского казалось просветленным — странным образом мрачность исчезла с него, разбитые брови не хмурились, тяжелый шрам между ними не стягивал их к переносице. Не менее удивительным было и то, что вечная и потому особенно жуткая улыбка исчезла из глаз: глаза Можайского заволокла пелена, из этой пелены вытекали — крупно, без стеснения — слезы. Казалось, слезы смыли улыбку. Из страшного взгляд превратился в растерянный и беспомощный.
— Это я виноват… — вымолвил человек, оказавшийся Молжаниновым.
Молжанинов, как и Можайский, вставший на колени подле тела Вадима Арнольдовича, выглядел плохо. Его одежда была изорвана, а местами — перепачкана кровью: чьей — своей или чужой, — понять было трудно. Губы запеклись. Глаза покраснели. На их фоне лицо выглядело синеватым.
— Я виноват, — повторил Молжанинов, глядя прямо в истекавшие слезами глаза Можайского. — Нужно было сразу всё рассказать, а я… «Слушайте, слушайте!» — только и заладил я. «Слушайте…» Еще и обзывался… Вот его нервы и не выдержали!
Можайский по-детски всхлипнул, но его взгляд прояснился:
— Что произошло? — спросил Юрий Михайлович, тыльной стороной ладони вытирая слезы. — Как… как это случилось?
— В какой-то момент он просто потерял над собой контроль. Решил, что все над ним издеваются. Мы — я и Володя — пытались его остановить, но он нас не слушал. Вскочил, выхватил револьвер и…
— Револьвер? — Можайский схватил Молжанинова за грудки. — Ты лжешь! У Гесса не было оружия!
Молжанинов, не попытавшись вырваться, понурился:
— Я ему дал. Думал, так будет лучше.
— Думал!
— А чего ты хочешь? — Молжанинов тоже перешел на «ты». — Ты хоть представляешь, куда засунул его: безоружного и наивного, как… даже не знаю, как кто! Михалыч, оглядись!
Теперь Молжанинов сбросил с себя хватку Можайского и сам схватил его за плечи и затряс, словно куклу.
— Оглянись вокруг себя, черт тебя побери! Ты что: не видишь — тут каждый второй при оружии! А еще дай себе труд — сочти: сколько здесь народу? Ну? Чего молчишь?
Можайский, сотрясаемый Молжаниновым, огляделся и понял:
— Боже!
— Вот тебе и «боже»! Тут раза в полтора больше народу, чем должно было быть! Прислушайся!
Можайский прислушался. Со стороны выхода из зала, где карабинеры по одному арестовывали и спроваживали вниз выходивших из зала людей, слышалась многоязыкая, а не только русская, речь. И хотя русская преобладала, ясно различались итальянская и немецкая. Допустим, итальянскую еще можно было списать на самих карабинеров — если закрыть глаза и не видеть говоривших, — но кем тогда были говорившие по-немецки?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
