Последние дни Помпей - Эдвард Бульвер-Литтон

— Да сохранят нас боги! — сказала она. — Но ты, бедная женщина, видно, никогда не ведала любви, не то ты знала бы, что любовь неизменна.

— Вы думаете, я не была молода? — сказала ведьма. — А теперь вот я стара, отвратительна и ужасна. Таково человеческое тело, таково и сердце.

Она снова погрузилась в зловещее молчание, словно жизнь покинула ее.

— Ты давно здесь живешь? — спросил Главк немного погодя: ему было не по себе от этого молчания.

— А? Да, давно.

— Но ведь это скверное жилище.

— Скверное! Этого мало — под нами ад! — сказала старуха, указывая костлявым пальцем вниз. — И я открою тебе, тайну: темные силы там, в недрах земли, прогневались на живущих сверху — на вас, молодых, беспечных и красивых.

— Эти злые речи несовместны с гостеприимством, — сказал Главк. — В другой раз я лучше останусь в грозу под открытым небом, чем укроюсь в твоей пещере.

— И хорошо сделаешь. Никто, кроме отверженных, не должен искать меня!

— Почему — кроме отверженных? — спросил афинянин.

— Я ведьма этой горы, — отвечала старуха с недоброй усмешкой. — Мое дело — возвращать надежду отчаявшимся: для несчастных в любви у меня есть приворотные зелья; для жадных — способы разбогатеть; для злодеев — средства мщения; а для счастливых и добрых у меня есть лишь то, что и у самой жизни, — проклятия! А теперь оставьте меня в покое.

И мрачная обитательница пещеры снова впала в молчание, такое упорное и угрюмое, что Главк тщетно пытался втянуть ее в дальнейший разговор. По ее неподвижному и замкнутому лицу невозможно было даже понять, слышит ли она его. К счастью, гроза, которая была столь же короткой, как и яростной, начала утихать; дождь лил все слабее; наконец тучи рассеялись, выглянула луна, и ее призрачный свет проник в уединенное жилище ведьмы. Никогда, быть может, не освещала она группы, которая была бы более достойна кисти художника. Молодая, прекрасная Иона сидела у грубого очага, влюбленный Главк, уже забыв о присутствии ведьмы, устроился у ее ног, глядя ей в лицо и шепча нежные слова, а чуть поодаль застыли бледная, испуганная рабыня и зловещая ведьма, устремившая на них свои ужасные глаза. Но прекрасная пара была безмятежна и бесстрашна (ибо любовь вселяет в сердца бесстрашие) в этой темной и жуткой пещере, где было так много странного. Лисица злобно смотрела на них из своего угла; и только теперь, повернувшись к колдунье, Главк в первый раз увидел у ее ног большую змею, которая приподняла голову с блестящими глазами; видимо, яркий цвет плаща афинянина, наброшенного на плечи Ионы, разозлил ее — она угрожающе подняла голову еще выше, готовясь броситься на неаполитанку; Главк быстро выхватил головню из очага, а змея, разъяренная этим, выползла из своего укрытия и с громким шипением вытянулась вверх, став ростом почти с грека.

— Ведьма! — крикнул Главк. — Прогони свою тварь, не то я ее убью!

— У нее вырвано жало, — отозвалась колдунья, пробуждаясь.

Но, едва она произнесла эти слова, змея бросилась на Главка. Грек, который был начеку, мгновенно отскочил в сторону и так сильно и ловко ударил змею по голове, что она, извиваясь, упала прямо в огонь.

Ведьма вскочила и встала перед Главком. Лицо ее уподобилось лику самой злобной из фурий, таким свирепым было его выражение, но даже теперь оно сохраняло следы красоты.

— Ты нашел приют под моим кровом, — сказала она медленно, спокойным тоном, который совсем не вязался с выражением ее лица, — ты грелся у моего очага, и ты заплатил злом за добро: ты ударил и, наверно, убил существо, которое любило меня и принадлежало мне, мало того — существо, которое больше всех других освящено богами и почитаемо людьми. Выслушай же, что тебя ждет. Клянусь Луной, покровительницей колдуний, и Орком, носителем гнева, я проклинаю тебя! Будь же проклят! Да сгинет твоя любовь, да будет опозорено твое имя, пусть ляжет на тебя клеймо ада, пусть высохнет твое сердце, и да вспомнишь ты в свой смертный час пророчество колдуньи с Везувия! А ты… — продолжала она, резко поворачиваясь к Ионе и подняв правую руку.

Но Главк перебил ее.

— Ведьма! — воскликнул он. — Остановись! Меня ты прокляла, и я поручаю себя воле богов. Я не боюсь и презираю тебя! Но скажи хоть слово против нее, ия превращу проклятие на твоих гнусных губах в предсмертный стон. Берегись!

— Дело сделано, — сказала колдунья со страшной улыбкой, — потому что в твоей судьбе проклята и она, которая тебя любит. Я слышала, как она прошептала твое имя, и теперь знаю способ предать тебя демонам. Главк, ты обречен!

Сказав это, ведьма отвернулась от афинянина, вытащила змею из огня и, став на колени возле своей извивающейся любимицы, больше к ним не оборачивалась.

— О Главк! — сказала Иона в ужасе. — Что мы наделали! Бежим отсюда. Гроза утихла. Добрая женщина, прости нас, возьми обратно свои слова, ведь онтолько защищался. Прими от меня в знак примирения этот дар. — И, наклонившись, Иона положила на колени старухе тяжелый кошелек.

— Прочь! — сказала старуха со злобой. — Прочь! Только Парки могут развязать узел проклятья.

— Пойдем, милая! — сказал Главк нетерпеливо. — Неужели ты думаешь, что боги на небе или под землей слушают бессильные вопли выжившей из ума ведьмы? Пойдем!

Долго еще отдавался в пещере громким эхом зловещий смех колдуньи. Она не удостоила их больше ни словом.

Выйдя на воздух, влюбленные вздохнули свободнее. Но воспоминание о пещере, о речах и хохоте ведьмы долго еще не покидало Иону; и даже Главк не мог избавиться от тяжкого чувства. Гроза утихла, только изредка вдалеке, среди темных туч, громыхал гром или короткая вспышка молнии затмевала на миг свет луны. Не без труда они снова выбрались на дорогу, где нашли свой экипаж, который уже кое-как починили, и возница призывал Геркулеса, вопрошая его, куда подевались господа.

Напрасно Главк пытался ободрить Иону — мужество покинуло ее; да и сам он утратил свою жизнерадостность. Вскоре они были уже у городских ворот. Когда ворота отворились, чтобы их пропустить, показались рабы с носилками.

— В такой поздний час запрещено покидать город! — крикнул часовой человеку в носилках.

— Еще не так поздно, — отозвался голос, и, услышав его, влюбленные вздрогнули, потому что он был им хорошо знаком. — Я должен побывать на вилле у Марка Полибия и скоро вернусь. Я египтянин Арбак.

Часовой успокоился, и носилки двинулись дальше, едва не задев экипаж.

— Арбак здесь, в этот час! Едва оправившись после болезни! Для чего он покидает город? — сказал Главк.

— Увы! — сказала Иона и заплакала. — Сердце мое чует недоброе. Да сохранят нас боги! Или хотя бы, — добавила она про себя, — да сохранят они моего Главка!